– Те-ебе не дат-ть конь-яка? Расширяет.
– Какой коньяк? – возмутилась Анюта. – Надо врача... там занято, но я сейчас...
Поперека хотел брови сдвинуть, а вышло – от боли глаза заблестели.
– Только Наташе не звоните. Встаю. – Шевельнулся. Тело под кожей будто пузырьками наполнено, как бутылка минеральной. Всё болит. Но Петр Платонович все же спустил ноги с дивана. – Все о’кей. Зер гут.
А про себя подумал: кстати, вот так умирают, наверное. Давление? Как это в частушке? “Раньше поднимался хрен, а теперь...” Бум-с – и привет.
Но, кажется, еще жив. Давненько такого не было. Давненько я не играл в шашки. Поднялся на ноги, прошел медленно к плывущему столу, сел.
– Вы что, работать?! – ахнула Анюта.
Он отмахнулся от нее, снова включил компьютер, вышел в сеть. Взглядом подозвал Рабина.
– Посмотри...
– Да-да, – тут же подсел рядом Рабин. – Что?
– От Жорки два письма. Как думаешь, не подделка?
Анатолий долго читал тексты. И долго молчал. Обернувшись к Анюте, Петр Платонович смешно и высоко оскалил зубы, как пес Руслан, когда у него отнимают кость. Анюта поняла: все нормально, ей надо покинуть начальство.
– Не верю, – пробормотал Рабин.
– Тоже мне Константин Сергеевич.
– Нет, правда же, плешь какая-то. Чтобы Гур – такое – тебе?!. Хотя – адрес его?
– Конечно.
– Давай переспроси. Может, хохмит? А смайлик забыл поставить.
Поперека засопел, мотнул головой: нет.
– Почему?
– Потому. – “Жорик пунктуальный человек. Тут другое. Просить объяснений после столь оскорбительных упреков? Унижаться? Нет”.
Рабин его понял. Он очень понятливый и добрый, этот Анатолий Рабин.
– Ну, давай я. Напишу: тебя нет в городе, прошу мотивации.
– Он тебе не ответит.
Рабин опустил черные глазища. Наверное, обиделся. Хотя всем известно: Гурьянов высокомерен. Как, впрочем, и Поперека.
– Давай я сам, – резко сказал Петр Платонович. – В таком же духе. – И настрочил текст: “Ты грибов чернобыльских наелся? Или это у тебя возрастное? Ты кому пишешь? Может быть, ошибся адресом? Быстро ответь. Петр”.
Электронное письмо ушло. Теперь нужно было ждать. В Америке сейчас три часа ночи. Утром, в девять-десять Гурьянов прочтет и ответит. У нас к тому времени будет десять ночи. Можно поваляться здесь и подождать письма.
В смятении, разбитый, с трудом ворочая руками и ногами, Поперека за Рабиным побрел в буфет – здесь уже уборщица мыла пол. Но Петра Платоновича буфетчица знала, улыбнулась, только в глаза старалась не смотреть: сложный человек Поперека, посочувствуешь – на фиг пошлет.
До поздней ночи Поперека в своем кабинетике писал статью.
– Ты не скоро? – спросил из-за порога Рабин. Всё еще не ушел?! – Я удаляюсь. Всю серию заново перемерил. Всё точно.
– Хорошо.
– Но если я буду нужен...
– Нет.
– В самом деле? – Анатолий все еще не уходит, топчется за спиной. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Беги, беги. Если хочешь, утром встретимся на дорожке.
Странно – в дальнем конце лаборатории еще Вася Братушкин остался. И что он там делает? Тянется запах канифоли. Поскольку время позднее, наверное, мастерит что-нибудь уже для души, для друзей. Может быть, очередную смешную игрушку: поющего Жириновского или собаку, которая отвечает на вопрос “который час” лаем.
В двадцать два часа десять минут Поперека с неприятным холодком в животе снова вышел в Интернет, запросил письма из своего почтового ящика. И ответ уже был. Ответ засветился такой:
“Подтверждаю свои письма. Ты красиво треплешься, что блюдешь интересы России, а на деле именно ты работаешь на Штаты. Сибиряки могли бы получить работу, а в итоге не получат. Получат казахи. Или еще кто. Область могла бы иметь два миллиарда баксов – мало? Или тебе заплатили больше? Стыжусь, что когда-то знал тебя. Гур”.
Поперека, плохо видя перед собой, отключил аппарат и пошел вон из лаборатории. Братушкин, кажется, что-то спросил – Петр Платонович ничего не ответил.
Он не мог понять: Жора с ума сошел? Что за бред пишет?! Он, что не понимает, что завоз со всего мира ядерной грязи, да еще строительство завода по его переработке обречет Сибирь на грандиозную опасность? И эти два миллиарда, которые обещает Америка, окажутся не более чем банный лист на обожженном теле Сибири? Да и попадут ли в область эти деньги? Минатом отдаст их в правительство, а там распределят. Москва есть Москва.
