Ввели начальника КБ тов. Липского.
– Мне будет приятно, – сказал Председатель, – если ты, дорогой Борис Израилевич, примешь посильное участие в нашем дружеском споре с твоим руководителем товарищем Малышевым. Вопрос в следующем: я позволил себе поинтересоваться, почему танки, за выпуск которых товарищ Малышев несет полную ответственность, такие хреновые. В ответ товарищ Малышев впал в великодержавный шовинизм, затем – выявил себя великорусским держимордой, свалил ответственность на твоего непосредственного начальника и брата по крови тов. Зальцмана. Мне хотелось бы знать твое мнение, товарищ Липский. Я думаю, что бывший нарком Малышев – агент гестапо, обманом втершийся в наше доверие. А ты как думаешь?
– Не в моих правилах умалять вину врагов народа, подобных гестаповцу Малышеву, – ответил Борис Израилевич. – Но если я правильно понял вашу мысль, товарищ Сталин, дело не в разоблаченном враге, а в результатах проведенного вами дознания: мерзкий предатель Малышев под напором неопровержимых доказательств назвал своего сообщника – эсэсовца Зальцмана! Как гласит народная мудрость: есть евреи и есть жиды!
Помолчал Председатель, обдумывая поражение, нанесенное ему представителем избранного народа. Взял со стола мраморную забалбаху – пресс-папье и дзызнул ею тов. Малышева по башке.
А доктор технических наук Борис Израилевич Липский отправился обратно по месту работы. И Малышев вскоре выздоровел. И Зальцман благополучно на пенсию вышел.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Никого не сужу, никого не сужу – на слове не поймаете!
Мы ж с тобой, Анечка, никакого Зальцмана и Борис Израилевича знать не знали, слыхом не слыхивали, видом не видывали – у нас взгляды на жизнь не совпадают...
Налил тебе Миша Липский виски и пепси добавил. Что там пить – один глоток. И ты сделала четверть глотка – и последовал перерыв на долгое время, а Миша Липский лобзал тебя на овальном диване, лобзал и заводился, не видя ни грудей твоих, ни родинки у расхода спины, ни голубизны подкожной за коленками, ничего. Видел Липский только одно: как проникает он в тайны Есенина и лимонно-шпротного начальства, в самую их глубину, в немыслимое по своей недоступности круговерчение – и понимает, чем и как они его победили, заставили заявить на имя Председателя их Комитета... А это проблядь, стукачиха, ей все равно – кому давать, – и я пойму, пойму, пойму, догадаюсь – откуда позор мой и лязганье в сердце, откуда мокрота ладоней и бесконечные слова в кислой пенке. А ты демократический божок, я т-тебя сделаю, храбрец, смотри! Вот, помойка твоя подо мной, – я вас всех пойму, сначала всех – потом себя...
Анечке было неудобно сказать мужику, что она его не хочет. В таких случаях сопротивляться глупо и противно. Если он не понимает, что она, Анечка, на него совершенно не реагирует, сухая, – пусть ему будет хуже. Она лежала, засматривая поверх Михайловых молочных плечей.
Михаил через минуту вскочил, надел свое бело-голубое, очки перекошенные поправил, закурил. Анечка спокойно присела, допила согревшуюся смесь, надела трусики-лифчик – взяла сигарету, втянулась в колготки – прикурила: Михаил дернулся по направлению к зажигалке, но не успел. На комбинации дегенерат оторвал бретельку – нечеловеческая, блядь, страсть! Анечка откопала в сумке булавочку, закрепила. Юбка, свитер, сапоги. Сапоги надо завтра нести чинить. Молчит – усталый, но довольный, подонок!
– Уже почти двенадцать, – сказала. Михаил проверил ее по своим часам, забродил по комнате.
– Я боюсь, между прочим, сама идти. Может, ты меня все-таки подвезешь?.. А то получится, что ты меня не только изнасиловал, но и убил.
Они его поимели. Сейчас она пойдет в милицию или закричит, высунется в окно, в дверь. Сионист-насильник, зверь агрессивный. Нравы хозяев из Тель-Авива.
– Кто тебя насиловал?!
– Ты. Ты не видел, что я тебя не хочу? Зачем ты лез? Я с тобой драться должна?!
Да нет, ничего не будет, куда там она пойдет, в милиции разве что обрадуются, для проверки еще разочек шпокнут всей бригадой. Немытое демократическое содружество. Она не самая, так сказать, чистоплотная женщина в мире. Их давно знают, не поверят... Я, кстати, тоже изменник родины, но котируюсь иначе: Арон правильно говорил, что никакого зла к нам не испытывают – уезжают? И черт с ними! А не выпускают из-за своих обормотских принципов...
– Мне не следует ехать так поздно... Если хочешь, я дам тебе на такси.
– Галантный ты... Хорошо, я вызову. Пошла как у себя дома к телефону, что-то она его заприметила быстро, ага, она знает, где он стоит.
– Не стоит вызывать отсюда. Телефон прослушивается.
– Что ты говоришь? Господи, кому ты нужен...
Я? Что ты знаешь, проститутка, кому я нужен, стикуха. Я? Ты сейчас уйдешь, а мне будут звонить члены английского парламента с Лубянки, все евреи братья, в будущем году в Иерусалиме, проститутка!
– Ты знаешь, Хана, когда я агитирую женщин ехать в Страну – всегда говорю, что там женское белье прекрасное. Помогает! А тебе и не знаю, что сказать, – белье у тебя и так в большом порядке...
