— Я?
— Да, ты! Пойми — любые необдуманные действия ничего нам не дадут, а твоя жизнь зря подвергнется опасности. Поверь, она мне дороже, чем моя собственная. Поэтому, прошу тебя, — будь осторожна и не рискуй собою без нужды!
Наклонившись, я поцеловал ее в лоб, вложив в этот поцелуй всю свою любовь и преданность.
Так уж, видно, устроен человек — сто́ит обстоятельствам измениться, стоит ему попасть в другую обстановку, и он вскоре меняется сам…
Все вокруг меня резко изменилось. Изменился и я. Но больше всего изменилась моя возлюбленная. Она стала совершенно неузнаваемой: в Ашджан ничего, абсолютно ничего не напоминало Наваим или Бахийю.
Как велика была разница между чувствами, переполнявшими меня вчера, и теми, что я испытывал сегодня!
Неукротимая страсть, охватывавшая меня при виде Наваим, лишавшая меня воли и разума, улеглась, уступила место спокойной неясности, состраданию, преданности, желанию защитить.
Из пылкого любовника я превратился в заботливого жениха, и мы вместе вили наше будущее гнездо. Во мне не осталось ничего от беспечного юноши, растрачивавшего время по кофейням и ресторанам, краснобая и пустомели.
Теперь у меня был план действий. Я поставил себе цель в жизни и твердо решил достичь ее.
«Курсы имени Вафика» были лишь началом, исходным рубежом. В моем воображении они были клеткой, таившей в себе немалый заряд жизненной энергии. Впоследствии она должна была распасться на множество новых клеток, которые имели бы свои особенности, но подчинялись единой цели — благу родины.
Открытие наших курсов должно было послужить толчком к основанию самых разнообразных предприятий, которые мы, пионеры, могли бы использовать для воспитания нового поколения, сильного духом и уверенного в грядущей победе.
Так, по крайней мере, думали мы с моей любимой Ашджан.
Прошло не так уж много времени, и наши курсы были почти готовы к приему первых учениц. Мы заказали специальные красочные извещения и разослали жителям нашего и соседних кварталов. И сразу же к нашему дому потянулись родители, желающие расспросить обо всем поподробнее и записать дочерей в число учениц.
Как-то мы с Ашджан работали в садике и, утомившись, присели отдохнуть на деревянную скамью. Мы молчали. Я думал о том, что надо бы наметить срок открытия курсов.
И вдруг Ашджан сказала:
— Через две недели день рождения Вафика. Как ты считаешь, не будет ли этот день подходящим для торжественного Открытия?
Я растерянно посмотрел на нее — выходит, оба мы думали об одном и том же.
— Прекрасная мысль! Этот день мы с тобой всегда будем свято чтить. Так и сделаем.
С удвоенной энергией принялись мы за работу, стремясь как можно быстрее закончить все приготовления. Особенно тщательно продумывали мы программу церемонии открытия. Решили, что она должна быть интересной и необычной. Побольше музыки, песен, игр и поменьше речей.
На следующий день Ашджан подошла ко мне взволнованная, с листком бумаги в руке. На нем были стихи. Гордо приподняв голову, она стала читать их, отчеканивая каждое слово:
О радость моя — Египет! Весь век мне тебя любить.
Не жаль за страну родную и голову мне сложить.
Свободны мы! Не позволим врагам замутить наш Нил.
Позора мы не допустим! В веках нашей славе жить!
Я слушал ее потрясенный:
— Как хорошо!
Откинув со лба прядь волос, она сказала:
— Мне хотелось бы переложить их на музыку иисполнить на нашем празднике. Пусть они станут нашим гимном.
— Конечно! А откуда эти стихи?
— Нашла в бумагах отца. Не знаю даже, кто их написал.
Мы взяли напрокат пианино, пригласили аккомпаниатора и стали разучивать с девочками хоровые песни и танцы.
После занятий Ашджан часто собирала учениц под портретом Вафика в большом зале. Она пела и играла с ними, шутила, ласково расспрашивала, как они живут. Отпуская девочек по домам, дарила каждой пакетик конфет, совсем как это делал ее отец.
Девочки быстро привязались к Ашджан. Они полюбили наши курсы, где неизменно встречали радушный прием, внимание и материнскую ласку.
И вот наступил долгожданный день.
Я встал очень рано и поспешил вниз.