Был в мире у Попереки лучший друг, человек с блестящим умом, которому Петр доверял как никому, – и тот вдруг так неприязненно отписал ему.
А на прошлой неделе еще и похоронная публикация.
Или я чего-то не понимаю? Что происходит? Что?..
Он вошел в подъезд бывшей маминой квартиры, сил дожидаться лифта не было – гудит где-то вверху и не идет (“Что с этими лифтами?! Надо бы разобраться! Заглянуть в ЖЭК...”), – и быстро потопал по ступеням... сейчас водки выпить... или валокордина... и успокоиться...
Но добраться до пятого этажа не получилось – в гулком подъезде словно все двери грохнули, и Петр Платонович упал лицом в выщербленные бетонные ступени.
...Жизнь гениально изобретательна – у чайки в клюве инструмент для опреснения морской воды...
...Опорные плоскости для самолетов даже сейчас, в ХХI веке, срисовывают у птиц, используя до конца еще не понятые специалистами по аэродинамике вторые и третьи ряды кисточек на их крыльях...
...На Амазонке каждые десять километров – схожие по цвету бабочки под одним названием, но разного размера – стремительно меняются виды...
...Он был без сознания, когда в темном без лампочки подъезде старуха-соседка споткнулась об его тело и закричала, испугавшись... из ближайших квартир выглянули другие люди... наконец, вызвали “скорую”...
И Попереку отвезли в областную больницу №1. В невнятном состоянии он там пришел в себя под капельницей.
Утром его нашла жена – уже не в реанимационной, а в палате на шесть человек – перевалила его на коляску и к себе, в академгородскую больницу.
Окончательно он понял, что живой, что видит что-то и соображает, в палате на наклонной кровати, в одноместной. И рядом сидела в белом халате Наталья.
– У меня что? Инфаркт? – хотел он спросить, но только промычал невнятно. Однако она поняла.
– Нет. Все будет хорошо.
– А ш-ш мееея?.. (А что у меня?)
– Майкрософт. – Это она пытается острить, как вечно острит сам Поперека и все его коллеги-физики. А у самой носик покраснел.
“Микроинсульт”, – понял Петр Платонович. А как же мозг? Мозг как??? Моз-з-зг???
– Микро, микро, – успокоила жена. – Шевельни правой рукой.
Он шевельнул. Хотел было поднять...
– Тихо-тихо. Теперь левой.
Он шевельнул и левой, но ему показалось: она словно чугунная.
– Ничего, ничего. Ногами пока не двигай. Лежи. Все пройдет. Да уже и прошло. Бывает хуже.
– Н-не-е... – замычал вдруг Поперека, пытаясь приподняться в постели. Некогда болеть. Что за чушь собачья?! Если в общем всё неплохо... Но вдруг в глазах потемнело, и словно опять в голове река хлынула.
– ...Я тебе что сказала? Лежи.
– О-око шшо-обо... (Только с тобой? Пытается шутить, неуёмный.)
Она сидела рядом, глядя на мужа. Лицо у Попереки серое, как бетон, губы желтые, кадык ходит – пить хочет? Или опять что-то сказать желает? Допрыгался, добегался. Всю жизнь в нетерпении, в замоте. Наталья помнит, как испугалась еще в молодости – поговорив однажды с кем-то по телефону, в ярости швырнул об стену трубку, и та разлетелась на железочки да голубые пластмассовые ниточки. Поперека никогда не мог дослушать человека, если тот тянет резину, перемежает слова, несущие информацию, всякими “так сказать”, “э-э”, “ну”. Он и к себе жесток, как чужой себе самому человек, – ощущает каждый бездарно прожитый день на уровне трагедии.
Его, помнится, еще в молодые годы ошеломила повесть Даниила Гранина про ученого Целищева – тот записывал каждый час своей жизни, планировал дела по месяцам на год вперед и проверял их выполнение! Учась в НГУ, Петр никогда не ходил ни на какие общественные собрания – комсомольские, профсоюзные. Если староста группы поймал на выходе, улыбался-скалился, как фотографирующийся американец, блефовал: ему поручили в горкоме ВЛКСМ выступить где-то на заводе... или: приезжает знакомый академик... или: отец вызвал на телефонные переговоры...
Любимое начало любой его фразы – среди любого разговора – слово “нет”:
– Нет. Я считаю...
– Конечно, ты прав, но я...
– Нет, да! Эта формула...
– Контра! – изумлялся ласково его первый наставник, профессор Евдокимов, ныне академик. – И откуда такой взялся? Ты же родился в СССР, при советской власти?! Не досмотрели, не досмотрели органы... не половые, конечно, а те, те...
– Ну и что? – ухмылялся молодой ученый.
