Ее муж отложил в сторону газету, улыбаясь, подошел к Уордену и крепко пожал ему руку.
— Вам, конечно, хочется побыстрее увидеть свою подругу, — печально сказала прекрасная Диана, — а не стоять здесь и разговаривать с нами. Я вас провожу.
Все было так необыкновенно на этот раз.
Когда Диана мягко закрыла за ним дверь, Уорден увидел, что Карен сидит в большом кресле у кровати, читая при свете торшера книгу. Лицо ее было безмятежно.
— Здравствуй, дорогой, — с улыбкой сказала Карен.
— Здравствуй, — ответил ей Уорден. — Здравствуй, — повторил он и пошел к ней, а она, положив книгу на подлокотник, поднялась навстречу ему с той странной и непонятной сдержанностью, которую он наблюдал в ней и раньше, но о существовании которой уже почти позабыл.
Он обнял ее и сразу ощутил такое чувство, будто дотрагивается не до кого-то, а до самого себя, до собственного тела, и это так же естественно, как, например, сцепить руки, чтобы погреть их на морозе, — человек делает это, не задумываясь, ни у кого не спрашивая разрешения, потому что это его руки.
Он поцеловал ее. Она ответила поцелуем. Потом она отпрянула от него, и он, видя в ней все ту же странную и непонятную сдержанность, выпустил ее из своих объятий, наблюдая, как на ее лице расцветает знакомая ему огромная улыбка.
— Давай посидим и поговорим, — сказала Карен.
Она села в низкое кресло, плотно подтянула к себе ноги, обхватив их руками, и улыбнулась ему.
Уорден присел на краешек кровати.
— А ты все такой же, ни капли не изменился, — сказала Карен.
— Это только внешне, — ответил Уорден.
— Так мило с их стороны, что они пустили нас к себе.
Она сказала это искренне, но в ее словах прозвучала не признательность, а удивление, что вот так, совершенно свободно, они смогли расположиться в доме абсолютно не знакомых им людей. И все улыбалась — той улыбкой, какой он никогда не видел у других женщин: в ней столько теплоты и любви и одновременно что-то далекое, недоступное.
— Это все Старк организовал.
— Я знаю, — сказала Карен. — Диана мне сказала. Как она хороша.
— Да, — согласился Уорден.
— Она очень любит Старка.
— Да.
— А он ее любит?
— Не знаю. Думаю, что да. Немного. И, конечно, по-другому, не так, как она его любит.
— Я знаю, — быстро проговорила Карен, — я причинила ему много боли.
— Нет. Он сам виноват.
Он не стал говорить ей о тех полгода в Блиссе. Он думал о них, но постарался отогнать от себя эту мысль, чтобы не высказать ее вслух.
— Он хороший человек. Я хотела бы поблагодарить его за это свидание, пока он не ушел.
— А он и не приходил. У него деда, ему пришлось вернуться.
— Это неправда.
— И потом, он боялся, что его приход тебя смутит. Мне нужно сказать тебе.!. — сказал он.
— Я слушаю.
— Относительно… Я отказался от офицерского звания.
— А я уже знаю, — улыбнулась Карен. — В Скофилде последнее время только и говорят об этом.
— Значит, ты уже знаешь?
— Да.
— И все-таки приехала?
— Да.
— Даже когда Холмс запретил тебе?
— Да.
— Почему?
— Потому что я хотела приехать. Потому что ты хотел, чтобы я приехала.
— Я этого не стою, — сказал Уорден. — Я этого не стою. Я этого совершенно не стою.
Неожиданно и резко, так, что Уорден даже вздрогнул, она встала с кресла, наклонилась к нему и закрыла ему пальцами рот.
— Не говори так. Молчи.
Уорден резко и решительно, даже с какой-то свирепостью отдернул ее руку.
— Не мог я иначе. Не мог я иначе поступить. Пытался, но не мог.
— Я знаю, что не мог, — пытаясь утешить его, сказала Карен.
Ее глаза вдруг повлажнели. Однажды он видел у нее такие глаза — тогда, когда она узнала о Прюитте. Но слез у нее не было.
— Он хороший человек, — сказала она. — Очень хороший.
— Да, — сказал Уорден. — А как тебе удалось уехать?
— Уехала, и все.
— И Холмс ничего тебе не сказал?
— Он запретил мне ехать, — просто ответила она.
— И ты все-таки приехала?
— Ну конечно, дорогой, — улыбнулась она. — Я же люблю тебя.
На мгновение Уордену показалось, что он не выдержит и что-то сейчас случится.
— И ты все знала, — каким-то бесцветным, ничего не выражающим голосом проговорил он, — даже когда я тебе звонил?
