Глава XI
В тот же день без пяти три Антиох Жормажор слез со своего «каннибала» и направился в Консорциум. Рене Видаль на седьмом этаже услышал глухой звук работающего лифта, от которого задрожало все здание. Он приготовился встать и встретить посетителя.
Добравшись до нужного этажа, Антиох двинулся по узкому коридору, куда выходили двери кабинетов, и, дойдя до второй двери слева, над которой висела табличка с номером «19», остановился. На этаже было одиннадцать комнат, но их нумерация по неведомой причине начиналась с девятки.
Постучав, он вошел и сердечно пожал руку Вида-лю, который внушал ему неодолимую симпатию.
— Здравствуйте! — приветствовал его тот. — Как дела?
— Спасибо, ничего, — ответил Антиох. — Можно мне видеть Первого заместителя главного инженера Полквоста?
— А разве Майор не собирался прийти с вами? — спросил Видаль.
— Собирался, но в последний момент передумал.
— Правильно сделал, — заметил Видаль.
— Почему?
— Потому что с двадцати двух минут десятого Полквост говорит по телефону.
— Во дает! — восхищенно воскликнул Антиох. — И скоро он выговорится?
— Кто его знает! — сказал Видаль.
Он направился в комнату Виктора и Леваду. Виктор сидел один и писал.
— Леваду нет? — спросил Видаль.
— Он только что куда-то вышел, — ответил Леже.
— Понятно! — бросил Видаль. — Мне-то уж лапшу на уши не неiпа ни бы…
И вернулся к Антиоху:
— Леваду смылся, поэтому есть небольшая вероятность, что Полквост прервет разговор и вызовет его к себе, но не поручусь… Не хочу вас обнадеживать.
— Жду четверть часа, — решил Антиох, — и ухожу.
— Куда вам спешить? — пожал плечами Видаль. — Посидите с нами.
— Мне кровь из носу нужно к зубному врачу, — ответил Антиох, — он мне назначил.
— Смотрю, вы любите красивые галстуки, — невинным тоном заметил Видаль, одобрительно косясь на шею Антиоха.
Галстук был лазурного цвета в черно-красный рубчик.
— Люблю! — чуть покраснев, сознался Антиох. Они еще несколько минут проболтали, и Антиох ушел.
Полквост все еще висел на телефоне.
В следующий понедельник где-то около половины одиннадцатого Антиох пришел узнать, нет ли чего нового.
— Привет, старик! — громко сказал он на пороге кабинета Рене Видаля. — Простите, что помешал…
Видаль восседал в окружении пяти других помощников шефа.
— Входите, входите! А то одного как раз недостает, — сказал он.
— Не понял… — удивился Антиох. — А что, Полквост все еще на телефоне?
— Точно, — хихикнул Л еже.
— А мы тут проводим наше еженедельное совещание, — подхватил Боб Олван.
Взял слово Леваду — вылитый Полквост:
— Мне хотелось бы… э… побеседовать с вами сегодня на довольно важную с моей точки зрения тему, вполне достойную стать предметом нашего маленького еженедельного совещания… я имею в виду телефон…
— Хватит, надоело! — буркнул Боб Олван.
— Ладно! — сказал Видаль. — Не будем терять время, сразу возьмем быка за рога: не пойти ли нам пропустить по кружечке?
— Лень выходить… — бросил Эммануэль.
— Тогда будем продолжать дурью маяться, — сказал Л еже.
— А давайте объявим литературный» конкурс! — предложил Видаль. — На короткий шутливый рассказ или басню, к примеру…
— Поехали, начинайте! — сказал Олван.
— Человек один в машине, в коей едет пара членов, — продекламировал Видаль.
— Этого не может быть! — возразил Леже.
— Может! — продолжил Видаль. Последовало молчание.
— Этот человек — член правительства. Виктор покраснел и почесал усы.
— А басню! — попросил Пижон.
— Можно и басню! — согласился Видаль. — «Плохо подкованная лошадь с трещинами на подковах, несясь галопом, оставляет вмятины на дороге. Мораль: какие подковы — такие дороги».
— Ладно, сойдет! — этими двумя словами Пижон выразил мнение всех присутствовавших.
— И все же, — вновь заговорил он после пятиминутного молчания, — такая скука, обалдеть можно… Правда, Леваду?
Он обернулся к Леваду, но того и след простыл.
Девятнадцатого июня в шестнадцать часов, ровно через три месяца после визита Антиоха, Полквост положил трубку.
Он не скрывал довольства — поработал он на славу, составил два циркулярных письма во Французский союз умягчителей головок камамбера.
