Юрий Азаров - Паразитарий

— Нет, нет, Степа, это моему Коле точно не понравится. Я сейчас спрошу. Коля! Степан Сечкин просится к нам на ночлег, как ты? Нет, нет, Коля против. Сам понимаешь мужчина… Вот он говорит, что от известности никто не умирал…

И я решился тогда сказать правду:

— Сонечка, я в бегах. Меня ловят, а деться мне некуда и есть нечего. Стыдно мне, но я тебя прошу, если можно, помогите мне с мужем…

Она долго молчала. Сказала потом: «Перезвони». А когда я перезвонил, ее муж, Коля Бастурмаев, сказал:

— Никогда больше, молодой человек, по этому телефону не звоните. Запомните, никогда!

Я набрал еще один номер:

— Агриппина Домициановна, это я Степа Сечкин, не буду вам долго морочить голову, я в бегах, и меня ловят, ни в коем разе не говорите обо мне Цезарю Петровичу, а у меня вот какая просьба: не приютили бы вы меня по старой памяти на пару денечков, подкрепиться бы мне надо маненько?

— Ох, не могу, — запричитала тетя Гриша. — Да и следят за моим домом, я и думала, чего это они караулят, я этих топтунов сразу распознала, а оно вон что! Тебя, Степушка, отлавливают. Ну берегись, сыночек. Звони, не пропадай, а помочь тебе ничем не могу, мой дорогой…

Я еще набрал несколько номеров, но все бесполезно. Мои бывшие школьные товарищи, мои знакомые и мои сослуживцы были одинаково принципиальны. Они говорили: "Нет".

И тогда я позвонил Ксавию, долго ему объяснял что к чему, а он вдруг расхохотался.

— Ты знаешь, чего я смеюсь? Ты меня случайно застал. Я тоже в бегах. Я сделал отчаянную попытку развестись с моей курвой, а меня только за одну попытку решили привлечь и грозятся дать чуть ли не червонец. Это в лучшем случае. Конечно же, будут паять что-нибудь вроде использования служебного положения в личных целях. Так что давай вместе держаться. Удачи тебе, старик! Кстати, позвони Курвину, он недавно о тебе очень хорошо говорил. Он в фаворе, готовит для толстосумов новые лицеи, лично руководит Ведомством по откорму элиты и Управлением по растлению детства. Позвони, что ты теряешь!

И я позвонил. Рассказал о себе. Просил. Он слушал, а потом сказал:

— А я ведь тебе говорил, что плохо у тебя это все кончится. Гордыня тебя съедает. В наше время, брат, надо поскромнее жить. А-то особняк отхватил. Приемы, интервью…

И тогда я сказал ему то, что не должен был говорить.

— Послушай, лет семь назад я тебе одалживал пятьдесят рублей. Ты, наверное, забыл. Возврати мне, пожалуйста, долг, перешли с кем-нибудь, я буду ждать у Главпочтамта в семь вечера.

— Никогда я у тебя ничего не занимал, и прекрати меня мистифицировать, иначе я вызову полицию!

Оставался только Скабен. Но у него не было телефона. Я забрался в один из чердаков напротив скабеновского дома и стал ждать.

Когда совсем стемнело, я услышал крики. Голоса показались мне знакомыми.

Я выбежал на улицу.

— За что вы его?

— Он мерлей! Он мешает нам жить!

— Не смейте его трогать. Это талантливый музыкант!

— Ха-ха! А ну, Коляга, долбани по его пальчикам монтировкой, чтобы он вовеки веков не играл… Я, Коляга, своего сынишку в музыку не могу определить: мерлеи все места позанимали… А ну-ка, Коляга, долбани его монтировкой!

Я услышал пронзительный крик парня и побежал на помощь. В парне я сразу узнал Феликса, а в женщине — Люку.

— Убирайтесь, иначе худо будет! — приказал я, изображая, должно быть, какое-нибудь важное лицо. Они тут же отпустили Феликса, и тот, причитая над разбитой рукой, побежал в сторону подъезда. За ним ринулась Люка. А ко мне вплотную подошли двое:

— Тебе что? Жить надоело?

— За что вы его?

— Он мерлей! Видел, харя какая?