Комплимент. Божечки, вот тоже несчастный, чего он так боится, они его специально не отпускают. А он с ума скоро сойдет: закомплексованный до предела.
– Ладно, агитатор, пока. Не бери в голову, бери сам знаешь куда... До свидания, Миша, не обижайся – ты очень хороший. Приходи в гости. Мы, наверное, тоже скоро подадим.
– В добрый час. Я приду, проконсультирую...
– Ой, Миша, у меня к тебе просьба... Не бойся, не бойся, ничего сложного: у тебя бутылка вина есть? Причем непочатая...
– Я не знаю... Сейчас.
Позвякал в баре кабинетном, побрел в кухню – обыскал холодильник.
– А коньяк не годится?
– Годится... Подожди, он из магазина или из «шопа»? Мне нужен простой народный коньяк – или вино.
Простое народное нашлось в шкафу, в кухне: румынское каберне.
– Подойдет?
– Да, Мишенька, спасибо – выпьем за тебя, – чтоб скорее отпустили...
– Ну, счастливо...
– Оставь. Раньше надо было целоваться. Тебе не стыдно?
– В смысле?
– В смысле смотреть теперь Славке в глаза.
– А, перестань, ничего не было...
– Договорились. Не протрепись во время агитаций и консультаций, какое ты у меня белье видел.
– Подожди секунду, я тебя повезу...
– Мишенька, не надо, я не боюсь, это я со злости сказала.
– Я поеду!
– Никуда ты не поедешь – тебе же не хочется, скажи правду.
– Ты не пойдешь одна.
– Пойду. Никто меня не тронет, кому я нужна. А белье под пальто не видно.
– Ты обиделась...
– Наоборот, обрадовалась: ты похвалил мое белье... Пока!
Передачу пропустил? Нет, вполне можно послушать. Длинненький «Хитачи» с двумя динамиками – двадцать шесть сертов.
«...в стране моего прежнего проживания я материально был очень хорошо обеспечен, имел квартиру, телевизор, машину. Но желание воссоединиться со своей землей и близкими людьми привело меня к мысли о приезде сюда.
Я и моя семья живем в Холоне. Это небольшой город неподалеку от самого крупного города Страны – Тель-Авива. Тут надо сказать, что мы не замечаем никакой разницы между маленькими и большими городами: везде идут одни и те же кинокартины, в магазинах имеются все продукты. Если вы хотите побывать в тель-авивских театрах или посетить музеи и достопримечательности Иерусалима, к вашим услугам широкая сеть общественного транспорта; впрочем, наша семья недавно приобрела машину...»
Мы передавали интервью с новоприбывшим Шмуэлем. Читал: Иекутиэль-бен Мордехай. Вы слушаете радиовещательную станцию Израиля из Иерусалима. Передаем краткую сводку последних известий.
Министр иностранных дел Израиля Аба Эбан..»
«Хитачи» работал как Бог. У них передачи неплохо построены – надо будет организовать акцию: серию писем с просьбами. Попросить рассказать об израильской электронной промышленности, о музыкальной жизни... А то у них нет программы типа «Отвечаем на вопросы радиослушателей». Это важно – имеет смысл.
«...наши силы открыли ответный огонь. Как сообщает представитель Армии обороны Израиля; на нашей стороне пострадавших нет».
Нет – и отлично. Армия там маленькая, но технически оснащенная.
17
Текут две речки – Ворскла и Мерла. Я в них рыбу ловил. Там, где речки те сходятся, становятся они похожими на Анечку: будь Анечка блондинкой с голубыми глазами и другим носом. Но они все равно похожи – плечами, пупком и нежными ногами.
Посольство Королевства Нидерландов – голландское посольство. Придемте все! Всем надо попросить деньги на визу, нету денег. Они давились в окошечко за номерками на прием к послу или к его секретарю, что совершенно не важно: кто там из них дает деньги. Кончились моральные победы – они победили, и требуется перед окошком недвусмысленная физическая победа, бой, бой, в Израиле – говорят и пишут в письмах – всех немножко забирают в солдаты. За такое поведение в очереди неголландской, а в другой, давно бы убили, не доводя до отделения внутренних дел. Шнобель бы оторвали, ребра бы из ушей спиралями полезли бы!.. А в голландское посольство пускают только наших, сплошные шнобеля – оторвать некому. Длинные голландцы ван-дер-что-то лишь лыбятся, и секретарша посла – старший лейтенант Комитета государственной безопасности того государства, что так скоро мы покидаем, – имеет нас за государственно-безопасных. Говорит: «Господа, господа, спокойнее. Господин посол примет всех: не сегодня, так завтра, не волнуйтесь, господа, привыкайте к демократии!» Знаем мы эти дела: кто войдет – тот получит, а кто поверит секретутке и привыкнет – тот не получит. Нужно купить пианино, кухонный комбайн из восточной зоны Германии, ковры, велосипеды по числу членов семьи, псевдоподержанный полированный гарнитур, простыни, простыни, транзисторный приемник «Океан», транзисторный приемник «ВЭФ-12», электробритву «Эра», кубинские сигары, ложки деревянные сувенирные, самовар большой и самовар маленький – сувенирный же, лодку надувную, польскую палатку, фотоаппарат «Зенит», водку для возможных таможенников и старых друзей.
