— Я сейчас помогу тебе вылить воду, — говорит Франсина, одеваясь.
Женщины берут за ручки импровизированную ванну, открывают дверь и выливают мыльную воду под липу.
— Теперь я поднимусь причесаться и навести красоту, — говорит Франсина, — а потом, если хватит мужества, пойду работать. В музыкальной комнате — настоящий мороз.
— Когда Хосе вернется из школы, я пошлю его развести огонь наверху, — обещает Матильда, — а пока возвращайся сюда. Поможешь мне чистить свеклу.
— Но она же совсем белая, твоя свекла, — замечает Франсина.
— Да, прежде мы отдавали ее свиньям. Но ты увидишь, она вполне съедобна.
Обе невестки с улыбкой смотрят друг на друга. Меню, которые изобретает Матильда, с каждым днем становятся все более необычными. «Она в самом деле прелестна, наша Франсина, прелестна и очаровательна, — думает Матильда. — Я не знаю женщины более красивой». Она сажает маленькую Клоди в манеж, бросает ей игрушки и начинает чистить кормовую свеклу.
Глава VI
Разговор в одну из следующих зим
Жильбер и Луи сидят по обе стороны камина в охотничьем домике. Сосновые ветки трещат в огне, распространяя запах жженой смолы, смешанной с ароматом полыни, которой мужчины набивают трубки.
Сидя на чурбаках вместо стульев, склонившись к жаркому очагу, они наслаждаются этой минутой отдыха и размышляют. Падает снег, и снежинки образуют причудливый узор из цветов на стеклах крохотного окошка. Чтобы не замерзнуть, Жильбер заткнул все отверстия для стрельбы. Блуждающий взгляд Луи скользит по потолку, затянутому паутиной, по стенам, серым от сырости, по полу с разошедшимися досками, между которыми кое-где пробиваются пучки белесых грибов. Под окном на известке стены что-то написано черным карандашом. Луи плохо различает буквы, он встает, подходит и читает вслух:
Quiero la tia Mathilda mas que mi madre.
Quiero el tio Gil mas que mi padre.
El Claudico, tiene una сага de poco amigos, no lo quiero.
— Что это значит? — спрашивает доктор.
— Мы здесь в святилище Хосе, — отвечает Жильбер. — Он приходит сюда помечтать, здесь он учит свои уроки и, как видишь, запечатлел на стенках свои размышления и свое душевное состояние:
Я люблю тетю Матильду больше, чем маму.
Я люблю дядю Жиля больше, чем отца.
У Хромого лицо несимпатичное, и я не люблю его.
К счастью, Жорж никогда сюда не заходит, и к тому же он не знает испанского языка.
Луи снова садится к очагу. Он протягивает руки к раскаленным углям и повторяет:
— «Я люблю тетю Матильду больше, чем маму... Quiero la tia Mathilda»... Я бы тоже охотно написал на всех стенах: «Я люблю Матильду! Я люблю Матильду больше... больше всех на свете!»
Жильбер пожимает плечами.
— Ты не перестал быть романтиком. Меняются времена года. Люди подыхают от голода, холода, ярости. Продолжаются аресты, ссылки, убийства. Каждый день ты рискуешь своей шкурой и тем не менее думаешь о Матильде, о своей любви к Матильде!
— Пока я жив, пока жива она, я не перестану надеяться, — шепчет Луи. И быстро добавляет: — Ты прав, я идиот. — Резким движением он вытряхивает табак из трубки. И, помолчав, спрашивает: — Сколько их у вас сейчас?
— Пятеро, — отвечает Жильбер. — Твой англичанин, старик коммунист и трое евреев, из которых две женщины.
— Пятеро... Где же ты их пристроил?
— В комнатах третьего этажа. Они мерзнут, но вполне ладят друг с другом. Оттуда у них есть лестница на чердак, так что они могут удрать при малейшей опасности через крышу. Матильда и Хосе, как только Жорж уезжает в свой суд, приносят им поесть.
Луи даже подпрыгнул.
— Не хочешь ли ты сказать, что у вас прячутся пять человек и твой брат понятия об этом не имеет?!
Жильбер отвечает не сразу.
— Не знаю... Матильда утверждает, что это так, но я и сам себя спрашиваю, в самом ли деле Жорж ничего не подозревает.
— А твоя жена?
— Франсина? Она ни о чем не догадывается. Когда она поет, целый полк мог бы подняться по лестнице — она ничего бы не услыхала. Более того, она часто ездит в Экс на уроки пения, для выступлений в казино или куда-то еще... Я предпочитаю не знать, для чего и для кого она поет. Что ты хочешь, Франсина прелестна, но она еще совсем ребенок!
— В самом деле лучше, пожалуй, чтобы она ничего не знала, — решает Луи, — но твой брат, скажу тебе откровенно, он мне противен. Хотя его добрые отношения с оккупантами, возможно, служат нам гарантией...
