Тогда, в закусочной Бастера, беседуя с Уиткомом, Гарп совершенно покорил его. Наконец пришло время идти в спортзал. Забыв расплатиться, он поспешил к выходу и в дверях столкнулся с директором школы Боджером. Заплатил за него Уитком, о чем тот добродушно вспоминал впоследствии. Боджер только что вышел из больницы, где пролежал три дня с сердечным приступом.
— Они там абсолютно ничего у меня не нашли, — пожаловался Боджер.
— А сердце-то само нашли? — пошутил Гарп. И все трое — директор школы, молодой Уитком и Гарп — рассмеялись. Боджер сказал, что он взял с собой в больницу только „Пансион Грильпарцер“, а так как повесть была короткая, он прочел ее от корки до корки три раза. Пожалуй, для больницы чтение несколько мрачноватое, заметил Боджер и с удовольствием прибавил, что бабушкин сон ему не приснился, стало быть, он еще поживет. Но в общем книга произвела на него сильное впечатление.
Гарп немного смутился, но было видно, что эти слова его обрадовали. Затем Гарп попрощался с коллегами и ушел, забыв вязаную лыжную шапочку, но Боджер сказал, что занесет ее Гарпу в спортивный зал. Он частенько захаживает туда: любит смотреть, как Гарп тренирует борцов. Он просто создан для вольной борьбы, сказал Боджер.
Дональд Уитком не был поклонником этого вида спорта, но с большим жаром заговорил о творчестве Гарпа. Оба его поклонника — и молодой и старый — сошлись на том, что в Гарпе, несомненно, очень силен заряд творческой энергии.
Уитком потом вспоминал, что, вернувшись к себе в маленькую квартиру в одном из общежитий, он сел записывать впечатления о Гарпе; работал до ужина, но все-таки не успел закончить и, придя в столовую, был одним из немногих в Стиринге, кто еще не слыхал о трагедии. Директор Боджер, с красными глазами, постаревший на несколько лет, остановил молодого Уиткома у входа в столовую. В замерзших руках он сжимал лыжную шапочку Гарпа — забыл перчатки в спортивном зале. Увидев шапочку в руках директора, Уитком сразу понял, еще до того как взглянул Боджеру в глаза, — что-то произошло.
Гарп обнаружил, что забыл шапку, как только вышел на заснеженную дорожку, ведущую к спортивному центру имени Сибрука. Но не вернулся за ней, а ускорил шаг и затем перешел на бег. Через три минуты он был в спортзале, но голова и ноги успели замерзнуть, и ему пришлось отогревать их в облаках пара тренерской комнаты и только потом надеть борцовки.
Там же Гарп немного поговорил с одним из борцов. Мальчишке фиксировали мизинец, прибинтовывая его к безымянному; по словам младшего тренера, ничего страшного нет. Всего-навсего растяжение. Гарп спросил, сделали ли рентген; сделали, был ответ, и перелома не оказалось. Гарп потрепал борца по плечу, поинтересовался о весе, узнав, что тот прибавил пять фунтов[50], да и то, скорее всего, врет, нахмурился и пошел переодеваться.
Перед началом тренировки он еще раз заглянул в тренерскую. „Чтобы смазать вазелином ухо“, — позже вспоминал младший тренер. У Гарпа была застарелая травма уха; от вазелина оно становилось скользким, и он полагал, что это защищает его. Гарп не любил бороться в наушниках: эти штуки не применялись в те дни, когда он был борцом; он и теперь видел в них мало проку.
Перед тем как идти в зал, он пробежал милю[51] с одним из борцов по крытой беговой дорожке. На последнем круге Гарп предложил парню бежать наперегонки, но сил у того оказалось побольше, и Гарп отстал футов на шесть[52]. Затем вместо разминки Гарп с ним „повозился“ в зале. Без труда раз пять или шесть повалил мальчишку на маты, затем катался на нем минут пять, пока тот не начал выдыхаться. Затем позволил противнику перевернуть себя: тот пытался уложить его на лопатки — Гарп защищался, встав на мост. Но какой-то мускул в спине оставался зажатым, и Гарп отправил парня разминаться с другим борцом. Потный и счастливый, уселся он в одиночестве у обитой войлоком стены, наблюдая, как зал заполняет команда его борцов.
Тренировка началась с произвольной разминки — Гарп терпеть не мог навязывать борцам свою волю. После чего стал демонстрировать приемы, которые сегодня предстояло отрабатывать. „Разбейтесь по парам, разбейтесь по парам“, — повторял он заученно. Затем добавил: „Эрик! Подбери себе партнера посильнее или будешь работать со мной“.
Эрик, борец среднего веса, имел дурную привычку прохлаждаться во время тренировки, взяв себе напарником легковеса из второго состава, соседа по комнате и лучшего друга.
