Гарпу было жаль Хелен, — она-то ведь здесь, — но он был так счастлив, чувствуя совсем близко ее запах. Он упивался им, как и другими, столь знакомыми запахами стирингского зала для занятий вольной борьбой. Если бы он мог говорить, то сказал бы сейчас Хелен, пусть она больше не боится свирепого „Прибоя“. Он с удивлением понял, что „Прибой“ не был чужаком, таинственным незнакомцем; казалось, они знакомы всю жизнь, как будто росли вместе. Он был податлив, как теплые борцовские маты; пахнул потом чистых мальчишеских тел и еще Хелен, первой и последней женщиной, которую он любил. Теперь он знал, „Прибой“ может принять облик медсестры, обученной снимать боль, а иногда приносящей смерть.
Когда директор школы Боджер появился на пороге зала с лыжной шапочкой Гарпа в руках, Гарп не стал тешить себя мыслью, что директор вновь, как когда-то, прибежал, чтобы спасать его — ловить тело, падающее с крыши больничного флигеля, которую отделяли от безопасной земли четыре этажа. Увы, земля не всегда безопасна. Гарп знал, директор Боджер сделает все, чтобы помочь; и он благодарно улыбнулся ему, Хелен, своим мальчишкам: некоторые из них плакали. Гарп с любовью взглянул на всхлипывающего тяжеловеса второго состава, все еще прижимавшего всем своим весом Пушинку Перси к матам; он знал, каким трудным будет этот сезон для бедного толстяка.
Гарп посмотрел на Хелен; двигать он мог только глазами. Он видел, что Хелен силилась улыбнуться в ответ. Своим взглядом он пытался успокоить ее: не стоит отчаиваться — даже если после смерти нет жизни. После Гарпа жизнь будет продолжаться. Даже если после смерти только смерть, надо быть благодарным за маленькие радости: после секса иногда бывает рождение. Ну а если очень повезет, после рождения бывает секс! Конечно, бывает, как сказала бы Элис Флетчер. А если есть жизнь, говорили его глаза, есть надежда, что не иссякнет живая энергия. И главное, остается память, Хелен, не забывай об этом.
„В мире от Гарпа, — напишет впоследствии молодой Дональд Уитком, — мы должны помнить все“.
Гарпа не успели унести из зала, он там и умер. Ему было тридцать три года, столько же, сколько Хелен. Эллен Джеймс только что исполнилось двадцать. Данкену миновало тринадцать. Маленькой Дженни Гарп шел третий год. Уолту было бы восемь лет.
Смерть Гарпа обеспечила сразу третье и четвертое издание повести Гарпа „Пансион Грильпарцер“ с рисунками Данкена. В тот долгий уик-енд Джон Вулф слишком много пил, подумывая о том, не бросить ли ему издательское дело; его иногда буквально тошнило при виде успеха, каким оборачивалась чья-нибудь насильственная смерть. Одно только как-то утешало Вулфа: мысль о том, как сам Гарп воспринял бы этот успех. Даже Гарпу не могло бы прийти в голову, что его смерть лучше самоубийства утвердит его писательскую репутацию и славу. В общем, не так уж плохо для человека, написавшего к тридцати трем годам один хороший рассказ и три романа, из которых хорошие — полтора. Уникальная смерть Гарпа оказалась столь совершенной во всех отношениях, что Джон Вулф невольно улыбнулся, представив себе, как Гарп был бы доволен ею. Эта случайная, глупая и ненужная смерть, думал Вулф, комическая и нелепая до странности, как бы иллюстрировала собой все то, что Гарп написал об устройстве этого мира. Подобную сцену смерти, сказал Джон Вулф Джилси Слоупер, мог придумать только сам Гарп.
Впоследствии Хелен один-единственный раз с горечью скажет, что, в сущности, смерть Гарпа была чем-то вроде самоубийства. „В том смысле, что вся его жизнь была замедленным самоубийством“. Не совсем понятные слова, которые она потом все-таки пояснит: „Он умел рассердить кого угодно“.
По крайней мере, Пушинку Перси он довел чуть не до белого каления, спорить не приходилось.
Согласно его последней воле, ему были оказаны почести — минимальные и необычные. Стирингское школьное кладбище было удостоено чести хранить если не прах Гарпа, то надгробный камень. Тело его, как и тело матери, было отдано на медицинские нужды. Стирингская школа нарекла его именем единственное здание, которое еще никак не называлось. Идея принадлежала старому Боджеру. Если изолятор носил имя Дженни Филдз, рассуждал славный директор, то амбулаторный флигель должен был быть назван именем Гарпа.