— Превосходные отношения, — подчеркивает Жильбер. — Вчера два очаровательных офицера вермахта приходили к нам на чашку кофе. Жорж был очень предупредителен и явно в восторге от этого визита — он делает удивительные успехи в немецком языке. Наши подопечные там, наверху, должно быть, побелели от ужаса! Награда: натуральный кофе и сигареты. Франсина воспользовалась автомобилем этих господ и отправилась с ними в Экс... И после этого ты считаешь, что мне следует ему обо всем сказать?
— Нет, тебе как раз ничего не надо ему говорить. Но что думает по этому поводу Матильда?
— Матильда все делает молча. Она из кожи лезет вон ради наших подопечных и с непроницаемым выражением лица подает кофе офицерам СС. Разве когда-нибудь узнаешь, о чем думает Матильда? Она удивительная женщина.
— Она любит Жоржа, — возмущенно шепчет Луи. — Будь проклята эта война, мерзкая зима, подлая жизнь! И любовь! Все мерзость! Теперь пора идти. Ты сказал им, в Бастиде, что не вернешься?
— Конечно. Я сказал, что еду в Марсель. Мы наводим справки через испанское консульство, чтобы разыскать кого-нибудь из родных Хосе.
— Ему не захочется расставаться с вами — он слишком любит тебя.
— Тем не менее нужно выяснить, а потом пусть выбирает. Мне бы самому хотелось его оставить, но здесь он с каждым днем подвергается все большей опасности. Имеем ли мы право?..
— Право? — перебивает его Луи. — Теперь слишком поздно мучиться укорами совести: он уже скомпрометировал себя... это отличный малый... будем надеяться, что ему повезет, как он говорит.
Друзья закрывают дверь сторожки и выходят, опустив головы, в снежную метель. Жильбер, проклиная холод, задумывается — ему тревожно.
— О чем ты думаешь, Жиль, о чем ты думал... только что?
— Я думаю о тех, кто остался в Бастиде, о Франсине, о своей маленькой Клоди, да, особенно о Клоди... мне бы так хотелось увидеть, как она будет расти...
— Я понимаю, — бурчит Луи. — Прелестная девчушка — я такой миленькой малышки в жизни не видал... — Затем, еще тише, прикрыв рот шерстяным шлемом, повторяет: — Quiero. Матильда... Матильда... Матильда...
Хосе яростно топчет свежую, нежную траву, где цветут маргаритки, зарождаются, прячась в тени, первые фиалки. Он не видит ничего: ни этой новой красоты, ни ласкового солнечного сияния весны. Он не чувствует ничего, кроме отчаяния, злобы и детского негодования. Сознает ли он, что делает? Что собирается сделать? Понимает ли, как чудовищно обвинение, которое он сейчас предъявит? Об этом он не думает. Он видел, захватил врасплох, он хлопнул дверью с проклятиями и, взревев как зверь, помчался прочь точно сумасшедший.
Жильбер занят поливкой: он устанавливает плетеные заслонки между канавками, направляя воду в поле и на луг, когда к нему подбегает Хосе, вырывает из рук плетенку и швыряет ее через лужайку. Он стоит перед Жильбером, задыхающийся, бледный от ярости, с дрожащими губами, плачет, заикается, грозит кому-то, неистово жестикулируя, и яростно топчет землю, что у него всегда признак отчаяния.
— Что с тобой? Что с тобой, Хосе? — спрашивает Жильбер. Он берет мальчика за плечо, трясет его. — Говори!.. Ну, говори же!
Беспокойство Жильбера все возрастает, но Хосе, задыхаясь, не может выговорить ни слова. Что случилось? Где? В Бастиде? С кем? С Клоди? С Франсиной? С Матильдой? С теми пятерыми, которых они прячут? Перед Жильбером мелькают лица, ему страшно: по-видимому, произошло что-то серьезное, сейчас ведь все серьезно. Он готов избить Хосе, лишь бы тот, наконец, заговорил.
— El Claudico... — лепечет Хосе, — el Claudico... — Затем кричит: — El Claudico и tia Франсина!.. Los dos[14]!..
— Ну и что же? — Жильбер чувствует, как у него пересыхает в горле и все тело холодеет, а лицо пылает, будто вся кровь прилила к голове. Франсина... Франсина... Что-то серьезное случилось с Франсиной и с Жоржем... — Говори, идиот! Ну говори же!
— Они любовники! — вопит Хосе. — Я застал их! Они в кабинете, иди и убей их. Убей их!
Жильбер застыл, словно вдруг превратился в мраморную глыбу. Так вот оно что… до него только сейчас дошло, что он подозревал это и раньше, в глубине души что-то настораживало его, не доходя до сознания. Крошечная ранка, которой он не чувствовал, сейчас вдруг открылась с невыносимой болью. Жильбер не может сдвинуться с места, он озирается вокруг, как будто находится в незнакомом месте. Конечно, что-то изменилось, раз он стал другим человеком, человеком, которого обманывает жена, который только что потерял все, во что верил, — нет больше ни искренности, ни преданности, ни любви Франсины. Взаимное доверие, привычка полагаться друг на друга, все, что связывает супругов, — все это исчезло. Жильбер смотрит на плетенку, подбирает ее и устанавливает в оросительной канаве, чтобы полить поле под фуражом. Сразу сказывается вся дневная усталость: болят руки, плечи, стучит в висках.
