— я тебя сейчас выебу!
— нет! Линда же меня убьет!
— она не узнает!
я влез на нее и МЕДЛЕННО МЕДЛЕННО ТИХОНЬКО так, чтобы не лязгнула ни одна пружина, чтобы ни звука, скользнул им внутрь–наружу внутрь–наружу МЕДЛЕННО-МЕДЛЕННО так, что когда кончал, то думал, что не кончу никогда. лучшая ебля в моей жизни, и когла я подтирался простынями, мне в голову пришла мысль — может быть, человечество столетиями неправильно ебется.
потом я ушел, сел в темноте, еше немного выпил. не помню, сколько я так просидел. но выпил довольно много. потом пошел к Еве. к Еве, что на пособии. эта была жирной, слегка морщинистой, но у нее были очень сексуальные губы, непристойно сексуальные губы просто, аж противно. я начал целовать этот ужасный и прекрасный рот. она совершенно не противилась. раздвинула ноги, и я вошел. свинья она была порядочная — пердела, хрюкала, сопела и елозила подо мной. кончил я не так, как с Джини — долго и трепетно, — а плюх–плюх, и баста. я встал с нее, и не упел еще отойти к своему креслу, как она уже храпела вновь. поразительно — ебется, как дышит — и все ей до лампочки. каждая тетка ебется чуточку по–другому: потому–то мужику и нет покоя, тем они его и ловят.
я сел и еше выпил, размышляя о том, как этот вонючий сукин сын, что бортом командовал, со мною поступил. вежливость не окупается. потом начал думать о пособии по безработице. интересно, можно ли неженатым мужчине и женщине на него записаться? нет, конечно. они должны сдохнуть от голода. а любовь тут — какое–то непристойное слово. но именно это между нами с Линдой и происходит — любовь. поэтому мы и голодаем вместе, пьем вместе, живем вместе. что означает женитьба? женитьба означает освященную ЕБЛЮ, а освященная ЕБЛЯ всегда и в конечном итоге, неизменно становится СКУЧНОЙ, превращается в РАБОТУ. однако именно этого хочет мир: какого–нибудь нищего остолопа, загнанного в капкан и несчастного, да еще и с работой. ну его в жопу, я уж лучше в трущобы перееду, а Линду к Большому Эдди переселю. Большой Эдди — идиот, но, по крайней мере, одежды ей купит, а живот стейками набьет: это гораздо больше того, на что способен я.
Буковски — Слоновья Нога, продрочка общества.
я прикончил пузырь и решил, что мне нужно поспать. завел будильник и влез к Линде. та проснулась и начала об меня тереться.
— ох черт, ох черт! — говорила она. — прямо не знаю, что со мной такое!
— чё такое, малышка? ты не заболела? может, в больницу позвонить?
— ох, да нет же, черт, у меня просто ГОРИТ все! ГОРИТ! У МЕНЯ ГОРИТ ВСЕ!
— что?
— я же сказала, у меня все горит внутри! ТРАХНИ МЕНЯ!
— Линда…
— что? что?
— я так устал, я не спал две ночи, на этот Рабочий Рынок ходил и обратно, 32 квартала по такому пеклу… бесполезно, работы нет. устал, как выебанная срака.
— я тебе ПОМОГУ!
— ты это о чем?
она наполовину сползла с кушетки и начала сосать мне пенис, я застонал от усталости:
— милая, 32 квартала по жаре… я весь выгорел.
она продолжала стараться. у нее был не язык, а наждак, и она знала, как с ним обращаться.
— милая моя, — сказал я ей, — я — социальный ноль! я тебя не заслуживаю! смилуйся, пожалуйста!
как я уже сказал, у нее хорошо получалось. некоторые могут, некоторые — нет. большинство знает просто старомодный отсос. Линда же начала со ствола, с левой стороны, от него перешла к яйцам, затем от них снова к стволу, туда, где волос меньше, изумительно энергично, НИ РАЗУ НЕ ДОТРОНУВШИСЬ ДО САМОЙ ГОЛОВКИ, НИ РАЗУ. в конце концов, она заставила меня стонать так, что потолок качался, и рассказывать всевозможные враки про то, что я ей сделаю, как только окончательно поставлю свою жопу на ноги и перестану богодулить.
затем она кончила и взялась за мою головку, обхватила ртом мой хуй примерно на треть, чуть–чуть сдавила и соснула, по–волчьи так прошлась зубами, и я кончил СНОВА — уже в четвертый раз за эту ночь. меня вывернуло полностью. некоторые тетки знают больше, чем вся медицина.
когда я проснулся, все они уже встали и оделись: выглядели они хорошо — Линда, Джини и Ева. они пихали меня пол одеялом и хохотали:
— эй, Хэнк, мы живого пошли искать! и нам похмелиться нужно! мы булем у Томми — Хай!
— ладно, ладно, до свиданья!
