Когда наутро после бессонной ночи ее привели на допрос, в кабинете были оба контрразведчика. Она твердила себе, что ночной спектакль не обязательно должен был предшествовать пытке. Предостережение и запугивание. Но одно было очевидным: дело входило в новую стадию. Какую? Выбор средств принадлежал им. Неограниченный выбор…
Допрос, впрочем, начался как обычно. Разговор шел в непринужденной форме. Все трое курили. Вопросы были те же, что и в предыдущие дни, отвечала она почти автоматически, все свое внимание уделив наблюдению за поведением эсэсовцев. Вскоре ей стало ясно, что Краммлих недоволен ситуацией и почему-то нервничает. Может быть, он боится что она его выдаст? Для него это было чревато серьезными неприятностями, но ей не помогло бы нисколько. Трусоват парень, вот бы никогда не подумала!..
Ее беспокоил Дитц. Почти все время он держался в тени, но что-то в его поведении подсказывало ей, что гауптман присутствует на допросе неспроста, что у него готов сюрприз или план — короче говоря, какая-то вполне определенная ловушка, и он только выжидает подходящего момента.
— Итак, вы продолжаете утверждать, что направлялись по торговым делам, — в который раз возвращался к одному и тому же Томас Краммлих.
— Да.
— Но там, куда вы едете, вас не знают, — быстро вставляет гауптман.
— Естественно. Я еду туда в первый раз.
— Но на прошлом допросе вы показали, что ехали к знакомым.
Это Краммлих. Очередная попытка «купить», заставить поскользнуться на ровном месте. Но отлично помню, что не говорила ничего подобного.
— Я не могла такого говорить.
— Простите, мадам, но в протоколе черным по белому…
— Минуточку, — говорит Дитц и листает протокол. — Вот! — Поднимает глаза и смотрит пристально, буквально ввинчивается взглядом. — Вы же едете к Терехову… Капитану Терехову!
Что это еще за уловка? Какой такой «капитан Терехов»? Но имя знакомое… Терехов… Вспомнила! Ведь это фамилия «счастливого» капитана, летчика, одного из тех, что делают ночные рейсы по выброске разведчиков в глубокий тыл. Те, что летели с ним, всегда благополучно возвращались. Даже поверье возникло, что он «счастливый». Да ты сама еще три дня назад радовалась, когда узнала, что полетишь с ним…
— Я не знаю никакого Терехова.
Дитц опускает глаза на бумаги. Поверил или нет? Но откуда они узнали о Терехове?
— Ах да, ведь это из другого протокола, — говорит гауптман и бросает подколотые листы Краммлиху. — Показания сбитого летчика.
Ясно. Дают понять, что и без того все знают, а допрос — чистая формальность. Еще одна «покупка». Бедный Терехов!..
— Сколько лет вы живете в Тукуме? — спрашивает Краммлих.
— Не помню точно.
— Прописка у вас трехлетней давности.
— Да, что-то около этого. Месяца за два до войны.
— Когда вы были дома в последний раз?
— Три дня назад.
— Должно быть, вас там еще не успели забыть?
Она уже знает, что последует за этим. Ее снабдили прекрасными документами, настоящими, без малейшей подделки. Любую комендатуру они удовлетворили бы вполне. Но для расследования с пристрастием они не годились — просто не были рассчитаны на это. Ведь не попадись она с парашютом… Непонятно, к чему весь этот фарс? Ведь они прекрасно знают, с кем имеют дело.
Но отвечать как-то надо — и она пожимает плечами. Мол, о чем вы спрашиваете, все и так само собой разумеется.
— Да, там хорошо помнят Руту Янсон, — говорит Краммлих и вдруг резким движением подносит к самому ее лицу фотографию. — Вот она. — Снисходительно улыбаясь, Краммлих протягивает фото Дитцу. — Не правда ли, удивительное сходство?
На фото незнакомая женщина. Вполне возможно, даже очевидно — настоящая Рута Янсон. Этого следовало ожидать.
— Я не понимаю, к чему такой подлог, — говорит она.
— Вот как! — Краммлих ловким движением выхватывает из-под лежащих на столе бумаг небольшой альбом. — Ознакомьтесь, пожалуйста. Альбом семейства Янсон. Снимки любительские и сделанные в различных фотоателье. Есть и групповые. Свыше сотни подлогов.
— Мало ли Янсонов на свете, — уклончиво говорит она.
А что она может сказать еще? Раз уж взяла на себя определенную роль, надо играть до конца. Пока она выигрывает только время — уже немало. Но если ее расчет верен…
— Ладно, Томас, с этим все ясно, — говорит гауптман. — Я предлагаю следующее. Предоставим нашей прелестной даме последнюю возможность чистосердечно признаться во всем. Последний шанс спасти жизнь. Если же и этим она пренебрежет… — Дитц выразительно щелкнул пальцами, — то не будем больше терять на это времени.
