163
И.Одоевцева в книге «На берегах Невы» пишет, что Гумилев говорил ей, что «участвует в заговоре», что однажды ходил на конспиративную встречу. Она же, слушая как-то стихи в его доме, машинально выдвигая и задвигая ящики стола, обнаружит в одном из них огромное количество банкнот. То же написал и Георгий Иванов: «Однажды Гумилев прочел мне прокламацию, лично им написанную. Это было в кронштадтские дни. Прокламация призывала рабочих поддержать восставших матросов. “Как же ты так свою рукопись отдаешь? Хоть бы на машинке переписал”. - “Не беспокойся, размножат на ротаторе, а рукопись вернут мне. Месяца через два Иванов увидел его кабинет, перевернутый вверх дном: Гумилев что-то упорно искал. «Помнишь ту прокламацию? - спросил Гумилев друга. - Рукопись мне вернули. Сунул куда-то... Черт с ней! Если придут с обыском, вряд ли найдут в этом хламе... Терпения не хватит...» «Терпения» у чекистов, как мы знаем сегодня, хватило. Они нашли и деньги, и ленту для пишущей машинки. Эти «вещдоки» фигурировали потом в его расстрельном деле.
А ведь его, надо сказать, предупреждали об аресте. Та же О.Арбенина пишет, что влюбленный в нее Ю.Юркун, услышав от известного сплетника П.Сторицына про возможный арест Гумилева, подошел к поэту на улице и сказал: «Николай Степанович, я слыхал, что за вами следят. Вам лучше скрыться...» Гумилев в ответ лишь пожал ему руку. Известно, что Гумилеву предлагали даже бежать, но он ответил: «Благодарю вас, но бежать мне незачем...» Наконец, невольно предупредила его и власть, опубликовав в «Петроградской правде» доклад ВЧК, где были даны первые сведения о «Петроградской боевой организации» (ПВО), а В.Таганцев даже назван уже главой заговора. Доклад был опубликован 26 июля 1921 г.
В.Таганцев - ученый, преподаватель университета, географ, был сыном крупнейшего юриста, основоположника и классика уголовного права, сенатора и члена Госсовета Н.Таганцева, на квартире которого еще в 1871 г. тайно собирались Чайковский, Перовская, Михайловский и др. народовольцы. В 1887 г. он помогал матери Ленина получить свидание со старшим сыном, в 1898 г. вызволял М.Горького из Метехского замка. Ему даже предлагали стать министром просвещения, а на четверговых обедах у него бывали А.Кони, В.Гаршин, В.Короленко, А.Блок, Б.Кустодиев... А.Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ» говорит, что арестованный В.Таганцев 45 дней не давал показаний, а потом Я.Агранов предложил заключить соглашение. В.Шенталинский, официально допущенный в архивы КГБ СССР, ссылаясь на некоего Б.Сильверсвана, приводит текст этого «договора смерти»: «Я, Таганцев, сознательно начинаю делать показания о нашей организации, не утаивая ничего. Не утаю ни одного лица, причастного к нашей группе. Все это я делаю для облегчения участи участников нашего процесса. Я, уполномоченный ВЧК Яков Соломонович (так! - В.Н.) Агранов, при помощи гражданина Таганцева, обязуюсь быстро закончить следственное дело и после окончания передать в гласный суд, где будут судить всех обвиняемых... Обязуюсь, в случае исполнения договора со стороны Таганцева, что ни к кому из обвиняемых не будет применена высшая мера наказания...» Надо ли говорить, что Я.Агранов обманул ученого. Ведь он, утверждают, подписав договор, тут же переговорил по прямому проводу с Ф.Дзержинским, а тот, в свою очередь, на следующий уже день доложил Ленину. Об успехе доложил...
Не только Н.Пунина удалось вытащить из этого «дела». Пишут, что был освобожден геолог Яворский, гидрогеологи Погребов и Бутов - за них просила Н.Крупская. Избежал расстрела инженер Названов - за него просил Ленина Г.Кржижановский. Наконец, по просьбе Горького (!), с подачи академика Вернадского, был освобожден химик А.Горбов. А ведь подпись М.Горького стояла (ее видел в документах тот же В.Шенталинский) и под коллективной просьбой писателей об освобождении Гумилева. Так что же - не заметили, не учли, не захотели обратить внимание?.. Или, как утверждают, была у Горького какая-то договоренность с властями, что на коллективные письма - даже с его подписью - реагировать не надо? Не знаю. Впрочем - главная причина была, кажется, в другом. Некий Л.Берман, молодой поэт, которого поддерживал Гумилев, «имел случай», как пишет В.Шенталинский, поговорить с Я.Аграновым и спросить: за что же так жестоко покарали участников заговора Агранов якобы ответил: «Семьдесят процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врагов. Мы должны были эту ногу ожечь...» Да, расстрелять надо было в первую очередь тех, кто был известен, кто был примером, кто ни при каких обстоятельствах не согнулся бы перед властью. Тогда - да, тогда Гумилев - лучшая кандидатура для показательного расстрела. «Ожгли», на десятилетия «ожгли»...
