— Одно мне гложет спирохету, — добавил Майор, — то, что я не знаю, что сейчас поделывает этот гнусный и наглый негодяй Провансаль.
— А что тебе до него, — спросил Антиох, — раз она любит тебя?
— На душе тревожно, не нахожу себе места, — признался Майор. — Боюсь…
— Сдаешь, старик, — сказал Антиох, который прекрасно помнил, какую явную беспечность продемонстрировал его друг во время опасной погони за трахтрах-феем.
Время между тем на месте не стояло.
Шестнадцатого марта Полквост вызвал Видаля к себе в кабинет.
— Видаль, — сказал он, — вы ведь, насколько я помню, принимали этого господина… как его… Жор-мажора. Вы должны были отметить у себя, как я всегда вас просил, цель визита. Приготовьте мне небольшую справку… где осветите проблему во всех деталях… чтобы я смог составить представление… а рядом, знаете ли, напишите мои ответы… как бы… краткие, но так, чтобы было понятно.
— Будет сделано, месье, — ответил Видаль.
— Вы ведь понимаете, как полезно изо дня в день записывать телефонные звонки, составлять отчеты о визитах, которые вам нанесли, и кратко подытоживать основные вопросы, подвергнутые обсуждению? Выгода, которую можно из этого извлечь, неоспорима.
— Да, месье, — признал Видаль.
— Поэтому, знаете ли, крайне полезно после такого визита записывать и сохранять для себя интересные мысли, которые вы почерпнули во время беседы, составлять небольшое личное досье, предоставив, разумеется, потом его копию мне, дабы я был в курсе всего, что делается в отделе в мое отсутствие… ну, в общем… это очень полезно…
— Ну а как ваши текущие дела? — спросил затем Полквост.
— Да вот, набросал десятка полтора спецификций; я их покажу, когда у вас выдастся свободная минута, — ответил Видаль. — Потом, ecu. несколько писем, не очень срочных.
— Ладно! После обеда, если могите, мы потолкуем об этом более обстоятельно.
— Вызовите меня тогда, месье, — предложил Видаль.
— Хорошо, дружище. Вот, возьмите газеты, пустите их по отделу… и пришлите ко мне Леваду.
Леваду, предупрежденный своим осведомителем о приходе Полквоста, в эту самую минуту поднимался по лестнице. Когда Видаль открыл дверь, он уже сидел на своем месте.
Шеф принял его с распростертыми объятиями, но тут самого Полквоста срочно вызвали по телефону: главному инженеру Волопасту понадобился четвертый для игры в унифицированную манилью (по правилам бриджа), в которую по утрам резались в кабинете Генерального директора. Играли на спецификций, о которых не могли договориться.
Леваду, злой как черт, направился к себе в кабинет. По дороге его задержал Видаль.
— Что, неприятности, старик? — спросил он.
— Он у меня уже в печенках сидит! — бросил Леваду. — Стоит мне к нему прийти и открыть рот, как он тут же сматывается.
— Противный тип! — подтвердил Эммануэль, который случайно зашел, услышав, что Полквост отправился восвояси.
— Он и в самом деле нас всех извел! — с пылом произнес Виктор, чьи целомудренные губы, несмотря на весь пыл, не могли выдать ничего более неприличного. — Но и то сказать: когда изводят, это очень даже неплохо. Много хуже изводиться самому.
— Вы грязный буржуй! — обозвал его Видаль. — Ну ничего, придет и ваш черед, попляшете.
Рене Видаль и Виктор Леже кончили одну и ту школу и по старой привычке частенько обменивались любезностями.
Вскоре все разбрелись по своим местам: явились секретарши приводить в порядок кабинет шефа, и из предос-торожности лучше было держать язык за зубами.
Леваду заглянул в свой блокнот, прикинул, что Полквост, по всей вероятноеiи, раньше чем через час не возникнет, и слинял.
Опуетя пять минут как снег на голову свалился шеф: партия в манилью неожиданно прервалась. Он приоткрыл дверь к Видалю.
— Леваду здесь? — утробно улыбаясь, спросил он.
— Леваду только что вышел. По-моему, он отправился на улицу Тридцать Девятого июля.
Там находился филиал НКУ.
— Какая досада! — промолвил Полквост.
Что да, то да, — тем более, что по большому счету это было чистейшей воды вранье.
— Когда придет, пришлите его ко мне, — заключил он.
— Будет сделано, месье, — отозвался Видаль.
Девятнадцатое марта, как на грех, приходилось на понедельник.