— Я узнала об этом намного раньше. Мне кажется, я давным-давно все знала, только не признавалась себе в этом. Мне кажется, что, может быть, поэтому-то я и люблю тебя, люблю, потому что всегда знала, что ты такой.
— Наверное, мы любим только то, что нам недоступно. Может, в этом и заключается любовь. Может, так это и должно быть.
— Я ненавидела тебя. Временами я тебя страшно ненавидела. Без ненависти нет любви. Потому что привязываешься к тому, кого любишь, это лишает тебя настоящей свободы, и невольно в тебе закипает возмущение. А возмущаясь потерей собственной свободы, пытаешься заставить другого отдать тебе последние крупицы его собственной свободы. Любовь порождает ненависть.
Говоря это, Карен все время сидела, наклонившись вперед, к Уордену, опершись локтями на свои чудесные колени. Глаза ее блестели.
— Я пытался… — снова сказал Уорден, все еще держа в своей руке руку, которой Карен прикрывала ему рот. — Одному богу известно, как я пытался…
— Я-то знаю.
— Не знаешь. Я посмотрел на них, на всех этих россов, калпепперов и криббиджей, и понял, что не могу на это пойти.
— Ну конечно, не можешь. Если бы ты смог, ты не был бы самим собой — Милтом Уорденом. И я тебя не любила бы.
— Но наши планы! И остальное! И все остальное! Все это я перечеркнул.
— Это несущественно.
— Нет, существенно. Почему мир устроен именно так, а не по-другому? — сказал Уорден, давая волю своим чувствам. — Никак не могу понять, почему он так устроен.
— Я тоже не могу понять, — сказала Карен. — Раньше я от этого очень страдала. А теперь поняла, что так и должно быть. По-другому и быть не может. От одной опасности избавишься, а тебя уже подстерегает другая, более серьезная. По-другому никак не получается.
— Я все время только и делал, что брал от тебя, — со страдальческим выражением лица сказал Уорден. — Ты давала мне все. А я никогда ничего тебе не давал. Только брал.
— Нет, это неверно. Ты дал мне свободу. Дайнэ даже дотронуться до меня больше не может. И обидеть не может. С тобой я поняла, что я привлекательна, что меня можно любить.
— Старк дал тебе не меньше, в Блиссе.
— Все, что дал мне Старк, он в конечном счете взял обратно. Он постарался перечеркнуть все хорошее, что у нас было, еще до того как между нами было все кончено.
— Как и я сейчас.
— Нет, неверно. По правде говоря, я, наверное, и не хотела бы, чтобы у нас было как-то по-другому. Если бы я вышла за тебя замуж, думаю, мы оба медленно душили бы нашу любовь. Мы постепенно теряли бы ее. Ведь так?
— Да, — отозвался Уорден, — ты права.
— А так, как сейчас, мы ее никогда не потеряем. Любовь или чахнет, пока не превращается в тень былого, или же умирает молодой и навсегда остается мечтой. Чтобы сохранить нашу любовь, нам не нужно иметь друг друга. Если бы мы могли в наших отношениях держать себя в строгих рамках — всегда жаждать и никогда не иметь, — любовь можно было бы сберечь. Но мы на это не способны. Если бы мы поженились, это было бы похоже на добивание — из милосердия — умирающего от голода человека. Но этому не дала случиться война. Видишь, и войны, оказывается, имеют хорошие стороны.
— Карен, скажи, откуда ты все это знаешь? — спросил Уорден.
— Я немало прожила и кое-что видела.
Она откинулась на спинку кресла. Ее глаза по-прежнему сияли тем великолепным блеском, который появлялся в них только тогда, когда она рассуждала о любви. Ее тонкие, хрупкие руки расслабленно лежали на кресле, прижимаясь к бедрам.
И вдруг он, Милт Уорден, старшина Милт Уорден, оказался на коленях. Возле кресла, в котором сидела Карен.
— Я не хочу тебя терять, — шептал он. — Ты мне нужна.
Он уткнулся лицом в ее упругие бедра, которые объемно ощущались под зеленой юбкой.
— Нам было так чудесно, Милт. Не надо этого портить, ну, пожалуйста.
— Я не испорчу. Не испорчу ради тебя. Обещаю. Но неужели ты не чувствуешь, что я люблю тебя? — говорил Уорден.
Это была удивительная встреча, удивительная решительно во всех отношениях.
Постепенно и неохотно она покорялась его ласкам, как под воздействием ласки мало-помалу смелеет подозрительный и настороженный ручной зверек. Наконец ее руки стали гладить его волосы, шею, плечи, поползли вниз по спине, а он приподнялся к подлокотнику, сев наполовину рядом с ней, наполовину на подлокотник, чтобы можно было ее целовать, и оба они оказались во власти исступленного любовного порыва.
