Поскольку я действительно не знал, что делать, я решил последовать совету.
* * *
Я не знаю, разгоняет ли алкоголь трусость или кристаллизует смелость, но к концу третьего стакана я поднял трубку и набрал номер Юлии.
— Да? — сказала она.
Я и забыл, что звук голоса может быть таким нежным. Когда я сказал, что это я, на том конце трубки повисло короткое молчание, а затем:
Ты где?!
Ты в порядке?!
Что с тобой случилось?!
Почему ты вот так вот уехал?!
Я не знал ни что ей сказать, ни с чего начать. Я понимал только, что она беспокоилась и что она беспокоилась из-за меня, и мне захотелось ее утешить.
— У меня все в порядке, — сказал я.
— Но где ты?!
— Я…
Пока я подбирал слова, я заметил, что в баре царит необычное молчание. Я огляделся: все жители города прислушивались, особенно Консьержка, который притворялся, что читает газету, сидя прямиком за мной.
— Я бы поговорил с тобой не по телефону, — сказал я. — мы можем увидеться?
Мы договорились встретиться на следующий день в парке, где раньше собирались на пикники с крутыми друзьями.
Когда я повесил трубку, жители вернулись к своим обычным занятиям, а Марко снова похлопал меня по спине.
— Отличная игра! Свиданка в парке, когда на улице дубак, — нет средства лучше, чтобы сблизиться!
— Она за меня беспокоилась, — прошептал я, будто говорил сам с собой. — За меня…
— Я тебя угощаю, Казанова! — ответил он, подмигнув.
Юлия беспокоилась, она беспокоилась — за меня.
* * *
Зима была не за горами, и парк выглядел пустынным. Я уселся на лавочке и стал ждать.
Когда я увидел, как она вошла в парк, ища меня взглядом, я не двинулся, я даже не подал знака. Я просто забылся в созерцании Юлии, которая меня искала.
И вот она меня заметила и быстро направилась ко мне.
— Так куда ты пропал?! — крикнула она еще до того, как ко мне подойти.
Она остановилась передо мной, слегка задыхаясь. Я смотрел на пар ее дыхания. Я знал, что должен что-то сказать, но не знал что. Накануне я решил не готовиться к встрече, я сказал себе, что слова придут сами, но этого не произошло.
Она села рядом.
— В конце концов я поверю, что ты действительно странный, — произнесла она.
Она вопросительно посмотрела на меня, но я не мог ничего ответить. Мы молча сидели так, пока она не сказала:
— Я очень-очень беспокоилась…
Я опустил глаза.
— Ты мог бы послать весточку, — добавила она. — В твоей общаге мне сказали только, что ты уехал. Мне пришлось изводить секретариат факультета, чтобы мне дали номер твоего старого пансионата, я даже пошла в комиссариат, но совершеннолетние имеют право исчезать…
Я поднял взгляд.
— Ты звонила в Пансионат?!
Она смотрела прямо мне в глаза.
— Да.
Ее взгляд говорил: «Я знаю».
Я искал в ее лице признаки жалости, и мне пришлось нелегко: ни одного…
Я уткнулся взглядом в колени. Снова воцарилось молчание.
— Я говорила с твоим учителем биологии, — продолжила она, — он очень тебя ценит. Он тоже очень беспокоился…
Я слушал, ничего не отвечая.
— Какой он? — спросила она с улыбкой. — У него такой странный голос…
— Похож на канадского дровосека, — ответил я.
Она рассмеялась. Я посмотрел на нее и заметил, что у нее синие губы.
«Был бы я Дрянным Поэтом, — подумал я, — тогда бы я написал поэму об этом мгновении и назвал бы ее „Сапфировый смех“».
А затем я тоже рассмеялся, потому что сказал себе, что два месяца назад я не мог и подумать об этом. Раньше я думал бы так:
«Синие губы. Этот феномен основывается на распознавании холода организмом. Он замедляет циркуляцию крови, чтобы сохранить тепло в теле. Капилляры наполнены бедной кислородом кровью голубого цвета. Поскольку кожа на губах очень тонкая, под ней видны капилляры, и губы выглядят синими. Этот феномен сопровождается резким обесцвечиванием пальцев, болезненным ощущением в конечностях, мурашками по телу, речь может идти о том, что называется синдромом Рейно».
Когда я кончил смеяться, я заметил, что Юлия уже не смеется и смотрит на мой рот.