Без четверти девять Полквост собрал своих помощников на еженедельное совещание.
Когда они уселись вокруг него почтительным полукругом (в правой руке у каждого — карандаш или ручка, на левом колене — девственно чистый лист бумаги, на который предполагалось заносить обильные плоды умственной деятельности начальника), Полквост прокашлялся и начал свое выступление следующим образом:
— Так, значит! Э… Сегодня я хотел бы поговорить с вами о важной вещи… о телефоне. Как вам известно, в нашем распоряжении лишь несколько номеров… разумеется, когда НКУ укрупнится, когда нас достаточно узнают и мы займем место, соответствующее нашей значимости… например, целый округ Парижа, что, впрочем, и предусмотрено на тот случай, если улучшится наше финансовое положение… что, как я надеюсь, когда-нибудь произойдет… принимая во внимание все это, а также важность нашей работы… в общем… вы понимаете… поэтому я рекомендую пользоваться телефоном как можно более умеренно, особенно когда дело касается личных разговоров… Отмечу, впрочем, что я говорю это вообще… У нас в отделе телефонными разговорами не злоупотребляют… но мне рассказывали про одного инженера из другого отдела, которому в течение года дважды позвонили по личному делу… это, пожалуй, чересчур. Звоните лишь при крайней нужде и разговаривайте как можно меньше. Ясно, что когда нам звонят из города — особенно когда речь идет об официальных органах и вообще всех, чьим расположением выгодно заручиться, — а телефон по большей части занят, это производит неблагоприятное впечатление, прежде всего на правительственного Уполномоченного Кошелота. Я также хотел бы обратить ваше внимание на то… ну… в общем… что в нашем теперешнем положении не следует надолго занимать телефон, кроме, конечно же, каких-то срочных случаев, а также тех, когда без него не обойтись… В принципе телефонный разговор дешевле обычного письма; но ведь вы понимаете, что сверх определенной продолжительности он становится дороже и в конечном итоге ложится бременем на бюджет НКУ.
— Телефон, — предложил Боб Олван, — могла бы разгрузить пневмопочта.
— Что вы такое говорите? — возразил Полквост. — Письмо по пневматической почте стоит целых три франка. Нет, так нельзя. В общем, я призываю вас обратить самое пристальное внимание на эту проблему.
— И потом, — снова встрял Боб Олван, — телефоны работают из рук вон плохо, и ужасно раздражает, когда они ломаются. Некоторые вообще нужно поменять или, по крайней мере, починить.
— В принципе вы правы, — признал Полквост, — но, как вы понимаете, это потребует расходов. Куда проще сократить продолжительность и частоту телефонных разговоров, и тогда каждый сможет сюда дозвониться…
— У кого еще есть соображения по этому поводу? — СПРОСИЛ под конец Полквост.
— Тут дело еще и в секретаршах… — вставил Эммануэль.
— Да-да, — согласился Полквост, — я как раз хотел высказаться по этому поводу.
Зазвонил городской телефон. Шеф снял трубку:
— Алло? Да, это я. Ах, это вы, господин Президент. Мое почтение, господин Президент.
Жестом он попросил своих помощников подождать.
На другом конце провода так драли глотку, что можно было уловить обрывок фразы: «… еле до вас дозвонился…»
— Ах, господин Президент, — воскликнул Пол квост, — что тут говорить! Количество наших номеров никак не соответствует значимости нашего… Он замолк, слушая.
— Вот именно, господин Президент, — вновь заговорил Полквост, — а все из-за того, что НКУ очень быстро вырос, а его обеспечение, осмелюсь сказать, не соответствует… У нас самый настоящий кризис роста. Хи-хи!
И он закудахтал, как двуполая курица, поменявшая три раковины каракатиц на корзину фиников.
— Хи-хи-хи! — опять захихикал он в ответ на новую реплику собеседника. — Вы совершенно правы, господин Президент. Слушаю, господин Президент.
Теперь он через равные промежутки времени понимающе выдавал «дасподинзидент», каждый раз слегка наклоняя голову, из почтения, разумеется, и левой рукой почесывая у себя между ног.
Через час и семь минут он подал знак своим помощникам расходиться, рассчитывая продолжить совещание позже. Эммануэль пихнул Омана в бок, и тот разом проснулся. Полквост остался в одиночестве с телефонной трубкой в руке. Время от времени он погружал шуйцу в ящик стола и извлекал оттуда котлету, сухарь, кружок колбасы и всевозможные ингредиенты, которые пережевывал, не отнимая уха от трубки…
