Юрий Азаров - Паразитарий

— Именно так я думаю, — сказал Прахов, пробуждаясь от тяжкого похмелья. — Нам нужно работать с людьми, чтобы воспитать эту целительную потребность наших соотечественников умирать…

— За ваше брюхо! — не выдержал я.

— Вот вам образчик сознательной бессовестности! — прошипел Прахов.

— Ладно, не ссорьтесь, — сказал Зверев дружелюбно. — Я в прошлый раз говорил о всеобщем кризисе, который захватил многие страны. Я вижу из этого кризиса три неприемлемых выхода. — Я подумал, на кой черт он нам говорит о неприемлемых выходах. Таких выходов я могу накидать хоть сто. Да и зачем мне нужны эти всеобщие глобальные проблемы, когда я занят только одним: собственной шкурой! А он продолжал: — Первый выход — это всеобщая смерть, вызванная распадом кожи под воздействием расщепленных атомов и радиоактивных процессов. Сейчас надвигается вселенская эксдермация. Естественная и неотвратимая. Да, если хотите, всеобщая эксдермация! Второй выход — насильственный коллективизм, где потребность эксдермации станет явлением радостным, благовестным! Опыты прошлых веков не прошли бесследно. Массовые коллективизации оказались вредным явлением, но было в них много достойного, великого. Пуповина, связывающая личность с жадностью, коварством, стремлением своим трудом нажиться, была разорвана, и человек впервые стал свободным. Свободным от труда, от обязанностей, от родственных связей, от забот о будущем. Эта воля, к сожалению, оказалась несладкой, поскольку многих привела к смерти.

Но повторить эти опыты можно, хотя они для нашего сознания неприемлемы. И третий выход — в победе духа над всеми авторитарными образованиями, начиная от тоталитарно-социальных и кончая технократическими, когда дух вытесняется материальными потребностями, машинами, индустрией человеческого бытия. Этот способ также неприемлем для нашего сознания, поскольку, несмотря на любовь к идиллической патриархальности, мы все же тяготеем к урбанистическому самоуничтожению.

Если суммировать все сказанное, то напрашивается только один выход: всеобщая добровольная эксдермация. Нужен всеединый символ. И этим символом может быть всеобщая шкура. Да, всеобщая кожа, сшитая из живых лоскутков разных народностей! Вы не согласны со мной, Степан Николаевич?

— Я ничего не понимаю, о чем вы говорите. Кому нужна эксдермация? Кто отдаст себя на растерзание? Вы? Прахов? Кто еще?

— Я уже отдал! У меня этот шаг позади, — ответил Зверев.

— Я человек больной, — сказал Прахов.

— Ну да, мой организм отравлен алкоголем, — съязвил я.

— А хотя бы и так. Я всю жизнь отдавал всего себя другим. Я по природе своей коллективист!

— Коллективист есть ничто! — срезал Прахова Зверев.

— Как это ничто? — взвился Прахов.

— Очень просто. Коллективизм есть фантом. Есть лжереальность! И об этом недурно сказали некоторые философы прошлого. Мы часто говорим о коллективном сознании, национальном, классовом и прочем, как будто коллективы могут иметь сознание. В действительности коллектив есть выражение метафорическое. Так называемые коллективные реальности не имеют субъективного сознания. Не может быть сознания церкви, нации, класса, но может быть церковное, национальное, классовое сознание у людей, группирующихся в этого рода реальности. Способность к страданию есть главный признак подлинной первореальности. Не могут страдать церковь, нация, рабочий класс. Страдать могут только люди, входящие в эти сверхличные образования. В пределах нашего падшего феноменального мира всегда остается невозможность примирить противоположность между общим и частным. Отсюда получается деспотическая власть общего, коллективного над частным, индивидуальным. Нужно всегда помнить, что мы вращаемся в мире наполовину иллюзорном, созданном ложным направлением сознания. В коллективизме человек перестает быть высшей ценностью. Этот процесс экстериоризации человеческого сознания в разных формах происходил на протяжении истории. Можно удивляться, что говорят об оригинальности нового коллективного человека, нового коллективного сознания, противоположного всему персональному. Но ведь таково почти все прошлое человечества. С первых времен преобладало коллективное групповое сознание. Люди мыслили и судили по принадлежности к «коллективу» племени, нации, государства, семьи, сословия, конфессии. Всегда преобладало то, что некоторые философы называли дас Ман, безличное подчинение мнению "так говорят". Оригинальность современного коллективизма, разработанного утопистами, заключается лишь в том, что они хотят произвести универсальную всеобщую коллективную совесть, мнение, мышление и оценку людей, а не проявление разнообразных группировок.

