— Перестань, ради бога, шмыгать носом. Ты даже толком не знаешь, по кому из них плакать. И не стой ко мне спиной, невежа, — суховатый голос Ли прервался смешком шофера. — Я тебя не для этого выкупил.
— Зря потратил деньги, — я сел на землю и прислонился к стене погреба.
Тетка боялась этого дома, они не договорились, что касается Агне — дом боялся ее саму и не пожелал с ней оставаться. Еще бы ее не бояться: шестнадцать лет назад она возвела на Фабиу напраслину, и это стоило ему жизни, с той же младенческой простотой она оговорила меня, и это сошло ей с рук, но с домом этот фокус не прошел, может быть потому, что дом — бесцеремонная и душистая португалка? Агне — это огонь. Пожар. Если бы мою сестру звали Вари или Дарида, я стоял бы теперь на берегу разлившегося озера и смотрел на черепичную крышу под водой.
Я сидел, опираясь на стену, и смотрел, как Лилиенталь осторожно выпрастывается из такси, буркнув открывшему дверь шоферу, что не нуждается в помощи. Шофер все-таки придержал ему дверь, а потом подал палку. Набалдашником палки служила голова грифа из слоновой кости, и я обрадовался: с грифовой палкой Ли ходил, когда ноги у него почти не болели, и вообще — когда все было не так уж плохо. Мой друг доковылял до желтой ленты, поморщился и приложил к носу свернутую вдвое салфетку.
— Это было здесь? Здесь ты его толкнул? — он показал палкой на стену винного погреба.
— Он сам упал. Свалился вниз, потому что здесь рассыпались цитриновые бусы. Вернее, стеклянные. Этого он не мог предвидеть, потому что я об этом еще не написал.
— Не написал? — Ли сунул руку в карман и достал полузасохшую самокрутку.
— Все это время он читал мои записи, все до единой, как если бы я вел блог в Интернете, только блог для единственного читателя, — сказал я, протянув ему спички поверх желтой ленты.
— Веселый парень, — сказал Ли, прикуривая и обводя глазами пепелище. — Жалко, что убился.
Теперь я понимаю, Хани, что сам обрушил этот tempo duro себе на голову, все началось с письма, в котором я попросил Лютаса о помощи. Если бы не это письмо, ему бы и в голову не пришел такой сложный способ повеселиться и заработать денег. Жестокий, как буддийская притча про падение с крыши глупого Наропы. «Ты считаешь вещи реальными — вот что делает тебя таким тяжелым», — сказал его учитель, глядя, как Наропа, охая, поднимается с земли.
— Меня вызывали на допрос, а он приходил в камеру, шарился в моем компьютере, а потом придумывал для меня завтрашний день — именно такой, какого я боялся больше всего.
— Не слишком правдоподобно, пако, — Лилиенталь пожал плечами. — Если охранники и прочие были актерами, то писать им тексты нужно было заранее, а не в последние несколько минут, по свежим следам твоих кошмаров. Это раз. Если я верно тебя понял, этот парень был пешкой, подручным, организатором гладиаторских боев, короче — никем. Серьезные люди не дали бы ему так шумно забавляться там, где речь идет о деньгах. Это два.
Мы по-прежнему стояли по обе стороны желтой ленты, как если бы он пришел навестить меня в тюрьме. Заскучавший шофер вышел было из машины, потоптался, принюхался и залез обратно.
— Стоило написать о чистильщике, как через пару дней мне привели на допрос актеришку, который трех слов по-русски не мог связать. Стоило мне усомниться в причине своего ареста, как следователь потащил меня в морг, чтобы предъявить мертвое тело — после четырех недель отсидки безо всяких объяснений. Ясно, что Лютас лепил свои допросы из моих собственных вопросов!
— Заманчиво, я бы тоже не удержался, — Ли кивнул с пониманием. — Он и сам не знал, какую оказал тебе услугу, этот литовец. Он дал тебе линзу: купил ее за свои деньги, да еще вычистил рукавом.
— Линзу?
— Разумеется, пако. Ты был недоволен собой — там и сям, — но это не слишком тебя беспокоило, пока ты не попал под линзу и все эти мелкие недовольства не собрались в одно и не выжгли тебе на лбу индийскую красную точку. Точку бифуркации, если угодно. Однако мне пора ехать.
— Погоди ты. Что здесь вообще произошло? Байша заснула с сигаретой, ковер загорелся, огонь перекинулся через стену в погреб, на оливковое масло и вино, раствор поплыл и дом рухнул?
— Байша давно переехала ко мне, — сказал он, ежась от налетевшего с реки ветра. — Вместе со всеми своими подушками. Дом сгорел в тот же день, как его выставили на торги. Твоя сестра уехала за неделю до этого. Так что считай, что здесь никого не было.