Едва я переступил порог зала, где должно было состояться торжество, мне в глаза бросился национальный флаг. Им был задрапирован портрет Вафика, висевший в центре зала. Я понял, что именно это знамя держал в руках мальчик в момент своей смерти. Оно было изорвано и окроплено его кровью.
В дверях появилась Ашджан. Я бросился к ней:
— Дорогая, не надо выставлять напоказ это знамя.
— Почему не надо? — спросила она с вызовом.
— Могут произойти неприятности. Неужели ты сама не понимаешь?
— Какие неприятности?
— Не забывай: обстановка накалена. Если власти узнают, что́ это за знамя, они решат, что мы подстрекаем народ к бунту против Англии!
— Ну и что? Я ничего не боюсь. Пусть знамя осеняет портрет моего сына, как осеняло когда-то его самого… На этом знамени капли его чистой крови. Это все, что мне от него осталось…
Встав против портрета, она, словно в забытьи, вглядывалась в дорогие черты.
Стали прибывать приглашенные. Они приходили группами и в одиночку. Зал быстро заполнился, и торжество началось…
Первым выступил чтец Корана. Затем на сцену под аплодисменты публики поднялись девочки в нарядных платьях и запели наш гимн.
Не успели смолкнуть заключительные слова, как в зале разразилась настоящая овация. Кто-то подхватил мотив, и скоро все собравшиеся дружным хором исполняли впервые услышанную песню.
Я обратился к присутствующим с коротким приветствием и рассказал о целях наших курсов.
На сцене появилась танцевальная группа наших учениц. Они исполнили ритмический танец, вызвавший бурный восторг зрителей. И снова на сцене хор, и зал жадно ловит каждое слово патриотической песни…
Музыка и песни разносились по всему кварталу и привлекали внимание прохожих. Вскоре у наших дверей собралось много народу.
Я увидел, как несколько молодых людей энергично проталкиваются через толпу у двери, стараясь пробраться в зал, и наклонился к Ашджан:
— Надо поставить кого-нибудь у входа, чтобы не пропускали посторонних, иначе не избежать беспорядков!
— Я устроила этот вечер в память моего дорогого сына. И хочу, чтобы возможно больше людей узнало о его гибели. Я считаю, что это важно. Каждый, кто хочет войти и послушать, — мой желанный гость.
Не сводя глаз с портрета, она решительно поднялась на сцену, повернулась к публике и заговорила срывающимся от волнения голосом:
— Я счастлива, что вы собрались здесь. Сегодня — день рождения моего дорогого сына Вафика. Его убили подлые иноземцы, топчущие нашу землю. Этот невинный ребенок поплатился жизнью лишь за то, что нес в руках знамя, вот это знамя, которое осеняет его портрет. На знамени этом капли его чистой крови. Они взывают к вам — вступитесь за свою отчизну, не пожалейте своей крови ради ее свободы!
Из зрительного зала раздался громкий голос:
— Память о маленьком мученике сохранится в веках! Мы будем чтить его как национального героя. Вафик не умер, он жив, он с нами! Смерть палачам и тиранам! Да здравствует родина!
Кто-то ударил по клавишам, и девочки вместе с Ашджан запели:
О радость моя — Египет! Весь век мне тебя любить.
Не жаль за страну родную и голову мне сложить.
Свободны мы! Не позволим врагам замутить наш Нил,
Позора мы не допустим! В веках нашей славе жить!
Зал бешено аплодировал. Песню пришлось повторить. Теперь уже, пели все — дети и взрослые.
Кто-то выкрикнул патриотический лозунг. Послышались проклятия палачам.
Энтузиазм собравшихся все возрастал.
Вдруг с улицы донеслись шум и крики. Раздались выстрелы.
Это английский патруль спешил сюда, чтобы разогнать народ.
Началась паника.
Но тут Ашджан сорвала знамя с древка, накинула себе на плечи и, выпрямившись во весь рост, крикнула в зал: «Да здравствует родина!»
Ее окружила плотным кольцом группа молодых людей, они восторженно скандировали лозунги, призывающие к священной борьбе.
Ашджан подняли на плечи, и толпа устремилась к выходу. Людской поток увлек с собой на улицу и меня. Все мои попытки остановить демонстрацию, воспрепятствовать ей ни к чему не привели.
Дальше события развивались с головокружительной быстротой.
Забыв об опасности, я кричал вместе со всеми. Стрельба усилилась. Я старался пробиться к Ашджан, вокруг которой свистели пули.