они ушли, виляя жопами в дверях.
все Человечество обречено.
я уже совсем было заснул, как зазвонил внутренний телефон.
— ну?
— мистер Буковски?
— ну?
— я видела этих женшин! они вышли из вашей комнаты!
— откуда вы знаете? у вас в доме 8 этажей, и на каждом — десять–двенадцать комнат.
— я знаю всех своих постояльцев, мистер Буковски! у нас тут все — уважаемые рабочие люди!
— да?
— да, мистер Буковски, я этим домом управляю уже двадцать лет, и никогда, никогда не видела такого безобразия, которое у вас творится! у нас всегда тут уважаемые люди жили, мистер Буковски!
— ага, они такие уважаемые, что каждые две недели какой–нибудь сукин сын влезает на крышу и ныряет вниз головой прямо на цементный козырек вашего подъезда, между этими вашими фальшивыми кактусами в кадушках.
— у вас есть время до полудня, чтобы выехать, мистер Буковски!
— а сейчас сколько?
— восемь часов.
— благодарю вас.
я повесил трубку. нашел алку–зельцер. хлебнул из грязного стакана. потом нашел вина на донышке. раздвинул шторы и выглянул на солнце. мир суров, в этом ничего нового, но трущобные ночлежки я ненавижу. мне нравятся маленькие комнатки, местечки, от которых можно как–то отбиваться. женщина. выпивка. но никакой ежедневной работы. именно это у меня никак не срасталось. я недостаточно умный. я уже подумывал прыгнуть из окна, но никак не мог себя заставить. вместо этого оделся и спустился в Томми — Хай. девчонки ржали за дальним концом стойки с двумя какими–то парнями. бармен Марти меня знал. я отмахнулся от него. денег нет. сел просто так.
передо мной возникли скотч с водой, записка:
«увидимся в Тараканьем Отеле, комната 12, в полночь, я сниму нам комнату.
люблю. Линда.»
я выпил, что налили, потом убрался с дороги, зашел в полночь в Тараканий Отель, и портье сказал:
— ничего не выгорит. никакая комната 12 ни на какого Буковски не записана.
я вернулся в час. весь день я просидел в парке, всю ночь, просто сидел. то же самое:
— никакая комната 12 для вас не зарезервирована, сэр.
— а какая–нибудь вообще комната для меня зарезервирована либо на это имя, либо на имя Линды Брайан?
он проверил свои журналы.
— ничего, сэр.
— вы не возражаете, если я загляну в комнату 12?
— там никого нет, сэр. я ж вам сказал, сэр.
— я влюблен, чувак. прости. но пожалуйста, дай мне туда заглянуть!
он одарил меня одним из тех взглядов, что обычно приберегают для идиотов 4‑го класса, и швырнул ключ.
— чтоб через 5 минут — обратно, иначе у тебя будут неприятности.
я открыл дверь, зажег лампочки — «Линда!» — тараканы, завидев свет, удрали под обои. их тут были тысячи. когда я выключил свет, было слышно, как они выползают обратно. сами обои казались одной огромной тараканьей чешуей.
на лифте я спустился назад, к портье.
— спасибо, — сказал я, — вы были правы, в комнате 12 никого нет.
впервые в его голосе мне послышалась какая–то доброта:
— извини, старик.
— спасибо, — ответил я.
выйдя из отеля, я повернул налево, то есть на восток, то есть в трущобы, и пока ноги мои медленно несли меня туда, я спрашивал себя: почему люди лгут? теперь я уже больше себя не спрашиваю, но помню до сих пор, и теперь, когла мне лгут, я это почти знаю, не успевают они еше закончить. но до сих пор я не настолько мудр, как тот ночной портье в тараканьем отеле, который знал, что ложь — повсюду, или как те люли, что ныряли вниз мимо моего окна, когда я хлебал портвейн теплыми лос–анжелесскими деньками через дорогу от парка Мак — Артура, где до сих пор ловят, убивают и едят уток, да и людей тоже.
ночлежка по сих пор стоит на месте, и комната, где мы жили, — тоже, и если захотите как–нибудь поглядеть, заходите, я вам ее покажу. правда, едва ли в этом есть какой–то смысл, разве нет? лучше просто сказать, что как–то ночью я выебал 3 теток, или 3 тетки выебали меня. пусть это и будет весь рассказ.
с Вики все в порядке. но хлебнули мы с ней достаточно. зависли на вине. на портвейне. женщина эта напивалась и начинала чесать языком, при этом изобретая про меня наимерзейшие гадости. да еше этот голос: нарочито пришепетывает, скрипучий, безумный, любого достанет. меня достал.
как–то раз орала она эти свои безумства, валяясь на раскладной кровати у нас в квартире. я умолял ее прекратить. но она не хотела. в конце концов, я просто подошел, поднял кровать с нею вместе и задвинул всё в стену.
потом отошел, сел и стал слушать, как она орет.