Томас Краммлих кивнул в знак согласия.
— Итак, мадам, откуда вы вылетели?
— Из-под Тукума… небольшой такой аэродром… возле леса.
— Какие подробности! — рассмеялся Дитц и протянул ей небольшую официальную бумагу. — Прошу ознакомиться. Справка из штаба воздушной дивизии. В указанный вами день на аэродроме находились только разбитые русскими бомбардировщиками «фокке-вульфы». Ни один из них по техническим причинам не мог взлететь. Предупреждаю: вам предоставлено в последний раз — на льготных условиях — право чистосердечно во всем признаться.
— С самого начала я говорила вам только правду.
— Капитан Терехов — тоже. Только немного другую. — С Дитца слетела маска благодушия. — Хватит устраивать балаган. Слушайте, вот правда. Вы вылетели из Минска. Ваша настоящая фамилия — Семина. Имя и отчество — Ольга Николаевна. Возраст — тридцать лет. Знание языков — немецкий, французский, итальянский. Радист первого класса.
Вот это был удар… Самое страшное — все правда, ни единой ошибки… Впрочем, одна ошибка была, ни одного из названных фактов капитан Терехов не мог знать. Они были знакомы, это верно, но для него, как и для всех на аэродроме и в группе, она была Лизой. Значит, небольшой просчетец, господин гауптман… Но ей-то от этого не легче! Хитрила, ловчила, тянула время, выжидала что-то — а ее, оказывается, предали еще до того, как она села в самолет…
Жгучая обида росла в ней, стиснула горло, надавила откуда-то изнутри на глаза. Она почувствовала, что вот-вот у нее хлынут слезы. На несколько мгновений она потеряла над собой контроль и поняла по глазам гауптмана, что он заметил это. Но он не заметил другого, на что обратила внимание она: Дитц не видел, какими глазами смотрел на него Краммлих, обиженный и оскорбленный тем, что гауптман скрыл от него все эти данные. Они были не заодно!..
Для нее это был не новый вывод, он только подтверждал ее прежние наблюдения. И пока не было видно, как можно воспользоваться разногласием между контрразведчиками. Да и когда воспользуешься — время ведь истекло!.. И все-таки этой пустяковой детали было достаточно, чтобы преобразить отчаявшуюся и оскорбленную женщину Ольгу Семину в расчетливую и выдержанную разведчицу. Она готова была бороться дальше, что бы там ни было!
А Дитц этого обратного перелома не заметил…
— Капитан Терехов сначала тоже упрямился, но оказалось, что он плохо переносит боль. — Дитц неторопливо перебирал лежащие перед ним бумаги. — Он многое нам порассказал, пересказывать — длинная история. Да мы вас и не просим об этом. От вас мы хотим узнать одно — ваше задание. Видите ли, капитан Терехов и его не утаил, но оно оказалось для нас такой неожиданностью… Короче говоря, мы хотели бы подтверждения от вас. Возможно, это облегчит вашу нелегкую судьбу. Хотя бы отчасти.
— Я не понимаю, о чем вы говорите…
И только тогда Дитц не выдержал, он прямо-таки взвился над столом, свирепый, разъяренный.
— Что?! Не понимаете? Сейчас поймете! — Он повернулся к Томасу Краммлиху. — Пусть введут.
Краммлих нажал кнопку. Дверь распахнулась, и двое конвоиров ввели в кабинет капитана Терехова. Да, это был он, его еще можно было узнать, хоть лицо — окровавленное, разбитое — было больше похоже на гротескную огромную маску. Конвоиры поддерживали его по сторонам — сам он был не в силах идти.
В руках у гауптмана откуда-то появились перчатки. Натягивая их на ходу, он подошел к летчику, цепко взял его за подбородок, поднял лицо и повернул в сторону разведчицы.
— Смотри сюда, сволочь. Ну? Узнаешь свою пассажирку?
Взгляд капитана Терехова не выражал ничего. Словно он смотрел на стол или стул. Семина даже подумала: может быть, он и в самом деле уже ничего не соображает?
— Ну? — прикрикнул еще раз Дитц. Летчик отрицательно качнул головой.
Дитц коротко, умело ударил его в лицо, затем резко повернулся к Семиной.
— Если и вы скажете, что не узнаете его, оба будете расстреляны немедленно. Сейчас же! Ну, узнали?
Она только пожала плечами.
— Ведь я уже говорила вам: меня вез немецкий летчик…
Дитц сразу успокоился. Прошел на место, снял перчатки.
