Мудрая старая женщина пристально посмотрела на море и снова ушла в дом. Туристы решили, что пора двигаться к Голове Морского Петуха.
Спустя три секунды в дверь постучала миссис Даррант.
— Миссис Паско? — позвала она.
Она проводила туристов, бредущих по тропинке через поле, довольно высокомерным взглядом. Она была из племени шотландских горцев, знаменитого своими вождями.
Появилась миссис Паско.
— Как мне у вас нравится этот куст! — зоскликнула миссис Даррант, указывая зонтиком, которым она только что стучала в дверь, на растущий у порога красивый куст зверобоя. Миссис Паско посмотрела на него неодобрительно.
— У меня вот-вот сын приезжает, — сказала миссис Даррант, — Плывет с приятелем на лодочке из Фалмута. А от Лиззи есть какие-нибудь вести, миссис Паско?
В двадцати ярдах от дома на дороге, прядая ушами, стояли ее длиннохвостые пони. Мальчик, Керноу, время от времени отгонял от них мух. Он видел, как его хозяйка проследовала в дом, вышла и — если судить по движениям рук, что-то оживленно говоря — обошла огород перед домом. Миссис Паско приходилась ему теткой. Обе женщины внимательно осмотрели кустарник. Миссис Даррант наклонилась и отломила веточку. Потом (движения ее были повелительными, держалась она очень прямо) показала на картошку. Листья были больны. В тот год картофель болел у всех. Миссис Даррант продемонстрировала миссис Паско, как далеко зашла болезнь у нее на участке. Миссис Даррант оживленно говорила, миссис Паско покорно слушала. Мальчик Керноу знал, что миссис Даррант объясняет, что это очень просто — разводишь порошок в пяти литрах воды.
— Я у себя в огороде сама это сделала, — объясняла миссис Даррант.
— Иначе у вас ни одной картофелины не останется — ни одной, — проговорила миссис Даррант со свойственным ей напором, когда они подошли к калитке. Мальчик Керноу замер.
Миссис Даррант взяла вожжи в руки и уселась на место кучера.
— Лечите свою ногу, а то я вам доктора пришлю, — крикнула она через плечо, тронула пони, и повозка двинулась. Мальчик Керноу едва успел взобраться, зацепившись носком ботинка. Сидя посередине заднего сиденья, он оглядывался на свою тетку.
Миссис Паско стояла у калитки, глядя им вслед, стояла и после того, как двуколка исчезла за поворотом, стояла у калитки и смотрела то в одну сторону, то в другую, затем пошла обратно в дом.
Вскоре старательные ноги пони принялись одолевать ухабистую, поросшую вереском дорогу. Миссис Даррант опустила вожжи и откинулась назад. Оживление ее покинуло. Тонкий ястребиный нос напоминал бесцветную, почти просвечивающую кость. Руки, придерживавшие вожжи на коленях, казались твердыми, даже когда ничего не делали. Верхняя губа, очень короткая и вздернутая, открывала передние зубы в каком-то подобии усмешки. Если ум миссис Паско не выходил за пределы ее одинокого участка, ум миссис Даррант парил над пространством. Он парил над пространством, в то время как пони взбирались на холм. Взад и вперед посылала она свой ум, как будто бы домики без крыш, груды шлака и сады, поросшие наперстянкой и куманикой, отбрасывали на него тень. Поднявшись на вершину, она остановила повозку. Ее окружали бледные холмы, сплошь усеянные древними камнями; внизу было море, изменчивое как на юге; сама она сидела, переводя взгляд с холмов на море, прямая, с орлиным профилем, застывшая в шатком равновесии между тоской и весельем. Внезапно она стегнула пони, и мальчику Керноу пришлось взбираться, цепляясь носком ботинка.
Грачи уселись, грачи поднялись. Деревьев, которых они касались так капризно, очевидно, не хватало, чтобы всех разместить. Верхушки пели на ветру, ветки громко трещали и то и дело, хотя стояла середина лета, роняли какую-то шелуху и прутики. Грачи взмывали вверх и снова опускались, и каждый раз их подымалось все меньше и меньше, ибо более мудрые птицы устраивались на ночлег, потому что вечер был уже на исходе и в лесу почти совсем стемнело. Мох был очень мягкий, стволы деревьев — призрачны. За ними лежал серебряный луг. Пампасная трава поднимала свои оперенные стрелы из зеленых курганов на краю луга. Поблескивала полоска воды. Уже вьюнковый мотылек кружился над цветами. Оранжевые и лиловые настурции и гелиотропы тонули в сумерках, но табак и страстоцвет, над которыми кружил большой мотылек, оставались фарфорово-белыми. Грачи в верхушках деревьев скрипуче складывали крылья и собирались спать, когда вдалеке встрепенулся и задрожал знакомый звук — все громче, громче, — и, оглушительно гудя в ушах, заставил сонные крылья в испуге снова подняться в воздух — в доме звучал гонг к ужину.
