И побежал докладывать. Прапорщик Сармаш остался со строем.
— Я на рембыттехнике колымил, бля, — сказал сержант Калёкин. — Тама спец по печаталкам бухмеля был, который по стиралкам — так тот вообще не просыхал, а холодильщика я по трезвяне и не видел. Только начальник не бухал, подшитый был, что ли. Вот они с утреца три четверти, к одиннадцати две чекушки, в обед литруху и к расходу пол. Такой, бля, у них был приём пищи. Холодильщик, тот диабетиком был… Ну, типа, дают ему конфету, бля, закусить, а он: я, мол, диабетик, нах, не дозволено, и хрясь стопарь. В другой раз, который по стиралкам пельмени притаранил, цивильные, с лучком-чесночком, всё такое… А холодильщик в отказ. Не, говорит, бля, диабетик я, нах… А сам — хрясь стопарь… И, между прочим, переходящее красное знамя, бля, никуда от них не переходило… Ударники соцтруда были, нах…
Он помолчал. Потом добавил:
— А мне, бля, на вторые сутки заступать. И за это мне не знамя, бля, а хуй на рыло…
И сплюнул под ноги.
— А к нам, помню, сам Брежнев в школу приезжал, — начал Юращенко. — Сам, своими руками с нами металлолом грузил. Сидим мы с ним потом во дворе на пеньках, а он фляжку из пиджака достал, открутил крышку, ордена поправил, выпил и мне даёт. Я тогда в первом классе учился… А можно, спрашиваю. Нужно, говорит, дорогой ты мой товарищ Юращенко. И целоваться лезет. Я тогда жутко его бровей испугался… А он из кармана гаечный ключик достаёт и мне протягивает. На металлоломе, мол, нашёл. А сам говорит: «Вот так я и под Курском, дорогой товарищ Юращенко, когда контру раскулачивал, изъятое перераспределил, а поросёночка-другого к себе в хозяйство… А как же без этого-то. Без этого никак… И на малой земле — патроны солдатам роздал, и себе ящичек не забудь… А на целине поднятой вообще — грузовик пшеницей загрузил, и себе мешочек в сторонку…»
— Отставить смех на плацу! — гаркнул прапорщик Сармаш.
— Скажи мне, Юращенко больной? — тихо спросил Артур Дымова.
— Любви не хватило, — так же тихо ответил тот. — Вот теперь и побирается…
Внезапно зашелестели, загудели выстроенные в две шеренги солдаты. Артур огляделся.
От КПП к зданию казармы шла Татьяна Попова. Проходя мимо, она мельком взглянула на строй. Увидев Артура, улыбнулась и тут же опустила лицо.
— Ух, я бы ей жиклёр прочистил! — сказал москвич Лозинский.
— Да, с такой ляхой по главной улице пройтись — бабы друг-дружке глаза повыцарапают, — вторил ему кто то из строя.
— Сиповка, бля! По походняку вижу, сиповка, нах! — определил Калёкин.
Артур скрипнул зубами, и желваки заходили на его скулах.
— Смирно! — крикнул Чуприна, подойдя. — Если солдат хочет увидеть что-либо вне угла, так сказать, его зрительной передачи, у него есть два выхода. Один — непосредственно обратиться к начальнику, то есть — представиться: рядовой Хупкин-Золупкин, и дальше товарищ гвардии ё-моё, разрешите обратиться, и так далее. Или же, другая возможность — стрелять глазами. Сейчас будем тренироваться. Показываю: делай раз, делай два…
Снова пошёл снег. Майор Оскома маршировал по плацу, нарезая круги по малому периметру. Временами его бросало из стороны в сторону. Дважды он упал. Пытался ползти, потом поднялся снова…
— Жаль мужика, — прошептал Артур. — Единственный человек из всей этой братии…
— Поэтому и спивается, — сказал Дымов. — Как волк среди псов. Перегрыз бы их всех, а вот не может. Так и погибает от тоски…
— Делай раз… Делай два…
— Жена небось пилит, — предположил Лозинский.
— Он, гаварят, из казино не вилезает, — возразил рядовой Чхиквишвили. — Азарт йиво губит, нэ жэнщина. Жэнщина нэ губит. Эх, женщина…
— Меня раз Попов к себе домой послал, Татьяне Васильевне помочь картошку чистить, — вмешался Юращенко. — Подхожу к дому, стучусь — никто не открывает. Я дверь толкнул, смотрю — открыто. Вошёл. Никого. Слышу — шум воды в ванной. Я сразу туда. Дверь, значит, приоткрыта, из щели пар, значит. Заглядываю… Мать честная! Она стоит под струями воды, как Самсон, и сосцы себе мылом натирает. А они у неё длиннющие — сантиметра четыре…
— Эй, биджо, — раздался голос Чхиквишвили. — Ти толька Самсона нэ трогай, да…
— Отставить смех на плацу…!
