Даже появление официанта не могло заставить молодую пару разомкнуть объятия. Когда тот принял заказ и ушел, Джек толкнул маму и сказал:
— Хочешь, я пойду и спрошу их? Я знаю, как надо.
— Нет, пожалуйста, сиди смирно, ешь лосося, — ответила мама шепотом.
Несмотря на ужасную погоду, на женщине было мини-платье, колготок она не носила. Джек решил, что, конечно, они живут в отеле, ведь никому не может прийти в голову выходить на улицу в таком платье в такую погоду. Ему даже показалось, что он заметил татуировку — а может, это было родимое пятно — под левой коленкой. Оказалось, что это ссадина, но, увидев ее, Джек не удержался, встал из-за стола и пошел к ним; ссадина, которую он принял за татуировку, придала ему смелости.
Джек подошел прямо к юной красавице и произнес слова, которые повторял каждый вечер перед сном:
— У вас есть татуировки?
Сначала надо по-английски. Впрочем, если он скажет по-шведски, его поймут — почти все норвежцы понимают язык соседей.
Девушка решила, что Джек решил сыграть с ней шутку. Кавалер оглянулся по сторонам, словно не понимая, где находится. Это что, здесь такие порядки, маленькие мальчики веселят посетителей? Джек не понял, поставил он гостя в неудобное положение или нет и что вообще с ним такое; казалось, видеть Джека доставляет ему невыносимые страдания.
— Нет, — ответила юная леди по-английски. Кавалер отрицательно покачал головой; наверное, у него тоже нет татуировок.
— Может быть, вы хотите сделать себе татуировку? — спросил Джек у девушки, подчеркнуто обращаясь к ней одной.
— Может быть, — ответила прекрасная то ли жена, то ли подруга.
— Если у вас есть немного времени, у меня есть комната и оборудование, — продолжил Джек, но заметил, что она отвлеклась. И она, и ее кавалер смотрели вовсе не на Джека, а на его маму. Она сидела за столом и рыдала. Джек не знал, что делать.
Девушка, казалось, больше беспокоилась о Джеке, чем о его маме, и наклонилась к нему поближе, он почувствовал запах ее духов.
— А это долго? — спросила она его.
— Бывает по-разному, — выдавил из себя Джек, его спасло лишь то, что он знал эти реплики наизусть. Он был перепуган, ведь мама плакала, но вместо того, чтобы смотреть на нее, он стал смотреть на грудь девушки. А когда звуки рыданий стихли, Джеку стало еще страшнее.
— А сколько это стоит? — спросил кавалер, но таким тоном, словно на самом деле цена его не интересовала, а он просто не хотел Джека обидеть.
— Тоже по-разному, — сказала Алиса. Она не только перестала плакать — она неожиданно оказалась прямо за спиной у Джека.
— Ну, может быть, в другой раз, — сказал кавалер. В его голосе явственно слышалась горечь, и Джек обернулся, чтобы посмотреть на него. Его жена или подруга просто кивнула, словно бы что-то испугало ее.
— Идем со мной, мой маленький актер, — шепнула мама Джеку на ухо. Кавалер почему-то сидел с закрытыми глазами. Казалось, он не хочет видеть, как Джек уходит.
Не оборачиваясь, мальчик протянул за спину руку, ту самую, которую слишком сильно сжал носильщик, и как по волшебству схватил за руку маму. Всегда, когда Джеку Бернсу нужна была рука матери, его пальцы находили ее сами собой, даже во тьме.
Глава 4. Неудача в Норвегии
Клиентов для Алисы в Осло оказалось маловато. Те бесстрашные незнакомцы из толпы иностранцев и посетителей ресторана "Бристоль", что отвечали "да" на ее предложения, почти все без исключения уже были татуированы. В цену номера в отеле снова был включен завтрак, так что Джек с мамой получили еще одну возможность и предлог предаваться утреннему обжорству. Один такой разгул чревоугодия свел их с немецкой парой, бизнесменом и его женой. У мужчины на груди красовалась "Моряцкая могила" (тонущий корабль с развевающимся флагом Германии), а на правом предплечье маяк Санкт-Паули — и то и другое выполнила твердая рука татуировщика-мариниста Герберта Гофмана, чей гамбургский салон, как узнала Алиса, располагался в двух шагах от Реепербана.
Немец предложил Алисе сделать татуировку своей жене, у той уже ползала по спине здоровенная ящерица. После завтрака они поднялись к Алисе, и женщина выбрала себе ярко-зеленого паука. Алиса вывела у нее на мочке черную спираль, а оттуда протянула красную нитку, на которой и повис паук, притаившись между ключицей и ухом.