Не успел я ответить на оскорбление, как сильный удар сзади сбил меня с ног. Это третий пришел им на помощь. Так я решил, когда пришел в себя. А очнулся в чужой комнатушке. Откуда-то издалека видна была полоска света. Я попытался приподняться, не получилось. Голова оказалась перевязанной. Адская непривычная боль, но уже не у глазного яблока, а в затылке. Снова забытье, и чей-то отчетливый голос:

— Национализм неразрывно связан с государством, с ненавистью к чужому, с разобщением всех сил и способностей, которые есть в народе. Господь от одной крови произвел род человеческий по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитания. Безгрешный мир человека велит жить в свободе, правде и справедливости, а грешный — в неправде, несвободе и беззаконии, прикрываемых и поддерживаемых государством. Государство укрепляет национализм, разжигая национальную рознь, стирая национальные грани. Государство — это унификация, это войска, полиция, суды и организация финансов, промышленности, труда. Все государства не от Бога. Они схожи своей стертостью и своей унифицированной ординарностью. Национализм поддерживает государство снизу, укрепляет его. Ведет к войнам и разрушениям. Борьба за создание своего государства есть акция националистическая, ибо связана с войной, с противопоставлением одного народа другим народам.

Я слушал и думал: "Каким же образом здесь оказался отец Иероним? Это его голос. Но почему он так говорит? Отец Иероним не может идти против государства…" А потом голос исчезал, и в комнате была жуткая тишина. И я понимал, что в комнате никого нет, а между тем кто-то голосом Иеронима продолжал утверждать, точно читал книгу:

— Национальность от Бога. Национализм от Дьявола. Национальное обогащает мир культурой и духовными ценностями, национализм есть злое и эгоистическое утверждение себя за счет презрения к другим народам, к «чужим». Национализм порождает шовинизм и ксенофобию.

Националист начинает беспричинно ненавидеть человека другой национальности. Национализм по природе своей коллективистичен. Как и патриотизм, он излучает негативную энергию, пробуждает готовность убивать и жертвовать собой. Национализм рождает самое страшное явление, какое может быть среди людей — коллективистское безумие, когда один человек уничтожает другого и атмосфера жестокости захватывает социальные общности. В Нагорном Карабахе мирно сосуществовали армяне и азербайджанцы. Но вспыхнуло националистское безумие, и пошла всеобщая резня. Азербайджанцы врывались в роддома, насиловали рожениц, убивали детей. Социальная психопатия делается намного сильнее социальной психологии. Больная мысль и больное чувство порождают миф, диктующий ненавидеть мир другого человека, инородца или иноверца! Как нельзя болезнь человеческую излечить насильственными мерами, так и невозможно насильственным путем уничтожить национализм. Национализм излечивается бережным отношением к больному и кровоточащему явлению. Требуются длительная терапия и сильный Дух. Нужно то, что от Бога: Любовь, Смирение, Справедливость! Они есть величайшие лекари жестокой человеческой болезни!

Я терялся оттого, что звучал другой голос. Иногда голос приглушался, точно шел из глубины веков:

— Создали два града, две любви: град земной — любовь к себе до прозрения к Богу, град же небесный — любовь к Богу до прозрения к себе. Обе любви повелевают любить ближних, кем бы они ни были! Защитить обе любви — значит победить злой национализм. Апостол Павел говорил: с евреями — я еврей, с греками — грек, с арамейцами — арамеец. Будем же внимательны друг к другу, поощряя к любви и добрым делам. Если отвергший законы Моисеевы при двух или трех свидетелях без милосердия наказывается смертью, то сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает Кровь Завета, которою освящен, и Духа Благодати оскорбляет?!

Не помню, сколько я лежал в полубеспамятном состоянии, не помню, в какой именно час передо мною появилась фигура юного Феликса, сына Скабена, и лик старика, который стоял ко мне спиной. На его плечи был накинут темно-серый плащ, а руки, должно быть, были скрещены на груди. Приподнятые локти топорщили плащ, от чего тень на стене таинственно шевелилась. Еще когда он слегка поворачивался в мою сторону, я видел седую проседь висков и бороды и огромный лысый череп.

Да и по голосу я мог определить, что это был мужчина в летах.

— Твой отец не прав, когда учил тебя гордиться тем, что ты родился иудеем.

— Он учил меня не предавать национальность.

— Ты ведешь двойную жизнь, отрок. Наедине с собой ты считаешь себя иудеем и гордишься тем, что произошел от избранного народа, а среди людей ты стыдишься еврейства, постоянно ждешь оскорблений в свой адрес даже от тех, с кем дружен.

— Это раздвоение происходит оттого, что меня в детстве принижали только за то, что я вырос в еврейской семье. Однажды я удил рыбу, а двое ребят столкнули меня с крутого обрыва. Я не умел плавать. Барахтался, как мог. А дети стояли на берегу и кричали: "Не спасайте жиденка, он и сам из любой беды вылезет…"