Когда Хелен вошла в спортзал, температура там достигла 85°[53] и продолжала подниматься. Борцы на матах уже тяжело дышали. Гарп внимательно следил за секундомером. „Осталась одна минута!“ — крикнул он. Во рту у Гарпа был свисток, и Хелен, войдя, не поцеловала его.
Всю жизнь она будет помнить этот свисток и то, что не поцеловала Гарпа, — а жить ей предстояло очень долго.
Хелен расположилась, как обычно, в дальнем углу зала, где можно читать, не опасаясь, что на тебя кто-нибудь свалится. Открыла книгу; очки, ясное дело, запотели. Она их протерла и надела, и в это мгновение через противоположную дверь в зал вошла медсестра. Хелен отрывалась от книги, только когда кто-то звучно шлепался на мат или слишком громко вскрикивал. Медсестра закрыла за собой дверь и быстро прошла мимо барахтающихся тел к Гарпу, который стоял с секундомером в руке и свистком во рту. Он вынул изо рта свисток и крикнул: „Пятнадцать секунд!“ Ровно столько и оставалось ему жить. Сунул свисток обратно в рот и приготовился свистнуть.
Увидев медсестру, он почему-то принял ее за Дотти, спасшую его на первых феминистских похоронах. В заблуждение его ввели волосы, седые, заплетенные в косу и уложенные вокруг головы; разумеется, это был парик. Медсестра улыбнулась. Наверное, ни с кем Гарп не чувствовал себя так уютно, как с медсестрами; он улыбнулся в ответ и бросил взгляд на секундомер: десять секунд.
Когда Гарп вновь поднял глаза на медсестру, он увидел нацеленное на него дуло пистолета. У него только что промелькнула мысль о матери, Дженни Филдз, как она входила в спортзал почти двадцать лет назад. Дженни была тогда моложе этой медсестры, подумал он. Если бы Хелен оторвалась от книги и взглянула на вошедшую, ей могло бы опять взбрести в голову, что это ее пропавшая мать, решившая все-таки объявиться.
Увидев пистолет, Гарп в тот же миг заметил, что на женщине форма Дженни Филдз с характерным красным сердечком на груди. Тут он увидел небольшую, по-девичьи торчащую упругую грудь, слишком узкие бедра, стройные ноги — все это никак не вязалось с серебристо-седыми волосами. Гарп успел еще взглянуть в лицо: семейное сходство очевидно — выдвинутая челюсть, которой Мидж Стиринг наградила детей, покатый лоб — подарок Толстого Персика, эта комбинация придавала профилю всех отпрысков Перси сходство с носовой частью крейсера.
Раздался выстрел, свисток вылетел изо рта Гарпа, свистнув последний раз, секундомер выпал из руки. Он опустился на теплый мат. Пуля прошла через живот и застряла в позвоночнике. На секундомере оставалось меньше пяти секунд, когда Бейнбридж Перси выстрелила второй раз; пуля попала в грудь и швырнула его в том же сидячем положении к обитой войлоком стене. Ошеломленные борцы, всего-навсего дети, замерли без движения. И Хелен первая бросилась на Пушинку Перси, опрокинула ее на маты, помешав выстрелить в третий раз.
Крик Хелен вывел борцов из оцепенения. Один из них, тяжеловес второго состава, навалился на Пушинку сверху, прижав лицом к мату, и выдернул из-под нее руку с пистолетом; при этом он локтем рассек губу Хелен, но она даже не заметила. Борец основного состава с забинтованными пальцами вырвал пистолет, сломав Пушинке большой палец.
Когда хрустнула кость, Пушинка Перси громко закричала, и все, даже Гарп, увидели, что она с собой сотворила, — операцию, похоже, сделали совсем недавно. Разверстый криком рот обнаружил множество мелких черных швов, которые, как муравьи, облепили обрубок, бывший когда-то языком. Это зрелище так испугало тяжеловеса, что он стиснул ее своими ручищами и сломал ребро; это последнее безумство Бейнбридж Перси — обращение в джеймсианскую веру — очевидно, причиняло ей сильную боль.
— И́йи! — кричала она. — Я́ггие и́йи! — Что означало „грязные свиньи“, но понять Пушинку Перси теперь могли только джеймсианки.
Борец из основного состава держал пистолет на вытянутой руке, дулом вниз, точно целился в дальний угол зала. „Ийя!“ — промычала Пушинка в его адрес, но трясущийся парень смотрел только на своего тренера.
Хелен поддерживала Гарпа, сползавшего по стене на пол. Он не мог говорить, ничего не чувствовал, не мог пошевельнуться. У него остались лишь обостренное обоняние, зрение (ненадолго) и, главное, память.
Впервые в жизни Гарп порадовался тому, что Данкен не занимается борьбой. Любовь к плаванию уберегла его от этой сцены. Гарп знал, в эту минуту Данкен либо выходит из школы, либо уже в бассейне.