— Дурила ты, Юращенко, — зло сказал Артур. — Тебе за свиней год дизеля светит. Если тебя раньше Пуцек не пристрелит… А ты тут Петрушку из себя корчишь…
Снег падал плотными сухими хлопьями. За их стеной шагающий по плацу Оскома казался персонажем из фильма про войну. Этаким пленным немцем в великоватой шинели, шагающим по заснеженным русским равнинам навстречу своей незавидной судьбе.
— Зампотыл, оказывается, человек чувствительный, — сказал Дымов. — Как он сегодня рыдал из-за погибших животных…
— Ну да, — усмехнулся Артур. — Он поросят этих по три убитых енота за кило живого веса загнать намеревался.
— Откуда ты знаешь?
— Он с человеком договаривался, которому я Лёхино мясо загоняю… Загонял.
— Эй, воины, может, заткнётесь, — прикрикнул на них Сармаш. — Нас так до ужина не разведут…
— Тварищи слдаты! — майор Оскома попытался было разогнать снег перед своим лицом, но потерял стабильность и вздохнул. — Я посылаю вас… Я плл… Я вас посылаю… Я… Я…
— Ну, пошли уже нас всех на хер и отпусти с богом, — сказал рядовой Лозинский.
В строю засмеялись. Прапорщик Сармаш опустил лицо вниз. Капитан Чуприна недовольно обернулся.
— Товарищщи слдаты! Я посылаю вас… Я… Я, ёма, вас посылаю…
— Осторожней, — сказал Дымов, подавая высунувшемуся из кузова Юращенко раздувшийся вещмешок.
— Тяжеленный, — сказал тот. — И чего это у вас вещей так много?
Артур не ответил. Бросил забирающемуся в кабину Сармашу:
— У поворота на «Краковку» остановишь.
Тот кивнул. Повернулся к водителю.
— Вода в последнее время часто закипает, — обронил тот, глядя перед собой. — Авторемонтный завод, бля, а сами на старье ездим. Сапожники без сапог…
Артур захлопнул дверь и, обежав машину, забрался в кузов. Ударил кулаком по деревянному ребру, и водитель завёл мотор.
— Смотри, как заметает, — сказал Дымов, когда они поехали.
— Метёт, — Артур, сидящий на скамье у заднего борта, подставил руку под падающие с неба хлопья. — Всё не слава богу. Новый Год всухую встречали, а теперь…
Машину занесло при выезде на дорогу, и Юращенко съехал со скамьи на дно кузова. Дымов помог ему подняться. Артур страдальчески поморщился.
— Помнится, мы у Обводного канала стояли, я и Анна, — сказал Дымов, усаживаясь. — Она снег рисовала, а я ей что-то объяснял, что-то, что сам только что понял… Кажется, по медицине что-то… Да это и неважно… Потом вдруг сказал, что люблю её. Совершенно неожиданно как-то… А она не услышала. Всё рисовала свой снег…
— А разве можно снег рисовать? — спросил Юращенко.
— Можно, Андрей, можно, — вздохнул Дымов.
Они проезжали мимо офицерского городка. Серые, унылые домики, скорбное запустенье дворов, склепы уличных удобств, путаница дров на подворье, какие-то цепи, колёса, бруски…
— Теперь хоть снег срам прикроет, — скривил губы Артур.
— Не любим мы чужую землю, — грустно сказал Дымов. — Не лю…
— А мы, — перебил его Юращенко, — помню, в лес придём зимой, костёр под деревом разведём, значит, еду разложим — кто чего принёс, ну, там яички, лук, скумбрию горячего копчения, вина… Печенья… Бубликов… Варенья…
Артур вздохнул.
— …Мороженого… Сосисок… Печёночного паштета… Молока… Сливочных колбасок… Охотничьих колбасок… Сыра… Творожных сырков…
— Юращенко!
— …Сою в томатном соусе… Лука… Сосательных конфет… Шоколадных конфет… Су…
— Юращенко!!!
— А… Аааа, ну и сидим, короче, кушаем. А снег на ветвях подтаял и вдруг — бух! Вся эта снежная масса на нас, представляете! А мы хоть бы хны — кушаем дальше. А снег от тепла наших тел подтаивает, и вот уже вокруг нас пещера. И мы сидим в ней, угли раздули, светло, дальше кушаем. Ну, там, рыбу, хлеб, колбасу, сыр…
— Юращенко!!!
— А… Ну вот, значит… Звери, значит, к нам пришли погреться. Грызуны в основном, но также и пернатые, и хищники… И сидят рядышком, как детки совсем…
Он задумался на мгновение, потом продолжил:
— …А воробышки, помню, такие игривые стали у нас. Просто снаружи озябли, пташки малые, а у нас отогрелись. Снаружи, там, всё-таки, вьюга с рёвом бешеным…
Артур с Дымовым расхохотались.
— Чего вы? — воззрился на них Юращенко.
Потом вдруг ойкнул и схватился за живот.
— Чего, — спросил Артур, вытирая слёзы, — скумбрия хвостом шевелит?
— Больно, — сказал Юращенко. — Ой!
Он откинулся на скамье, вытянув ноги.
— Начинается, — проворчал Артур, и машина остановилась.
Артур с Дымовым спрыгнули вниз, Юращенко остался в машине.