— Вы хотите отнять у человека все, прежде всего его свободу, — перебил я Зверева.

— Я убежден, что вы неверно понимаете свободу. И это не только ваше заблуждение. Свобода не есть некое блаженство. Говорят, будто свобода вкоренена в царство духа, а не в царство кесаря. У меня недавно умерла тетушка моей жены, которая перед смертью сказала: "Кесарь никому не хочет давать свободы, она получается лишь через ограничение царства Кесаря". — Высказывают и такую мысль, будто человек может быть свободным и в цепях, может быть свободным и когда сжигают на костре. А вы, Степан Николаевич, отказываетесь понимать, что настоящая внутренняя свобода наступает, когда человека лишают кожного покрова. Свобода есть не право, а обязанность. В Евангелии сказано: познайте истину, и истина сделает вас свободными. Это предполагает, что только истинная свобода освобождает. Эти евангелистские слова нередко повторяют современные тоталитаристы, враждебные свободе. Согласитесь, что для истины нужна свобода. Конфликт личности и империи всегда был конфликтом духа и Кесаря. Никакой свободы от государства и общества не могло быть. Античный человек принадлежал государству. И в нынешних формациях на душу человеческую претендует тоталитарный режим. Свободе всегда мешал фанатизм. Фанатика порабощает идея, в которую он верит. Она суживает его сознание, вытесняет важные человеческие состояния. Он перестает внутренне владеть собой. Таков был великий Ильич, разработавший основы очистительной всеобщей эксдермации, коллективизма. Он, как фанатик, не владел собой, поскольку не мог установить связи между собой и идеей, которая захватывала его всецело, которой он был одержим. Его нетерпеливость и суженное сознание определяли непонимание множественности индивидуальных сознаний. Он не понимал того, что истина требует свободы, свободы для того, кто открывает истину и свободу для других. Он считал, что лишь ему доступна свободная истина, поэтому он всегда подчеркивал, что терпимость, совестливость, рефлексирование, то есть истинная свобода духа, являются помехой для развития коллективизма и других суррогатов социального бытия.

От нечего делать мы стали читать агитационные речи Прахова-старшего, произнесенные им в Заокеании, Шакалии и Каледонии. Суть речей состояла в том, что он призывал все народы к созданию единой возрожденной партии, которая будет называться ультрафиолетовой партией, лучи которой полезны для народов всех шкур, точнее, для шкур всех народов… Зверев говорил о великой любви к человеку, о чести и достоинстве, о свободе и дружбе, во имя которых он и живет на свете и приехал в добрососедские страны. Он призывал к интернационализму, к коллективизму, к сотрудничеству, к фиолетизму. Иногда он рычал, давая понять, что не допустит вместе с другими народами появления агрессивных социальных общностей, будь эти общности еврейскими, татарскими или армянскими.

Прочтя речи Прахова-старшего, Зверев сказал:

— Мерзость. У меня много талантливых русских друзей, но больше всего они страдали не от евреев и татар, а от самих русских. Никто так не уничтожает своих братьев, как мы в Пегии.

Зверев долго говорил. Прахов порывался что-то вставить, но ему не удавалось. Наконец, воспользовавшись паузой, он сказал:

— Мерлеев тоже надо делить надвое.

— Как это?

Не отвечая на мой вопрос, Прахов добавил:

— А потом надо еще посмотреть, с какой целью мерлеи помогают талантливым людям. Мерлеи великолепные шахматисты. Они превращают в игру все: любовь, труд, искусство, политику, семью…

— Так это же прекрасно. Игра — это свобода!

— Хорошо, когда все играют. А если тебя берут в качестве болвана, для балласта, а они играют и наверняка выиграют, то есть обыграют болвана, который им сослужит добрую службу, отдав им все: детей, семью, политику, мораль, любовь, труд, искусство…

— Так пусть не будет болваном.

— Вот то-то и оно. Нельзя не быть болваном. Всякий искренний и честный — болван. Игры-то нечестные ведутся. Будет играть болван или не будет, в игре ничего не меняет, он так или иначе будет втянут в игру и обязательно проиграет, потому что на роду ему написано быть болваном и на роду начертано непременно проиграть.