— Развязкой чего?
Полковник указал в окошко, на горы:
— Немного разрядит там атмосферу безрассудного насилия.
Он велел принести фисташек и, когда их подали в большой пиале, пододвинул ее Кэти и спросил:
— Вы согласны со мной, мадам Кэти?
— Согласна. Именно безрассудного, — ответила Кэти.
Размара почти улыбнулся.
— А вы не согласны? — обратился он к Мак-Грегору.
— Не всегда ведь курды занимаются междоусобной дракой.
— Возможно. Но они слишком привержены насилию и недостойны вашего сочувствия...
Пальцы Кэти сжали руку Мак-Грегора. В чайхану вошли Затко и Таха, но Мак-Грегор тут же увидел, что оружия при них нет и, значит, скорее им самим грозит опасность, чем Размаре. Голова Затко оценена, он всегда лакомая добыча для армии, полиции и для кого угодно, хотя временами все делают вид, что забыли об этом.
— А все же поймал тебя здесь, — кивнул Затко Размаре как старому знакомому.
Размара поднял руку, загораживаясь в притворном испуге.
— Не волнуйся, — сказал Затко. — Мы к тебе с миром.
Размара направил зоркий взгляд на Таху, одетого не в курдскую одежду, а в зеленую солдатскую — международную форму городских и сельских партизан.
— Что он у тебя — в тупамаросы записался? — спросил по-курдски Размара.
Засмеявшись, Затко поцеловал у Кэти руку. Таха поздоровался с «тетей Кэтрин» приветливо, но не за руку. В прежние свои тегеранские времена это был умный, смелый парнишка с твердым взглядом блестящих глаз, проявлявший чуткое, хоть и холодноватое, внимание к людям. И как было Сеси, подростку-дочери Мак-Грегоров, устоять перед этим природным обаянием горца! Но теперь Таха повзрослел, посуровел, наглухо замкнулся.
— Вручаю вам вот это, — обратился Таха к Размаре, — хоть и поступаю так вопреки здравому смыслу. — Он подал сложенный вчетверо лист желтоватой бумаги.
— Что это?
— Клочок бумаги, — ответил Таха, — заполненный протестами против заключения в тюрьму курдских студентов. Требующий их освобождения. Возражающий, обличающий, настаивающий и так далее и тому подобное.
— А кому адресовано?
— Самому падишаху.
— Я передам лично, — сказал Размара, пряча бумагу в карман мундира.
— Знаю точно, как передадите и на что употребите, — сказал Таха.
— Так. Что-нибудь еще?
— Больше ничего. Эта бумага — идея моего отца. Сам же я намеревался увезти вас в наши горы и держать там, пока не выпустят студентов. А если не выпустят — срубить вам голову.
— Это было бы неумно, — сказал Размара.
— Мы прибегнем к этому средству, возможно, через месяц. Или через полгода. Упадем как снег на голову.
— Падайте, милости просим, — сказал Размара. Затем повернулся к Затко, слушавшему с тем острым удовольствием, какое курдам доставляют подобные сшибки. — Зачем ты застрелил двух турецких солдат? Какой в этом был смысл, Затко? Или это он их убил? — презрительно кивнул Размара на Таху, который, отойдя к двери, подсел к четверым «шоферам».
— Да ты о чем? — будто не понял Затко.
— Я по радио услышал полчаса назад в машине. Что тебя толкнуло на такую глупость? Ты ведь знал, что последуют ответные меры.
— Какие? — спросил Мак-Грегор.
— Сегодня утром турки повесили четырех курдов в ближайшей к происшествию деревне. Один был почтенный учитель, другой — отец восьмерых детей. Кто были остальные — не знаю.
Мак-Грегор словно издалека услышал гневный голос Затко:
— О, аллах... неужели совсем не осталось на земле правды? — Затко по-курдски бешено заскрежетал зубами. — Но я знаю и клянусь, что наши курды умерли героями, — воскликнул он. В глазах у него стояли слезы.
— Не сомневаюсь, — сухо сказал Размара. — Но впредь прошу не совершать подобных глупостей. Мы не потерпим этого ни на нашей, ни на той стороне границы.
— Не потерпите? — вскинулся Затко. — Два миллиона курдов живут в Турции хуже собак. Ежегодно их расстреливают и вешают...
— Не следует убивать турецких солдат на турецкой границе, — невозмутимо повторил Размара. — Это себя не оправдывает.
Отставив недопитое, он встал.
— Ты куда же? — спросил Затко.
Все это время Таха и Размара следили друг за другом понимающими и враждебными взглядами.
— Уезжаю, — сказал Размара. — И тебе советую. Пребывание здесь становится опасным.
— Но я не поел еще, — сказал Затко.
Размара высыпал в карман оставшиеся фисташки.
— Уезжай отсюда, Затко, — сказал он. — И прихвати своего сына-тупамароса. Я не хочу, чтобы с вами приключилась беда в моем округе.