— Для Осло это очень изысканный вариант, — сказала Алиса.
Алиса надеялась, что однажды ей доведется встретить Герберта Гофмана, а побывать на знаменитом маяке она хотела с самого детства. Работы Гофмана, как и работы Татуоле и Тату-Петера, она увидела раньше других, в мастерской отца. Она знала, что Герберту подарил его первую тату-машину Татуоле и что на его теле были работы как Татуоле, так и Тату-Петера.
Джек тоже надеялся, что однажды ему доведется встретить Герберта Гофмана, но не потому, что хотел у него учиться. Оле рассказал Джеку, что у Герберта на заднице живет здоровенная птица — всю левую его ягодицу занимает якобы огромный павлин с широко раскрытым хвостом! Тату-Петер тоже весьма интересовал четырехлетнего мальчишку, и снова не талантами художника — Джеку не терпелось увидеть первого в своей жизни настоящего одноногого.
Алиса дорого бы дала, чтобы уже сейчас оказаться в Гамбурге, и причиной тому было не только знакомство с работами Гофмана. Еще бы, в Осло ей пришлось ждать целую неделю, пока ей попался человек, делающий свою первую татуировку, — "девственник", как она их называла. Видимо, в Норвегии не очень-то принято гоняться за "откровениями" или татуировка не считается тут за подобный опыт. А может, просто такие редко заходили в "Бристоль".
Изучая прелести шведского стола — обжорство за завтраком резко контрастировало с их поистине достойным лучших образцов аскетизмом за обедом и ужином, — Джек пришел к выводу, что маринованный лосось ему нравится больше копченого. Морошка тоже пришлась ему по вкусу — официанты не уставали предлагать ее всем детям в огромных количествах; что же до оленя, то хотя избежать встречи с его мясом было просто невозможно, Джек все же сумел ни разу не попробовать язык несчастного животного. Несмотря на то что за обедом и ужином они с мамой ограничивались закусками и десертами, затраты на еду превышали Алисины доходы. Хуже того, ни один человек в Осло не желал говорить с ней об Уильяме. Судя по всему, объектом его страсти на этот раз оказалась чересчур юная девушка — по крайней мере, настолько юная, что в Норвегии говорить вслух об этой истории избегали даже взрослые.
Из парадных дверей "Бристоля" открывался вид на Кафедральный собор Осло. К нему нужно подниматься по довольно пологой улице, поэтому каждое утро, когда они выходили из отеля, им казалось, будто собор торчит из проезжей части, а трамвайные пути заезжают прямо внутрь. Но они не поехали на трамвае, идти было недалеко.
— Наверное, тут-то он и работал, — сказала Алиса.
— Почему ты так думаешь? — спросил Джек.
— Ну просто мне так кажется.
В таком большом соборе непременно должен был быть старинный большой орган. В нем и правда имелось сто два регистра, а построила его фирма "Валькер"; в 1883 и 1930 годах его реконструировали, декор же оставался без изменений с самого 1720 года, разве только изначальную зеленую краску в 1950 году заменила серая — серый цвет больше соответствовал монументальному барочному стилю инструмента.
Собор был возведен из кирпича и снабжен медным куполом, отливавшим зеленым на солнце, а также внушительных размеров колокольней. Часы на колокольне исполнили в столь суровом стиле, что казалось, лютеранская пафосность превзошла здесь самое себя и собор следовало воспринимать скорее как священное хранилище неприкосновенных сокровищ, нежели как обычное место, куда люди каждый день ходят славить Господа.
Внутреннее убранство убедило маму и Джека, что это их первое впечатление — правильное. Свечей внутри не оказалось, вместо них использовалось электричество. С потолка свисали огромные канделябры, старомодные лампы-бра отбрасывали на стены свет, призванный напоминать отблески факелов. В алтаре были изображены одновременно Тайная вечеря и Распятие, и больше всего он походил на лавку старьевщика. К кафедре вела короткая резная лестница, украшенная резными же позолоченными венками. Над кафедрой висел этакий остров из ангелов (создавалось впечатление, что небо вот-вот упадет прямо на нее) с арфами в руках.
Орган молчал, молящихся тоже не наблюдалось. Встретила Алису и Джека одинокая уборщица, она смотрела на них подозрительно, опираясь на швабру словно на трость. Позднее мама объяснила сыну, что в соборе любое напоминание об Уильяме воспринималось даже обслуживающим персоналом в штыки — и он, Джек, был как раз таким напоминанием.
Едва заметив малыша, уборщица словно окаменела, сделала глубокий вдох и скрестила руки на груди, не выпуская швабру; можно было подумать, что она сама и есть Святой Крест, силой которого она надеялась изгнать Джека из святилища.
