Аделина резко повернула голову и посмотрела Жозиане прямо в глаза.
Жозиана открыла рот, чтобы сказать неважно что, только сразу, но из этого ничего не вышло, огромный слезливый ком застрял в горле. Больше всего в жизни ей хотелось оставаться хорошей, и мысль о том, что ее могут не любить, была для нее просто невыносима. Она протянула руку в надежде на помощь, на поддержку, хотя бы на участие, и ее толстые пальцы, похожие на маленькие сосиски, нечаянно коснулись правой груди Аделины. Ее лицо внезапно озарилось, и Жозиане показалось, что грудь напряглась в ожидании ласки. Она ее погладила. Под шерстяным свитером лифчик казался твердым.
— Ты мне его покажешь?
Аделина задрала свитер и продемонстрировала лифчик. Жозиана помогла и в своем усердии даже заставила ее снять свитер полностью.
— Он очень хороший.
— Я его почти не чувствую.
Жозиана поводила рукой по чашечкам. Аделина была счастлива, ее взгляд посветлел, и она с благодарностью восприняла инспекцию Жозианы. Та разбиралась в этих делах; она оценила нежность бретелек и даже просунула указательный палец под резинку, пробуя ее на прочность. Встав на колени и выпрямившись, Аделина вверила свой торс толстой подружке, которая крутила его во все стороны, пунцовая от счастья, пыхтя изо всех сил.
— Повернись.... Мой застегивается не так, это простой крючок.
— Тебе нравится?
— Этот должен держаться лучше... Подожди.
Чтобы проверить, Жозиана сняла застежку, и растянутая резинка вылетела у нее из рук. Она рассмеялась, Аделина повернулась к ней и тоже прыснула.
— Из нее бы вышла хорошая рогатка!
— Смотри, у тебя красный след.
Аделина снова села на корточки и посмотрела. Указательным пальцем Жозиана поводила по следу, оставленному резинкой под ее грудью.
— Я ничего не чувствую.
Палец поднялся к венчику левой груди, прикоснулся легко, нежно, затем медленно обвел розовый кончик. Левый указательный палец скользнул к правой груди и приступил к параллельному поглаживанию.
У Аделины возникло ощущение, будто ее грудь твердеет. Озноб пробежал от живота к самому подбородку. Она задышала чаще, и ее сжатые губы растянулись в блаженной улыбке.
Жозиана положила ладони прямо на груди, кончики ее пальцев касались кожи почти подмышками. Аделина слышала учащенное дыхание подружки, но видела лишь макушку ее головы: лифчик весел в пустоте, как занавеска, скрывающая руки подружки. Она закрыла глаза.
И то, что она увидела, оставила свой бюст на произвол Жозианы, потрясло ее так, что она окаменела. Она увидела знакомую пещеру, она угадала в глубине красные языки пламени, вырывающиеся из чрева земли, она увидела кобольдов, эльфов, белок цвета сажи, она увидела шпаги, вилы, трезубцы, молнии. Она услышала раскаты голосов. Земля перед входом в пещеру загорелась. Перепуганные насмерть животные убежали. Из пещеры вылез дьявол, одетый как Бэтман, с рогами и хвостом, в длинном, чуть ли не рябом от языков пламени, красном плаще. Он подошел к ней и обнял ее. Откинув голову назад, — так, что ее волосы коснулись земли, — она прочла вверх ногами табличку «Ад», висящую над входом в пещеру. Внутри она увидела, по-прежнему вверх ногами, старого кюре, который смеялся, заставляя ее мертвенно-бледную мать прыгать у него на коленях, как на фотографии, а рядом — свою бабушку, которая протягивала руки и плакала, причем слезы, едва выступив на серых глазах, испарялись от жара пламени. Она начала невероятный спуск по извилистой лестнице, которая, казалось, никогда не закончится. Острые когти Дьявола впивались ей в кожу под грудью. Она была обречена, а адские четки из сотни миллионов терзаний только начинались.
Жозиана, сбитая с толку такой неподвижностью, уже не знала, что делать. Она одернула руки, вытерла их о свою юбку и, поскольку Аделина по-прежнему не шевелилась, встала, сказала «Ладно, мне пора» и ушла.
Ступеньки проскрипели, сабо простучали, Косолапка протявкал, дверь хлопнула. Аделина судорожно подтянула лифчик на прежнее место, напялила свитер, скрестила руки поверх него и застыла в полной прострации до самого прихода бабушки.
В течение двадцати дней и двадцати ночей она не снимала свой лифчик. При умывании она его оттягивала. Он стал блеклым, он стал грязным.
На двадцать первое утро бабушка это заметила, разозлилась и принялась ее ругать. Аделина опустила голову.
