Может быть, молодой человек подошел к окну и стоял там, всматриваясь во двор, как раз для того, чтобы принять этот дар прошлого? Это был Джейкоб. Он стоял и курил трубку, а вокруг него тихо гудел последний удар часов. Наверное, у них действительно только что закончился спор. Джейкоб, казалось, был доволен и даже горд, но, пока он там стоял, выражение его лица едва заметно сменилось другим, бой часов (вероятно) навевал на него ощущение старинных зданий и времен, и он чувствовал себя их наследником, а ведь еще будет завтра и друзья, при мысли о которых он, пожалуй, просто от уверенности и удовольствия зевнул и потянулся.
Между тем за его спиной то, что возникло в результате спора или чего-то другого, призрачное, но твердое, хрупкое как стекло по сравнению с темным камнем Капеллы, разбилось вдребезги, потому что молодые люди, поднявшись с кресел и из углов диванов, двигались по комнате, неуклюже толкались, один подпихивал другого к двери спальни, и когда она поддалась, оба упали. А Джейкоб остался сидеть в неглубоком кресле наедине с Мэшемом? Андерсоном? Симеоном? Да, это был Симеон. Остальные все ушли.
«…Юлиан Отступник…» Кто из них произнес это и другие слова, прозвучавшие следом? Но ближе к полуночи иногда подымается, как внезапно разбуженная фигура в вуали, сильный ветер, и, проносясь сейчас над колледжем Тринити, он всколыхнул невидимые листья и все смешал. «Юлиан Отступник» — и сразу же ветер. Взлетают ветви вязов, надуваются паруса, вздымаются и уходят под воду старые шхуны, страстно обрушиваются серые волны в горячем Индийском океане, и все опадает.
Так что если дама в вуали пролетела над дворами колледжа Тринити, то сейчас она вновь задремала, подобрав свои одежды, прислонившись головой к колонне.
— Все-таки это оказывается важным.
Этот тихий голос принадлежал Симеону.
Голос, который ему ответил, звучал еще тише. Резкий стук трубки о камин заглушил слова. А может быть, Джейкоб сказал только «гм» или ничего не сказал. И правда, слов не было слышно. Это была та близость, та душевная податливость, когда сознание одного навсегда отпечатывается в сознании другого.
— Да, ты в этом здорово разбираешься, — сказал Джейкоб, поднявшись и встав перед креслом Симеона. Он помедлил, слегка покачнулся. Вид у него был необыкновенно довольный, и если бы Симеон заговорил, радость, наверное, перелилась бы и потекла через край.
Симеон ничего не сказал. Джейкоб остался стоять. Но близость — комната переполнялась ею, тихой, глубокой, как пруд. Не нужно было двигаться или говорить, она бесшумно поднималась и омывала все, смягчая, озаряя и окутывая сознание жемчужным блеском, так что если уж говорить о свете, о светящемся Кембридже, это не только языки. Это Юлиан Отступник.
Но Джейкоб пошевелился. Он пробормотал: «Спокойной ночи». Вышел во двор. Застегнул куртку на груди. Он пошел домой, и так как в этот момент больше никто домой не возвращался, шаги его звучали громко, фигура казалась огромной. От Капеллы, от Холла, от Библиотеки доносился звук его шагов, как будто старые камни отзывались с магистерской властностью: «Студент — студент — студент — идет — домой».
Какой смысл пытаться читать Шекспира, да еще в таком издании — маленький томик, без переплета, на бумаге до того тонкой, что страницы то и дело либо заворачиваются, либо слипаются от морской воды? Хотя пьесами Шекспира все беспрестанно восхищаются, даже цитируют их и ценят больше древнегреческих, за время путешествия Джейкоб ни одну из них не сумел дочитать до конца. А какая прекрасная была возможность!
Острова Силли, похожие на плывущие горные вершины, и впрямь показались именно там, где ожидал их увидеть Тимми Даррант. Его расчеты были безупречны, да и вообще весь вид его — как он сидел в лодке, держа руку на румпеле, здоровый, с отросшей бородой, и сурово поглядывал то на звезды, то на компас, безошибочно разбирая очередную страницу из справочника, — ни одну женщину не оставил бы равнодушной. Но Джейкоб, разумеется, не был женщиной. Вид Тимми Дарранта не волновал его нисколько, нечего тут было возводить на пьедестал, нечему поклоняться, скорее наоборот. Они поссорились. И почему спор о том, как нужно открывать мясные консервы, когда на борту был Шекспир, а вокруг такая красота, превратил их в надувшихся школьников, объяснить невозможно. Конечно, консервы они едят холодными и печенье размокает в соленой воде, а волны час за часом (довольно-таки однообразно) подпрыгивают и плюхаются, подпрыгивают и плюхаются до самого горизонта. А то мимо проплывет кучка водорослей или бревно. Здесь, случается, гибнут корабли. Два или три прошли мимо, держась каждый своего курса. Тимми знал, куда они направляются, с каким грузом, и, посмотрев в подзорную трубу, мог сказать, какой компании они принадлежат, и даже предположить, какие дивиденды получают держатели акций. И все-таки надуваться Джейкобу было не из-за чего.
