Дома нас встретила тишина. От острого запаха жареной репы наши рты наполнились кислой слюной.
— Мама!
Никто нам не ответил, но мы услышали шаги. По лестнице, шаркая, спускался мистер Генри. Толстая безволосая нога показалась из-под его халата.
— Привет, Грета Гарбо. Привет, Джинджер Роджерс.
Мы хихикнули, к чему он уже привык.
— Здравствуйте, мистер Генри. А где мама?
— Она ушла к вашей бабушке. Поручила мне передать, чтобы вы порезали репу и съели до ее прихода несколько крекеров. Они на кухне.
Мы сели за кухонный стол и стали крошить крекеры в горки. Немного спустя снова показался мистер Генри. Теперь он уже надел под халат брюки.
— Скажите-ка, вы бы не хотели мороженого?
— Конечно, сэр!
— Держите двадцать пять центов. Идите в «Айслей», купите мороженого. Вы же хорошо себя вели, правда?
Его слова вернули дню весеннее настроение.
— Да, сэр, спасибо, мистер Генри. Вы скажете маме, куда мы ушли, если она вернется?
— Конечно. Но она еще не скоро придет.
Мы ушли без пальто и добрались уже до угла, когда Фрида сказала:
— Я не хочу в «Айслей».
— Что?
— Не хочу мороженого. Хочу чипсов.
— У них и чипсы есть.
— Знаю, но зачем так далеко идти? У мисс Берты можно купить.
— Я хочу мороженого.
— Нет, не хочешь, Клодия.
— Хочу!
— Ну и иди в «Айслей». Я пойду к мисс Берте.
— Но деньги у тебя, а я не хочу идти туда одна.
— Тогда пошли к мисс Берте. Тебе же нравятся ее конфеты.
— Они всегда старые, и их всегда нет.
— Сегодня пятница, а в пятницу она заказывает свежие.
— А еще там рядом живет Мыльная Голова.
— Ну и что? Мы же вместе. Мы убежим, если он выйдет.
— Я его боюсь.
— Я не хочу идти в «Айслей». Может, там еще болтается эта Мерин Пай. Хочешь ее встретить, Клодия?
— Ну пойдем. Я возьму конфеты.
У мисс Берты был маленький магазинчик, где она торговала конфетами, нюхательным табаком и сигаретами. На переднем дворе стояло небольшое кирпичное здание. Нужно было заглянуть туда, и если ее не было, обойти дом и постучать в заднюю дверь. На этот раз она сидела за прилавком в лучах солнечного света и читала Библию.
Фрида купила чипсы, три упаковки конфет «Пауэрхаус» за десять центов, и у нас осталось еще десять. Мы поспешили домой, чтобы засесть в кустах сирени на заднем дворе. Мы всегда ели конфеты там, чтобы Розмари могла нас увидеть и позавидовать. Мы напевали, прыгали, притопывали и с наслаждением ели конфеты. Пробираясь между кустами и стеной дома, мы вдруг услышали голоса и смех. Мы заглянули в окно гостиной, ожидая увидеть маму. Но вместо нее увидели мистера Генри и двух женщин. В шутливой манере, как бабушки обращаются с внуками, он держал во рту палец одной из женщин, которая смеялась прямо над его головой. Другая женщина застегивала пуговицы своего пальто. Мы тут же узнали их и присели, чтобы нас не заметили. Одну звали Чайна, другую — Мажино Лайн. По спине у меня побежали мурашки. Это были странные женщины с темно-бордовым лаком на ногтях, который ненавидели мама и бабушка. И они были в нашем доме.
Чайна была еще не слишком ужасна — по крайней мере, на наш взгляд. Она была худощавая, рассеянная и не злая. Но Мажино! Она из тех, о ком моя мама говорила, что «не будет есть с ней из одной тарелки». Из тех, на кого добрые христианки и не глядели. Из тех, кто убивает, отравляет и посылает людей в ад на вечные муки. И хотя лицо Мажино, скрытое под слоем жира, казалось мне очень красивым, я слышала о ней столько дурного, так часто видела, как у людей кривятся губы при одном упоминании ее имени, что эти впечатления затмили то хорошее, что могло в ней быть.
Демонстрируя коричневые зубы, Чайна, кажется, по-настоящему наслаждалась обществом мистера Генри. Глядя, как он облизывает ее пальцы, я вспомнила журналы в его комнате. Где-то внутри меня подул ледяной ветер, гоня листья страха и неопределенного ожидания. Мне показалось, что я увидела выражение легкой скуки, мелькнувшей на лице Мажино. Но, возможно, я лишь представила это, видя ее медленно вздымающиеся ноздри и глаза, напомнившие мне водопады в фильмах про Гавайи.
Мажино зевнула и сказала:
— Пойдем, Чайна. Не сидеть же тут целый день. Сейчас придут хозяева. — Она направилась к двери.
Мы с Фридой сползли вниз, на дорожку, с ужасом глядя в глаза друг другу. Когда женщины отошли на порядочное расстояние, мы вошли в дом. Мистер Генри открывал на кухне бутылку шипучки.
— Уже вернулись?
— Да, сэр.
— Мороженое съели? — Его маленькие зубы выглядели так беспомощно. С трудом верилось, что наш мистер Генри только что держал во рту пальцы Чайны.
— Мы вместо них купили конфеты.
— Что-что? Сладкоежка Грета Гарбо!
Он вытер бутылку и поднес ее к губам — жест, от которого мне стало не по себе.