После шести дней соленого ветра, дождя и солнца Джейкоб Фландерс надел смокинг. Этот аккуратный черный предмет появлялся время от времени в лодке среди консервных банок, солений, заготовленного впрок мяса, и чем дольше длилось путешествие, тем более он казался неуместным, почти нереальным. Но теперь, при свете свечей, в мире, обретшем устойчивость, смокинг один защищал его. Он был ему безмерно благодарен. Шея, запястья, лицо все равно торчали без прикрытия, а сам он, хоть и был прикрыт, до того пылал и трепетал, что и черная ткань представлялась недостаточно надежным покровом. Он убрал со скатерти свою огромную красную руку. Украдкой она сжимала тонкие бокалы и изогнутые серебряные вилки. Косточки в отбивных были одеты в розовые бумажные оборки, а как он обгрызал свинину с кости еще вчера! Напротив него располагались туманные, полупрозрачные желтые и голубые фигуры. За ними опять виднелся серо-зеленый сад, и среди грушевидных листьев эскаллонии, казалось, повисли, застряв, рыбачьи лодки. Парусник медленно тащился за спинами женщин. Несколько раз в сумерках кто-то поспешно пересек террасу. Дверь открывалась и закрывалась. Ничто не успокаивалось, не оставалось целым. Как весла, гребущие то с той стороны, то с этой, фразы ззучали то оттуда, то отсюда, с обеих сторон стола.
— Ах, Клара, Клара! — воскликнула миссис Даррант, и когда еще Тимоти Даррант добавил «Клара, Клара», Джейкоб назвал фигуру в желтой кисее Кларой, сестрой Тимоти. Она сидела улыбающаяся, раскрасневшаяся. Глаза были темные, как у брата, но она выглядела неопределеннее, мягче. Когда смех затих, она сказала:
— Но, мама, так и было. Он сам это говорил. И мисс Элиот с нами согласилась…
Но мисс Элиот, высокая, седая, пододвигала в это время свой стул, чтобы дать место возле себя старику, который вошел с террасы. Этот ужин никогда не кончится, подумал Джейкоб, но ему и не хотелось, чтобы он кончался, хотя корабль переплыл пространство от одного угла оконной рамы до другого и зажегся огонь, показывавший, где конец пирса. Он увидел, что миссис Даррант смотрит на огонь. Она повернулась к нему.
— Кто был командиром, вы или Тимоти? — спросила она. — Простите, что я вас зову Джейкобом. Я столько о вас слышала. — Глаза ее снова обратились к морю. Они казались стеклянными, когда она смотрела в окно.
— Раньше это была маленькая деревушка, — сказала она, — а теперь разрослась, — Она поднялась и, не выпуская салфетки из рук, подошла к окну.
— А вы не ссорились с Тимоти? — застенчиво спросила Клара. — Я думаю, я бы ссорилась.
Миссис Даррант вернулась от окна.
— С каждым днем все позднее и позднее, — произнесла она, сидя очень прямо и оглядывая стол. — Вам должно быть стыдно — вам всем. Мистер Клаттербак, вам должно быть стыдно. — Она повысила голос, потому что мистер Клаттербак был глуховат.
— Нам стыдно, — сказала какая-то девушка. Но старик с бородой продолжал есть пирог со сливами. Миссис Даррант засмеялась и откинулась в кресле, как будто прощая его.
— Мы взываем к вам, миссис Даррант, — сказал рыжеусый молодой человек в очках с очень толстыми стеклами. — Я утверждаю, что условия были выполнены. Она должна мне золотой.
— Не до рыбы, а с рыбой, миссис Даррант, — уточнила Шарлотта Уайлдинг.
— Да, такое было пари, с рыбой, — серьезно подтвердила Клара. — Мама, это про бегонии. Он обещал съесть их с рыбой.
— О, господи! — сказала миссис Даррант.
— Шарлотта вам не заплатит, — вставил Тимоти.
— Как ты смеешь! — закричала Шарлотта.
— Предоставьте эту возможность мне, — сказал галантный мистер Уэртли, доставая серебряную коробочку, набитую золотыми, и бросая монету на стол. Затем миссис Даррант поднялась и двинулась к выходу, держась очень прямо, за ней последовали девушки в желтой, голубой, серебряной кисее, и немолодая мисс Элиот в бархате, и маленькая женщина в розовом, замешкавшаяся в дверях, чистенькая, безупречная, наверное, гувернантка. Все вышли в открытую дверь.
— Когда тебе будет столько лет, сколько мне, Шарлотта… — говорила миссис Даррант, взяв девушку под руку и прогуливаясь вместе с ней взад и вперед по террасе.
