А я в результате успел на совещание с послами и увидел на сцене, в президиуме, еще одного человека, очень похожего на президента страны.
Недавно я ехал с дочкой на машине по одной московской улице. Стоял, как говорится, ясный солнечный день. Поэтому в зеркало заднего вида мне было хорошо видно, как вплотную ко мне подошел милицейский джип. Он буквально навис надо мной всей своей двухтонной массой. Мне от этого, конечно, стало не по себе, и я нажал на газ. Но и он ведь тоже.
Вообще-то у меня в салоне громко играла музыка, потому что моя трехлетняя дочь требует, чтобы в машине, если она там сидит, работало "Русское радио". А из джипа мне что-то, похоже, начали орать. Я сделал музыку потише. Но все равно было не слышно. И я ее вообще выключил и открыл окно, но останавливаться на всякий случай не стал.
И тогда из джипа мне прямо в ухо гаркнули: — Граждане! Призываем вас пройти на избирательные участки и проголосовать на выборах президента Российской Федерации. Сделайте свой сознательный выбор! Граждане!..
До этого мгновения я вообще-то и в самом деле собирался проголосовать. Ведь это было 14 марта. Но, услышав объявление из джипа, никуда я, конечно, не пошел. Если уж они уговаривают идти на выборы из этих своих машин с тонировкой, то что же меня ждало бы там, куда они так звали? Все это было похоже на какую-то «стрелку», к которой я не имел никакого отношения.
Моя дочь тоже услышала, что нам надо куда-то пройти. А она любит ездить на машине, и у нее свой разговор с гаишниками. И даже, рискну сказать, свои счеты.
— Папа, — сказала она, — остановись. Давай я с дядей поговорю.
И я вспомнил.
Мы с ней, с ее годовалым братом Ваней и с их мамой ехали по Симферопольскому шоссе из Москвы в далекий подмосковный город Протвино. Километрах в семидесяти от столицы нашу машину остановили. Гаишник долго изучал документы и страховой полис. Потом, демонстративно не глядя в салон, поинтересовался, кто там.
— Дети, — пожал я плечами.
— А вы знаете правила перевозки детей? — мрачно спросил инспектор.
Я опять пожал плечами и сказал, что все у меня нормально. Тогда он заглянул в салон и внимательно осмотрел его содержимое. То, что он увидел, ему явно не понравилось.
— Будем выписывать штраф. Вы маленького ребенка даже не пристегнули.
— Да вы что!? — возмутился я. — Конечно, не пристегнул. Он же спит у мамы на руках. А вы никогда не пробовали пристегнуть годовалого парня?
Еще можно было, конечно, спросить, есть ли у него свои дети, но мне показалось унизительным оправдываться перед ним.
— Будем выписывать штраф, — повторил он.
Тут дверь машины открылась, и между нами оказалась дочь Маша.
— Дядя, — спросила она. — А у тебя дети есть?
— Нет, — неуверенно сказал он, чувствуя, похоже, какой-то подвох.
— А хочется? — продолжила она допрос.
— Ну, допустим, — совсем уж осторожно проговорил гаишник.
Он был уже растерян, и только одно это казалось мне поводом для удовлетворения.
— Дядя, — сказала ему Маша, — а давай мы тебе нашего Ванюшку отдадим.
— А где он? — с испугом спросил гаишник.
— Ну, вот же он, — как на дурачка, посмотрела на него Маша и показала на Ваню, спящего на руках у мамы.
— Этого? — поразился гаишник.
— Нравится? — с какой-то затаенной гордостью спросила Маша. — Он уже ходит!
Она задумалась, явно подыскивая новые аргументы, чтобы гаишник уже прекратил бы думать и забрал ее братика.
Гаишник стоял откровенно бледный. Мне казалось, я понимал, что творится в душе этого человека. А что, думал он, если они всерьез? Ездят по дороге и предлагают этого пацана всей этой семейкой Адамсов?
Теперь он, видимо, должен был, он просто обязан был задержать нас.
— Девочка, — сказал он, — быстро садись в машину. Маша не то что не села, а даже не отреагировала.
Она внимательно смотрела на него. Она так и не поняла пока: берет или не берет? Похоже, она предлагала от души.
— Так, — обернулся он тогда ко мне, — забирайте девочку и немедленно уезжайте. Я вас не видел.
Я понял.
И недели через две уже нисколько не удивился другой истории. Совсем в другом месте, в центре Москвы, я на секунду остановился явно в неположенном месте, чтобы купить Маше «чупа-чупс», круглый леденец на палочке. Купил и уже возвращался к ней. Тут сзади подъехала патрульная машина. Оттуда быстро вышел гаишник и пошел ко мне. Но и из нашей машины выскочила Маша и тоже пошла, даже побежала ко мне. Гаишник посмотрел на меня, на нее, на «чупа-чупс» у меня в руке, потом развернулся, сел в машину и уехал. Маша была удовлетворена.