— А кто были те женщины, мистер Генри?
Он поперхнулся и посмотрел на Фриду.
— Те женщины, — повторила она, — которые только что ушли. Кто они такие?
— А, — засмеялся он тем смехом, которым смеются взрослые перед тем, как соврать. Этот смех мы знали очень хорошо.
— Они из моей группы по чтению Библии. Мы вместе читаем Священное Писание, и сегодня они пришли почитать сюда.
— А, — сказала Фрида. Я смотрела на его домашние тапочки, чтобы не видеть его милые зубы, сквозь которые выползает ложь. Он пошел к лестнице, но потом вернулся к нам.
— Только не говорите вашей маме. Она не изучает Библию так усердно, как мы, и ей не нравится, когда ко мне приходят посетители, даже если они добрые христиане.
— Хорошо, сэр, мистер Генри. Мы не скажем.
Он быстро взбежал по ступенькам.
— Скажем? — спросила я.
Фрида вздохнула. Она не открыла ни свой пакетик с конфетами, ни чипсы, и теперь гладила буквы на конфетной обертке. Внезапно она подняла голову и осмотрела кухню.
— Нет, кажется, все тарелки на месте.
— Тарелки? Причем тут тарелки?
— Все тарелки тут. Мажино не ела из маминых тарелок. К тому же мама будет весь день ворчать, если мы ей скажем.
Мы уселись за стол и посмотрели на наши холмики из печенья.
— Лучше порежем репу. Она сгорит, и тогда мама нас выпорет, — сказала она.
— Знаю.
— Но если мы ее сожжем, нам не придется есть.
«Отличная мысль», — подумала я.
— Что бы ты выбрала? Порку без репы или репу без порки?
— Не знаю. Может, сжечь ее только чуть-чуть, чтобы мама с папой смогли ее съесть, а мы скажем, что не будем есть горелую.
— Хорошо.
Я сделала из своего холмика вулкан.
— Фрида?
— Что?
— А что такого делает Вудро, о чем ты собиралась рассказать?
— Мочится в постель. Миссис Кейн сказала маме, что с этим уже ничего не поделаешь.
— Поганец какой.
Небо темнело; я посмотрела в окно и увидела, что пошел снег. Я сунула палец в жерло вулкана, и он рассыпался по столу золотыми крошками. На плите потрескивала репа.
ВОТКОТЕНОККОТЕНОКМЯУКАЕТИДИПОИГРАЙСДЖЕЙНКОТЕНОКНЕБУДЕТИГРАТЬИГРАТЬИГРАТЬИГРАТЬ
Они приезжают из Мобайла. Из Ньюпорт Ньюс. Из Мариетт. Из Меридиана. Названия этих местечек, произнесенные их устами, навевают мысли о любви. Когда вы спрашиваете, откуда они, они наклоняют головы и отвечают: «Из Мобайла», и вам кажется, будто вас поцеловали. Они произносят «Эйкен», и вы видите, как белая бабочка с рваным крылом порхает над забором. Они говорят «Нагадочес», и вам хочется ответить: «Слушаюсь». Вы не знаете, на что похожи эти городки, вам просто нравится смотреть, как они открывают рот и произносят их названия.
Меридиан. Звуки распахивают окно комнаты, словно первые ноты гимна. Лишь немногие могут произнести имя родного города с такой озорной интонацией. Возможно, потому, что у многих людей просто нет родных городов, а только места, где они родились. Но эти девушки пропитаны духом своей родины, и он никогда их не покинет. Тонкие девушки шоколадного цвета, которые подолгу глядели в заросли остролиста на задних дворах в Меридиане, Мобайле, Эйкене и Батон Руж. Подобно остролисту, они стройные, высокие и спокойные. Их корни глубоки, стебли тверды, и лишь цветок покачивается на ветру. У них глаза людей, которые определяют время по цвету неба. Эти девушки живут в тихих кварталах для чернокожих, где у каждого есть неплохая работа. Где у крыльца качаются на цепях качели. Где трава скошена, где в пыли копается петух, во дворах растут подсолнухи, стоят горшки с геранью, вьется плющ и цветет мать-и-мачеха. Такие девушки покупают арбузы и тыквы с лотка продавца фруктов. На витрине у него доска с указаниями веса в трех углах — 10, 25, 50, и надпись «Льда нет» в четвертом. Эти особенные девушки из Мобайла и Эйкена не похожи на других своих сестер. Они никогда не суетятся, не нервничают и не бывают резкими; у них нет красивых черных шей, тянущихся вверх, словно из невидимых воротников; их взгляд не кусает. Эти шоколадные девушки из Мобайла неторопливо ходят по улицам. Они сладки и просты, как сливочный пирог. Тонкие лодыжки, длинные, стройные ноги. Они моются оранжевым мылом «Бодрость», посыпаются тальком «Букет Кашмира», чистят зубы солью на клочке тряпки и натирают кожу лосьоном «Джергенз». Они пахнут лесом, газетами и ванилью. Они выпрямляют волосы лаком «Персики Дикси», укладывая их на пробор. Вечерами они завивают их на бигуди из коричневой бумаги, оборачивают голову ситцевым платком и ложатся спать, скрестив руки на животе. Они не пьют, не курят и не ругаются; они называют секс «траханьем». В хоре они поют вторым сопрано, и хотя их голоса чистые и сильные, им никогда не петь сольных партий. Они стоят во втором ряду, в белых накрахмаленных блузках и голубых юбках, отливающих от глажки фиолетовым.