Острова Силли казались похожими на плывущие горные вершины… К несчастью, Джейкоб сломал иглу примуса.
Острова Силли чуть не исчезли навсегда под огромным набежавшим валом.
Но надо отдать должное молодым людям — завтрак при таких обстоятельствах проходит в атмосфере хоть и мрачной, но по крайней мере не фальшивой. Разговаривать не обязательно. Они достали трубки.
Тимми записал свои научные наблюдения, и — что это был за вопрос, нарушивший молчание? — который час? или какое сегодня число? — во всяком случае он был задан без тени смущения, самым что ни на есть обыденным тоном, и вскоре Джейкоб стал раздеваться и остался сидеть в одной рубашке, видимо собираясь купаться.
Острова Силли постепенно синели, а море внезапно вспыхнуло синим, лиловым и зеленым, а потом снова стало серым, по нему пробежала полоса и тут же исчезла, но когда Джейкоб стянул через голову рубашку, вся поверхность воды была уже синей и белой, с набегающей свежей рябью, хотя то тут, то там появлялась широкая лиловая отметина, похожая на синяк, или всплывал настоящий изумруд с желтым отливом. Он нырнул, захлебнулся, откашлялся, взмахнул правой рукой, левой ухватился за канат, глотнул воздуху, поднял уйму брызг и был втащен на борт.
Сиденье стало просто горячим, и солнце жгло ему спину, а он сидел не одеваясь, с полотенцем в руке, и глядел на острова Силли, которые… вот черт! — рвануло парус! Шекспир полетел за борт. Они смотрели, как весело он уплывал, раздувая свои бесчисленные страницы, а потом ушел под воду.
Как ни странно, пахло фиалками или, если фиалок в июле не бывает, что-то, что очень пряно пахнет, выращивают, наверное, там, на берегу. Сам берег, не такой и далекий — видны были расщелины в утесах, белые домики, поднимающийся дым, — казался поразительно спокойным, солнечно-умиротворенным, как будто мудрость и благочестие снизошли на тамошних жителей. Иногда доносился какой-то крик — точно разносчик сардин выкликал на главной улице свой товар. И все казалось поразительно благочестивым и мирным, будто старики курили на завалинках, и девушки стояли, подбоченясь, у колодцев, и лошади стояли; будто уже настал конец света, и капустные поля, и каменные ограды, и пограничные посты, и, главное, заливы с белым песком, где бьются никем не видимые волны, подымались в каком-то экстазе в небеса.
Но дым из труб едва уловимо никнет и кажется знаком траура, лентой, нежно овевающей могилу. Чайки, совершив большой перелет, теперь мирно качаются на волнах, словно указывая место захоронения.
Наверняка, если бы это была Италия, Греция или даже побережье Испании, печаль развеялась бы от новизны, возбуждения и подсказок гуманитарного образования. Но на корнуолльских холмах торчат только голые трубы, и так или иначе их прелесть очень печальна. Да, когда глядишь на трубы, и пограничные посты, и заливчики, где бьются никем не видимые волны, тебя охватывает неодолимая печаль. И что это за печаль такая?
Ее рождает сама земля. Она исходит от домиков на берегу. Начинаем с прозрачности, а затем туман сгущается. Вся история стоит за нашим стеклом. Деться некуда.
Верное ли это объяснение тоски Джейкоба, который сидел раздевшись на солнце и глядел на мыс Лендс-Энд, сказать трудно, потому что он не проронил ни слова. Тимми несколько раз приходило в голову (правда, только на одну секунду), что, может быть, Джейкоб волнуется из-за его родственников… Не важно. Не все можно выразить словами. Забудем. Надо вытереться и заняться первым, что попадется на глаза… Тетрадь, в которой Тимми Даррант записывает свои научные наблюдения.
— Послушай, — сказал Джейкоб.
Это был сногсшибательный довод.
Есть люди, которые могут проследить за каждым шагом пути, да еще в конце сделать маленький, хотя бы шестидюймовый шажок самостоятельно, другие же всю жизнь только наблюдают за внешними проявлениями.
Уставятся на кочергу, правая рука берет кочергу, поднимает, медленно ее поворачивает, а затем очень аккуратно ставит на место. Левая рука, лежащая на колене, играет какой-то величавый, но прерывающийся марш. Глубокий вдох, и воздух, никак не использованный, улетучивается. Кошка ступает по коврику у камина. На нее никто не смотрит.