И вот я все это вспомнил в день выборов президента России, 14 марта.
— Маша, — сказал я ей, — не надо никуда выходить. Они уже все поняли.
Она кивнула. Джип уехал.
Ездил я недавно в командировку в Тулу и в Новомосковск. Если допустить, что Тула является российской глубинкой, то Новомосковск — глубокая российская яма. Именно поэтому там живут порядочные совестливые люди, которые безотказно показывали мне дорогу до завода «Азот», даже если не знали ее.
Я как человек сам глубоко провинциальный не то что люблю всех этих людей, а просто еще к тому же и очень хорошо их понимаю, как родных, и в Москве мне их неподдельной чистоты и светлой житейской грусти в глазах катастрофически не хватает. Потому что я сам изменился почти сразу, как приехал жить в Москву, и потому что они тоже меняются, когда приезжают.
Но здесь, в Туле и Новомосковске, я встречал родных мне когда-то людей, и от их объяснений, что надо ехать прямо, потом направо, потом еще раз направо, а потом надо бросить машину и 9 км идти пешком, потому что все равно туда не пропустят, слезы наворачивались на глаза.
И все это не имеет отношения только к одному человеку. Это был гаишник. Ну и что, гаишники тоже люди, да? Конечно, в некоторых ситуациях именно они-то и оказываются людьми — когда больше некому. И этот гаишник не сулил мне ничего плохого. На светофоре в пробке он медленно подошел ко мне и вяло сделал движение рукой: я должен был открыть окно. Потом он облокотился на водительскую дверь и засунул голову в салон. Причем я его не интересовал. Его интересовал салон.
— А ничего! — с некоторым даже удивлением произнес он. — «Фольксваген-Фаэтон», значит?
Я подтвердил. Глупо было это отрицать.
— И что? — спросил он.
— А что? — быстро ответил я. — Машина не моя. Получил на тест-драйв, покататься. Машина очень хорошая. Если вы об этом.
— Об этом, — кивнул он. — Жене хочу такую взять.
— Зачем? — удивился я. — Это же лимузин. Зачем ей такая большая?
— Как это зачем? — нахмурился он. — А ребенка на чем в школу возить? Это вообще ее идея.
— Ну если больше не на чем, то действительно нужна, — я был вынужден согласиться.
— А сколько стоит? — озабоченно спросил он.
— Да я точно не знаю, — пожал я плечами.
В это время горел уже зеленый, но голову он из машины не вынул и локти не убрал.
— Почти столько же, сколько Мерседес, — нашелся я.
— Да не может быть! — воскликнул он. — Да у меня "Мерседес CL-500", и что — он столько же стоит?!
Каждая новая его информация ошеломляла меня не меньше, чем его — моя.
— Я думаю да, — вздохнул я. — Сейчас опять «зеленый» будет. Я уже поеду.
— Да погоди ты! — разволновался он. — Мне что жене-то сказать?!
— Можете телефон ей дать, я ей все подробно расскажу.
— Так, — мрачно сказал он. — Проезжай! Чего встал? Об этом-то я и мечтал, можно сказать, всю дорогу.
Вчера меня остановил гаишник. Я посмотрел на спидометр, и мне захотелось всплакнуть, хотя превышение скорости было просто пустяковое.
Месяц назад меня тоже остановил гаишник. Это было на посту ДПС. Спорить с ним было бессмысленно: я превысил. То есть ехать в этом месте можно было не быстрее 50 км в час, а я ехал 60. Две минуты тому назад я шел со скоростью 150 км в час, и теперь мне казалось, что я просто стою на месте. Кроме того, совершенно понятно, что порядочный человек никогда не остановит тебя за превышение на 10 км. В конце концов у этих людей есть же кодекс чести. Просто мало кто о нем знает (в том числе и из числа самих гаишников). И один из пунктов этого кодекса гласит, что на 10 км — можно. Даже на 15 можно. Ну, до 20 км, и это уже на усмотрение. Но 10 км — это по-честному.
В общем, я сознательно, видя радар в руках у человека, ехал мимо него со скоростью 60 км в час. И он меня остановил.
Он подробно объяснил мне суть нарушения, и мы пошли составлять протокол. Мне не хотелось разговаривать с ним. Я потерял к нему интерес, потому что обиделся на него. То, что он сделал, было нечестно. Вот именно так это называлось: нечестно.