— Ты думаешь о синдроме Рейно? — спросил я ее.
Вот так все случилось: ее губы на моих, ее рука на моей щеке, ее язык в моем рту.
* * *
Я никогда не пробовал ничего подобного, я понял, почему целующиеся люди закрывают глаза: это как когда ты наслаждаешься каким-то лакомством — так лучше чувствуется вкус.
В мире столько же вкусов, сколько поцелуев, и если этот поцелуй можно было бы сравнить с чем-то вкусным, это было бы пиво: во рту он был прохладным, но согревал тело, а когда он закончился, было ощущение небольшого опьянения.
Я уткнулся лицом в шею Юлии. Она ласкала мой затылок кончиками пальцев. Мы так и сидели.
* * *
Наступил вечер. Юлия сказала, что хочет горячего кофе, а я ответил, что знаю место, где делают лучший кофе в мире.
Когда мы пришли в бар, он только начинал наполняться, но наш приход не остался незамеченным. Все взгляды обратились к Юлии. Мой взгляд встретился с ее: он не изменился. Юлия больше не видела моего отчаяния, но ее взгляд не изменился.
Мы подошли к стойке.
Когда какое-то экзотическое существо оказывается в моновидовом сообществе, случается, что это сообщество агрессивно относится к вторжению экзотического вида.
Но для Отчаявшихся Неотчаявшийся не является экзотическим видом, потому что они таких уже видели. Даже в среде с большой концентрацией Отчаявшихся, как, например, в так называемом Исправительном учреждении, всегда найдется хоть один представитель Неотчаявшихся: в тюрьме это может быть посетитель или тот, кто работает в тюрьме. Стресс, связанный с лишением свободы, делает из заключенных очень хорошие кандидатуры в Отчаявшиеся, и один из пяти заключенных уже был таким до своего заключения, то есть пятая часть тюремного населения происходит из среды с высокой концентрацией Отчаявшихся: из Приютов и Приемных семей.
Я представил всем Юлию. Не знаю, был ли у меня настолько довольный вид, но все мне улыбались, подмигивали или слегка кивали, чтобы меня поздравить.
— Что тебе подать, голубчик? — спросила Хозяйка.
Пока мы пили кофе, в бар приходили все новые люди, музыка становилась громче, и вокруг нас начали танцевать.
А затем мне принесли пиво, Юлии — белое вино, а наши руки соприкасались.
Прямо у моего уха раздался голос Марко: «Ха, не беспокойся! Я у тебя ее не уведу! Я люблю пофигуристее!»
А затем голос Сабрины: «Я в заднице! Если вы когда-нибудь захотите сделать это втроем, вспомните обо мне!»
А затем голос Луи: «Как лекарь смог понять, что у меня деликатный желудок, когда он у меня в животе?»
* * *
«Это шлюха?» — спросил меня хозяин гостиницы, когда мы с Юлией вошли. Мы хором рассмеялись — я ее предупредил о его вопросах.
В моей кровати рот Юлии вновь соединился с моим, но более глубоко, чем в парке. И я почувствовал новое тепло.
Когда Юлия разделась и ее правая рука повела мою, я прикоснулся к ее телу. Никогда ранее моя рука не встречала ничего более нежного.
Я мог чувствовать, как бьется ее сердце в любом уголке ее тела, и мне казалось, будто у меня тоже сотни маленьких сердец бьются под кожей.
Вот так наступил этот миг. Будто все маленькие сердечки сжались в одно время:
Маленькая смерть. Выражение, приписываемое Амбру-азу Паре, французскому хирургу XVI века, известному тем, что он лечил королей Франции и изучал анатомию и на трупах, и на живых людях. Он считается отцом современной хирургии. Маленькая смерть означает короткий обморок, который как бы «отключает» церебральную систему.
Впервые ощутив Нервное содрогание, мой мозг словно перезарядился. И наступил Метаморфоз.
И потекли слезы.
Юлия меня обняла. Она прижималась губами к моим щекам и говорила: «Все хорошо, родной», она говорила: «Не грусти, малыш».
Но это были не совсем слезы грусти и не слезы радости. Если меланхолия — это радость быть грустным, тогда это были Слезы меланхолии. Слезы, пролитые о Метаморфозе, который только что произошел: когда я вернулся из своей Маленькой смерти, мои папки очутились тут же, разложенные передо мной.