Опасность призыва и впрямь была реальна, несмотря на освобождение В.Ходасевича от воинской службы (у него была куча болезней). Одна из врачебных комиссий в Москве попалась, как пишут, на взятках. Нескольких врачей «быстренько» расстреляли, а всех обследованных ими послали на переосвидетельствование. Напуганные новые врачи, перестраховываясь, уже не глядя, отправляли на фронт поголовно всех. Грозило это и Ходасевичу. Горький, к которому в панике обратился поэт, велел не только написать письмо самому Ленину, но и лично отвез его в Кремль. Когда вся эта история закончилась, Горький и посоветовал поэту перебраться в Питер. Уезжал Ходасевич из Москвы по командировке Горького и даже в международном вагоне.
А.Чулковой, когда она станет женой поэта, было 25 лет. Считалась поэтессой, печаталась под псевдонимом Софья Бекетова. После первого брака, от которого у нее был сын, дважды была гражданской женой друзей Ходасевича - Б.Диатропова, а затем брата Валерия Брюсова Александра. Все они были, говорят, одной компанией: Брюсовы, Чулковы, Диатроповы, Ходасевичи. Вместе снимали дачи, отдыхали, гуляли. В Петроград семья переедет в полном составе - третьим был сын Чулковой, Эдгар (Гарри) Гренцион. Он станет в Ленинграде артистом Агиттеатра при областном политпросвете. Женится и в конце 1920-х гг. будет жить на Морской улице (Б. Морская, 14), по соседству с домом, где родилась «разлучница» - Н.Берберова. Там у него, думаю, и останавливалась А.Чулкова, не раз наезжавшая потом в Ленинград.
Н.Чуковский вспоминал, что однажды они вместе с Ходасевичем перелистывали только что вышедший сборник стихов Блока. И, наткнувшись там на какое-то стихотворение, Ходасевич «вдруг побледнел от волнения: “Как бы мне хотелось, чтобы я написал эти стихи!.. Я умер бы от счастья!”» В это же примерно время Ходасевич напишет в Москву своему приятелю, писателю В.Лидину, что, на его взгляд, в живых, т.е. тех, кто еще может что-то написать, осталось в России только три стихотворца: «Белый, Ахматова да - простите - я. Бальмонт, Брюсов, Сологуб, Вяч. Иванов - ни звука к себе не прибавят. Липскеровы, Г.Ивановы, Мандельштамы, Лозинские и т.д. - все это “маленькие собачки”... Футур-спекулянты просто не в счет. Вот Вам и все». Правда, в конце письма добавит, что ни Белому с Ахматовой, ни ему «до Блока не допрыгнуть».
Ходасевич и Берберова «догонят» Горького в Берлине, потом долго будут жить на вилле Горького в Сорренто, но чем дальше, тем больше пути их будут расходиться. И «прекрасный поэт» Ходасевич, прямой и «исключительно правдивый», превратится для Горького, по мере лукавого сближения того со Сталиным, в «типичного декадента, человека физически и духовно дряхлого», «преисполненного мизантропией и злобой на всех людей». Более того, М.Горький о единственно близком ему человеке и писателе скажет в конце концов нечто прямо противоположное тому, что говорил еще недавно: «Он не может - не способен - быть другом или врагом кому или чему-нибудь, он “объективно” враждебен всему существующему в мире, от блохи до слона, человек для него - дурак, потому что живет и что-то делает».
Все у Горького банально свелось к деньгам. Жить ему в Италии было особо нечем. В начале эмиграций Политбюро ЦК РКП(б), по настоянию лично Ленина, дважды принимало - в 1921-м, а затем и в 1922 г. - решения «Об отпуске денег А.М.Горькому для лечения за границей» и «Об оказании материальной помощи А.М.Горькому». Потом и «акции» классика, а за ними и перспективы существования его за рубежом становились все более и более туманными. В 1925 г. Ходасевич и Берберова съехали с виллы Горького. Как оказалось, навсегда. «И когда коляска покатила вниз, к городу, - пишет Н. Берберова, - Ходасевич добавил с обычной своей точностью и беспощадностью: “Нобелевской премии ему не дадут, Зиновьева (главного врага Горького в СССР. - В.Н.) уберут, и он вернется в Россию...”» Так и случится, и не «поменять» мнения не только о «друге Ходасевиче», но практически обо всем слабеющий духовно Горький уже не мог. Он сам загнал себя в ловушку, в «золотую клетку» подарков и привилегий...