Она была строго наказана и сразу же почувствовала себя лучше.
Мадам Вассерман застала семилетнюю Мадлену врасплох в тот момент, когда та гладила мертвую птицу.
Она возвращалась из школы Сен-Венсенской дорогой, спешила, опасаясь нового раската грозы, и вдруг остановилась на обочине. Мадам Вассерман высмотрела ее издалека и специально слезла с велосипеда.
В левой руке девочка держала голубя, а правой его гладила. Мертвая серая головка висела между ее большим и указательным пальцами.
Ранец Мадлены лежал в луже, сама она, не жалея своей черной накидки, сидела прямо на мокрой насыпи.
Ветер стих, и черные тучи, казалось, медленно опускались на деревенские крыши. Серый асфальт блестел. Мадам Вассерман остановилась на другой стороне дороги, придерживая велосипед рукой; Мадлена опустила глаза на голубя.
— Брось это в канаву! — завопила старуха.
Мадлена ее ненавидела. В школе все знали, что она гнусная колдунья, которая ест маленьких детей и вызывает войны; ее муж от горя разболелся, а сын, пока не было поздно, сбежал из дома.
— Брось эту гадость.
Маленькая девочка подняла глаза, посмотрела на старуху, будто пригвоздила взглядом, сунула голубя за пазуху и побежала.
Подбрасывая полы накидки, замелькали голые икры, и маленькая черная фигурка растворилась в тени парка, который начинался тут же, справа.
— А ранец?!
Мадлена не стала задерживаться на гравийной аллее, ей не хотелось рисковать; старуха на велосипеде могла здесь устроить настоящие гонки. Она свернула на утрамбованную земляную дорожку, которая тотчас скрыла ее от чужих глаз. Она пробежала вдоль высокой крепостной стены, увитой плющом.
Дождь прекратился четверть часа назад, и с деревьев капало. Она набросила капюшон, втянула голову в плечи и перешла на шаг.
Небо было таким серым, что под сводом деревьев, казалось, почти наступила ночь.
Мадлена дошла до места, где дорожка терялась в траве. Она вытащила голубя из-за пазухи, почувствовала себя свободнее и отвела в сторону тяжелые нижние ветки кедра. Мокрая трава украсила крохотными перламутровыми капельками ее черные лакированные туфли.
Она добралась до другой тропинки, которая вела прямо к ее хижине.
Это был сарай, которым когда-то пользовался садовник. Серая краска облупилась, окно заросло плющом, но само сооружение оставалось прочным; на входной двери красовался новый блестящий засов, будто из чистого золота.
Перед входом стояла заброшенная садовая скамья из зеленого дерева. Мадлена уселась на нее. Скинула капюшон, потрясла головой и положила рядом с собой голубиный трупик.
Закрыла глаза и вздохнула.
Мадлена переживала серое детство.
Со дня отпевания она уже сто раз слышала, как взрослые вполголоса повторяли, что она «потеряла» свою маму и прекрасно понимала, что искать ее бесполезно.
Тетя, которая взяла ее к себе после смерти мамы и поселила их вместе со старшей сестрой в своем большом особняке, часто говорила, что Мадлена «трудный» ребенок, а про себя думала — «странный». Разве она не застала девочку в саду, когда та лежала на спине на клумбе ноготков и делала вид, будто она мертвая?
С первого дня Мадлена не приняла дом. Тетя отвела ей просторную комнату с окном в парк. Мадлена терпеть не могла это огромное окно, которое ей не удавалось открыть одной, не выносила мраморный камин, ненавидела полосы на обоях, успевшие так намозолить глаза, что даже смотреть не хотелось; она сворачивалась в крохотный калачик на двуспальной кровати и соглашалась делать уроки только за кухонным столом.
Ночи, в которых уже не было дыхания сестры на соседней кровати, растягивались до бесконечности, и долгие часы бессонного ожидания лишали задора ее дни.
Тетя беспокоилась, врач ставил диагноз: у Мадлены было «потрясение».
Заметив ее склонность к тишине и потребность в покое, тетя отдала ей хижину в парке. В дверь врезали новый замок, единственный ключ от которого был у Мадлены. Это был ее дом. Каждый день после школы маленькая девочка часа два проводила в этом убежище, и именно там она хранила свою коллекцию.
Чтобы вытащить ключ из кармана накидки, Мадлене пришлось встать со скамейки. Она подошла к двери, поднялась на цыпочки и вставила ключ в скважину. Повернула его два раза и вернулась к скамейке. Расстегнула крючок, на котором держалась накидка, развязала лиловый платок и закрыла им рот и нос. Прижала изо всех сил и завязала на затылке.