— Какая такая беда? — удивился Затко. — Прошу тебя, садись.
— Дехдар пошел к моей машине сказать шоферу, чтобы радировал о тебе жандармам на старую заставу.
— Никуда дехдар не пошел, — заверил Затко. — Дехдар сидит во дворе на скамейке, и по бокам у дехдара двое моих караульных сидят. Так что прошу тебя, не торопись.
Размара постоял, подумал, усмехнулся безбоязненной усмешкой.
— Вот что, — сказал Размара. — Ты отпусти его, и мы с ним продолжим обычный объезд и забудем о встрече.
— Согласен, — любезно сказал Затко, и Размара, поклонившись Мак-Грегорам, вышел, грызя фисташки. Мак-Грегор тоже хотел встать, но Затко положил ему руку на плечо. — Эти убитые курды — наша трагедия, наша печаль, не твоя, — сказал он. — Вина тут на мне.
— На ком бы ни лежала вина, — сказал Мак-Грегор, — но кровь пролита.
Затко вышел вслед за Размарой.
— Уйдем отсюда, ради бога, — сказала Кэти. — Я не могу больше.
— Пойдем. Нас ничто здесь не держит, — сказал Мак-Грегор.
Но Кэтрин указала на связанных кур.
— А с ними как же быть? — спросила она.
Он поглядел на этих горестных заморышей.
— Пустить их, пожалуй, на волю, — сказал он.
— Не сумасбродствуй, — сказала Кэти. — Их тут же кто-нибудь поймает.
— Что ж поделать? — сказал он. — Все-таки мы их выпустим.
Вынув из кармана нож, он перерезал путы. Вынес кур на улицу, подбросил в воздух. Они тяжело приземлились и побрели пошатываясь, точно прилипая лапами к грязи. Но тут их увидала облезлая собака, залаяла, погналась, и тощие, жилистые птицы с кудахтаньем и криком кинулись под гору.
Затко и Размара стояли на пороге, а вокруг — еще с десяток курдов и персов, и все они со смехом глядели на это зрелище; и Мак-Грегор ощутил, как по коже дернуло ознобом, как сжалось сердце от давней боли, к которой он, кажется, один тут еще не притерпелся.
Затко вернулся в свое высокогорье, а Таха остался с Мак-Грегорами, чтобы на стареньком «пежо» доставить их в Мехабад, где ждал ливанец Аббекр. Но, проводив отца, Таха сказал, что прежде им надо заехать в горную деревушку в тридцати километрах отсюда.
— Зачем?
— Это вам будет полезно, дядя Айвор.
— У меня нет времени.
— Времени уйдет на это мало, — спокойно сказал Таха. — Там увидите кой-кого из моих парней, — пояснил он. — Они не верят в объединенный фронт с феодалами вроде ильхана, или с дельцами вроде Аббекра, или с честными судьями вроде кази.
— Или с твоим отцом? — кольнул Мак-Грегор.
— Что ж нам отец? — ответил Таха. — У отца свои идеи, у нас свои. Я сюда ехал с ним, по сути, только для того, чтобы встретиться с вами.
— Вот как...
— Я насчет тех денег, дядя Айвор, — прибавил Таха по-английски.
— Каких денег?
— Мы же не дети, — сказал Таха, ведя Мак-Грегоров на взгорок, к машине. — Любому тут уже известно про те наши деньги и про оружие. И что вы едете на розыски в Европу.
— Тебя это совершенно не касается, — сказал Мак-Грегор. — Так что нечего и заговаривать.
Они стояли у машины, дожидаясь Кэти, отлучившейся по делу, столь неприятному ей среди нагорной чистоты. Вернувшись и прислушавшись, Кэти сказала, что здесь не место возобновлять старые политические препирательства.
— Но как же так, тетя Кэтрин, — не унимался Таха. — Эти деньги должны пойти на революцию, а не ильхану достаться.
— Они вовсе не достанутся ильхану, — возмущенно возразил Мак-Грегор.
— Кончится тем, что достанутся, — стоял на своем Таха. — Так или иначе, а старик в конце концов заполучит деньги и оружие, и ни кази, ни мой отец не смогут этому помешать.
И снова у них пошел спор о том, за что бороться прежде — за освобождение курдов или же за социальную революцию, — покуда Кэти не вмешалась, потеряв терпение.
— Здесь вы этот спор не разрешите, — сказала она. — И в любом случае Таха прав, — повернулась она к мужу. — Найдешь ты или не найдешь эти деньги в Европе, все равно настоящей пользы не будет.
— Это почему же?
— Потому что повторится вечная история. Если удастся когда-нибудь достичь чего-то, то не благодаря помощи от тебя — иностранца. И не благодаря коварным старикам, плетущим у себя там в горах интриги. Если кто и добьется успеха, то, вероятнее всего, Таха — и без твоей помощи.
— Таха хочет революции, а ведь они еще и в нацию не оформились, — напомнил Мак-Грегор. — Разве это резонно?