В будущем назначение этих зданий слегка изменится, хотя называть их будут по-прежнему: изолятор Дженни Филдз и флигель Гарпа. Изолятору Дженни в один прекрасный день суждено будет стать просто крылом нового здания Стирингского медицинского комплекса, а флигель Гарпа превратится в своего рода склад, где будет храниться всякая всячина, имеющая отношение к медицине, кухне и классам; его используют и как изолятор при эпидемиях. Хотя эпидемии будут случаться все реже. Возможно, Гарп был бы доволен, что его именем называется склад. Как-то он написал: „Роман — это, в сущности, склад всего того, чему автор не смог найти применение в жизни“.
Одобрил бы он и мысль закончить роман эпилогом. И вот вам эпилог, „предупреждающий о будущем“, которое, возможно, именно таким и представлялось Т. С. Гарпу.
Элис и Харисон Флетчеры не разведутся, несмотря ни на что — их супружеские отношения будут продолжаться еще и потому, что Элис не умела ничего доводить до конца. Их единственная дочь будет играть на виолончели — на этом громоздком с шелковистым голосом инструменте, — и так прекрасно, что ее чистые, глубокие звуки будут усиливать речевые дефекты Элис долгие часы после каждого концерта. Харисон, который спустя время вернется к преподаванию, в конце концов излечится от пагубной страсти к хорошеньким студенткам, но не раньше, чем его талантливая дочь заявит о себе как о серьезном музыканте.
Элис, которая никогда не закончит свой второй роман, — как, впрочем, третий и четвертый, — так и не решится обзавестись вторым ребенком. Она по-прежнему будет хорошо писать и по-прежнему останется безутешной. Элис больше никогда ни в кого не влюбится, как она когда-то влюбилась в Гарпа; ее чувство к нему было таким сильным, что она так никогда и не сблизилась с Хелен. А давняя привязанность Гарри к Хелен все слабела с каждым его мимолетным увлечением, и в результате Флетчеры фактически потеряли всякую связь с семейством Гарпов.
Однажды Данкен Гарп случайно встретил дочь Флетчеров в Нью-Йорке после ее сольного виолончельного концерта в этом опасном городе и сводил ее в ресторан.
— Похож на мать? — спросил у дочери Харисон.
— Я ее плохо помню, — ответила она.
— Он ухаживал за тобой? — поинтересовалась Элис.
— Не думаю, — ответила дочь; для нее толстозадая виолончель всегда будет первым и любимым избранником.
Флетчеры, Гарри и Элис, отойдут в лучший мир, будучи уже пожилыми людьми: их самолет, летящий на Мартинику, разобьется во время рождественских каникул.
В аэропорт их отвез один из студентов Харисона.
— Если живешь в Новой Англии, — сказала Элис студенту, — отдыхать надо где-нибудь в тропиках на фолнфе. Правда, Харифон?
Хелен всегда считала Элис „немного чокнутой“.
Хелен Холм, которую почти всю жизнь будут знать как Хелен Гарп, проживет очень, очень долго. У этой стройной, темноволосой привлекательной женщины с ясной, точной манерой выражать мысли будет немало любовников, но замуж она больше не выйдет. Каждому из них придется мириться с постоянным присутствием Гарпа, который жил не только в ее неслабеющей памяти, но и в бесчисленных предметах, наполняющих дом Гарпов в Стиринге, который она редко покидала: здесь были книги Гарпа, все его фотографии, сделанные Данкеном, и даже его борцовские трофеи.
Хелен говорила, что никогда не простит Гарпу его ранней смерти; ей столько лет пришлось жить одной; ведь именно из-за него она даже подумать не могла о жизни с каким-то другим мужчиной.
Хелен станет одним из самых уважаемых преподавателей „Академии Стиринга“ за всю ее историю, хотя сама она будет относиться к этому заведению с легкой иронией. У нее были друзья в Стиринге, правда, не так много: старый директор Боджер, пока был жив, молодой учитель Дональд Уитком, ставший таким же восторженным поклонником Хелен, как и творчества ее мужа. И еще одна женщина-скульптор — с ней Хелен познакомила Роберта.
До конца дней оставался другом Хелен и Джон Вулф, которого она понемногу прощала за то, что он так успешно сделал из Гарпа знаменитость. Но так до конца и не простила. Хелен и Роберта тоже были очень близки всю жизнь и часто вместе совершали славные набеги на Нью-Йорк. Со временем становясь все чудаковатее, они многие годы на пару руководили Фондом Дженни Филдз. Остроумие, с каким они комментировали происходившее в мире, стало особой достопримечательностью Догз-хеда, привлекая туда знакомых и незнакомых визитеров. Порой Хелен становилось одиноко и скучно в Стиринге — дети выросли и разлетелись кто куда, и тогда она ехала к Роберте, в старое семейное гнездо Дженни Филдз. Когда Роберты не стало, Хелен в одночасье постарела лет на двадцать.