Меж тем, пока он говорил, разразилась война и страну оккупировали. Полквоста это не заботило, ведь он ничего не знал: парижской телефонной сети захватчики не тронули.
Не тронули они и штаб-квартиру НКУ. знали, что он и так всегда уходил с работы последним. Но вот уже два дня как сослуживцы начали возвращаться; однако возвращались они по одному, так что Пол-квосту и невдомек было, что они столько отсутствовали.
Меж тем войне или, по крайней мере, официальным враждебным действиям пора было бы и закончиться, ведь за три месяца Полквост умял всю скопившуюся в ящике еду, которую он, по своему обыкновению, жевал не переставая.
К шестнадцати часам пятнадцати минутам, когда Полквост приоткрыл дверь в смежную комнату, не было на месте только Рене Видаля. В эту минут Видаль с трудом карабкался по лестнице — настолько он запыхался, проделав пешком весь путь от Ангулема.
Когда он вошел, Полквост, обведя взглядом комнату, как раз захлопывал дверь.
— Здравствуйте, месье, — вежливо сказал Видаль. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, хорошо, — ответил Полквост, с деликатностью гориллы посматривая на часы. — Что, метро запоздало?
Видаль мгновенно понял, что телефонный разговор Полквоста длился много дольше запланированного времени, и перешел в контрнаступление:
— Корова на путях застряла!
— Удивительные все-таки люди в метро работают! — на полном серьезе сказал Полквост. — За животными не могут присмотреть! Впрочем, это неуважительная причина для опоздания… Сейчас шестнадцать часов двадцать минут, а вы должны быть на рабочем месте в половине второго. И всего-навсего из-за какой-то коровы!
— Она никак не желала уходить, — возразил Видаль. — Эти животные такие упрямые.
— Да! — согласился Полквост. — Что верно, то верно. Непросто их будет унифицировать.
— Поезду пришлось ее объезжать, — закончил свой рассказ Видаль, — а это заняло время.
— Да, понимаю, — кивнул головой Полквост. — Кстати, думаю, следовало бы унифицировать и железнодорожное сообщение, чтобы в будущем избежать подобного рода происшествий. Изложите кратко свои соображения по этому поводу.
— Будет сделано, месье.
Запамятовав, зачем он заглядывал к Видалю, Полквост вернулся в свое логово.
Через пять минут он снова открыл дверь:
— Заметьте, Видаль, я привлекаю ваше внимание к тому, как важно приходить вовремя, не столько для того… ну, вы понимаете, сколько по дисциплинарным причинам. Дисциплине нужно подчиняться. Пусть младший персонал видит, что мы строго соблюдаем график работы. Нужно вообще стремиться к пунктуальности, особенно сейчас, когда ходят слухи о возможной войне. Особенно это касается нас, руководства, мы должны прежде других подавать пример…
— Да, месье, — дрогнувшим голосом сказал Видаль, — это больше не повторится.
Он спрашивал себя, кто эти «другие», прежде которых надо подавать пример, и что скажет Полквост, когда узнает о перемирии.
Потом он вновт взялся за спецификцию на усатых юродских дворников, которую оставил, отправляясь воевать в ангулемские кондитерские (он был слишком молод и девственно чист, чтобы, как старшие офицеры, воевать в бистро).
При этом прямо в середине каждой страницы Видаль делал по явной ошибке — Полквост сразу же должен будет на них наткнуться при внимательном разборе, которому он неминуемо подвергнет спецификцию, и это послужит поводом для забавного разглагольствования о том, насколько французские термины позволяют адекватно выражать свою мысль и какие отсюда вытекают следствия, в частности, для разработчиков спецификций.
Миновала неделя, и жизнь в Консорциуме стала возвращаться в привычное русло. Заместитель главного инженера Полквост распорядился установить на стене за своим креслом сразу девять новых звонков, чтобы, искусно комбинируя громкость и частоту звука, вызывать любую из машинисток, работавших на этаже. Столь замечательное устройство тешило его душу.
За это время Полквост все же узнал о чрезвычайных событиях, что произошли, пока он говорил по телефону, — о войне, о поражении, о том, что ввели строгую карточную систему. Задним числом он лишь выказал тревогу, что отдельские документы подвергались ужасной опасности — их могли разграбить, привести в негодность, сжечь, испортить, украсть, осквернить, уничтожить. Он поспешил спрятать у себя в ручке кухонной двери стреляющий пробками пугач и с тех пор считал себя вправе всякий раз демонстрировать свои патриотические взгляды.