— Скорее я поверю, что служанка прокралась сюда за выпивкой, чем в то, что дом загорелся сам собой, облившись бензином, как каунасский студент на аллее Свободы, — говоря это, я водил рукой по слою холодной золы и вдруг почувствовал под пальцами что-то твердое, бренчащее, потянул за цепочку и увидел связку железных орехов, черную от сажи.
Это были бубенцы бадага, чудом уцелевшие, наверное, их прикрыло парадной дверью, обшитой стальным листом. А может быть, за них заступились демоны огня и грозы. Где-то я читал — у Фрезера, что ли? — про то, что в племени тесо человек, опаленный огнем или молнией, надевает такие штуки на запястья и лодыжки и ходит по деревне, когда собирается дождь. Следом шествуют все члены его семьи, отгоняя демонов звоном и дребезжанием. Смешно, что бубенцы нашлись, а вот шествовать за мной некому, хотя я сижу тут опаленный огнем.
— Твоя беда в том, что тебя заводит только запретное или непонятное, — услышал я. Ли направился к машине, сильно хромая, и его голос сразу же отнесло ветром. — ...Табу или тотем.
— Смотри, что я нашел! Уцелел твой подарок! — я поднял связку над головой, но он не обернулся.
— ...когда ты после долгих стараний находишь тайник, то выгребаешь его дочиста, — донеслось до меня, — а надо ведь оставлять...
— Эй, погоди, я не слышу! — я поднялся и пошел к нему, но Ли уже захлопнул дверцу, постучал шофера по спине, и тот медленно тронул машину вдоль переулка.
* * *
All of old. Nothing else ever. Ever tried. Ever failed.
No matter. Try again. Fail again. Fail better.
Два дня назад я проснулся в безвременье, вспомнил, что видел во сне белого павлина, и вдруг понял, что уже лето. В прошлом году — в первые дни мая, как теперь — мы шлялись по городу с Душаном, он внезапно позвонил и позвал меня выпить коньяку по старой памяти. Выпить нам хотелось непременно из фляжки где-нибудь на траве, но мы, как назло, забрели в Эстефанию — пришлось зайти на территорию госпиталя и скрыться в кустах, под пробковым дубом. Разговаривать мы почти не могли, потому что павлины, которых больница содержала в проволочном загоне, кричали дурными голосами и гоняли по клетке своего собрата — совершенно белого, как будто выпавшего из книжки для раскрашивания. Белый павлин в сумерках, вот и все, что я помню из прошлого лета, все остальное провалилось в мертвое время. В Ргеtérito mais-que-perfeito simples.
— Вы не помогали следствию, Кайрис, упорно отмалчивались и даже отказались встретиться с вдовой убитого, приехавшей из-за границы, чтобы забрать тело, — в тот день следователь вызвал меня и сказал, что срок предварительного заключения закончится четвертого мая. Потом он встал, чтобы открыть окно, и я машинально отметил, что он принадлежит к людям, у которых центром тяжести является зад. Бывают люди, у которых основание и опора — живот, таких большинство, и они беззвучны и упруги. Бывают люди, у которых центр тяжести в груди, они несут себя иначе и подходят ближе, давая услышать тиканье своего механизма, но таких я встречал всего несколько, и двое из них уже умерли.
Что касается молчания, то я научился ему у своего друга Лилиенталя. Он владеет весьма полезным восточным умением прекращать любой спор наступлением внезапной тишины. Нужно просто сидеть, сложив руки на коленях, и не произносить ни слова, важно делать это безо всякой враждебности в лице и едва заметно улыбаться. Так можно пересидеть самый опасный разговор и не восстановить людей против себя, говорил Ли, а я смеялся: вот возьмут и двинут тебе по этой слабой улыбке, что будешь делать?
— Люди на Востоке не думают, что их станут бить, — ответил тогда Ли, — этим они отличаются от людей на Западе. И не только этим. Западные люди, попадая на настоящий Восток, где англосаксонский нос видно за добрую версту, радуются друг другу, будто первые христиане на сходке. Они здороваются, тащат друг друга в бар и пьют там западное питье, заливая свою тоску по розовеющему в окне боярышнику. Восточные же люди отмечают своих краем горящего золотого глаза и степенно проходят мимо.
Ох, черт, я скучаю по Лилиенталю. Я скучаю по всем, кого я знал, по всем, кто исчез без следа, по всем, кто начинается на букву Л и наХ и на М и на Д и на Ю и на Г и на Ф и на Й, и еще по собаке Руди, которая никогда не была моей.
— Вы ведете себя недостойно, — лейтенант закрыл окно. — На очной ставке с Тотом вы совершили покушение на убийство, набросившись на упомянутого сеньора и нанеся ему увечье. Я намеревался помочь вам выйти под залог, но теперь начинаю думать, что время, оставшееся до суда, вам стоит провести под стражей. Идите и попытайтесь исправиться.
