— До скорого, — весело простился с ними Фландерс. — Ждите меня в гости в Тегеране. У меня куча вопросов, — сказал он Мак-Грегору. И, отъезжая в «лендровере», крикнул: — ...Касательно нефти...
Мак-Грегор следил глазами за машиной, пока она не скрылась из виду. Затем вскинул на спину рюкзак, указал рукой вперед, на пыльную дорогу. Дом, куда они направлялись теперь, стоял почти на самом краю города, на берегу речки Садж-Булак. Владел им курд по имени Хамид-тачалыцик — богатый городской неприметный курд, наживший после войны чуть ли не состояние на четырех больших строчильных машинах, купленных из армейского излишка у американцев и тачающих, сшивающих что угодно — от автомобильных шин и парашютов до парусины и шелковых чулок. Уродливо-цементной стройки дом его был хотя и новый, но успел стать сборным местом для курдских политических деятелей, курдских дельцов и для друзей вроде Мак-Грегора.
Хамида, однако, не оказалось дома. Слуга, открывший дверь, повел их в персидскую гостиную с украшениями из цветного стекла и с настенными коврами, среди которых висел и привезенный из Мекки, яркотканый. Минут десять прождали, затем вошел ливанец Аббекр с видом человека, крепко спавшего и только что разбуженного.
— Прошу прощения, — сказал он с мягкой учтивостью дельца, — за отсутствие гостеприимства...
Пройдя обычный персидский ритуал взаимных уверений, они сели за кофе, и наконец Аббекр сообщил Мак-Грегору свои сведения о деньгах, о том, куда они были помещены, и о мерах по их розыску. Потом Аббекр положил перед собеседником на инкрустированный столик письма в банк и доверенности на имя Мак-Грегора и желтый конверт с тысячей английских фунтов на расходы.
— Денег не надо, — сказал Мак-Грегор, отстраняя их, так что конверт уперся в сытое брюшко Аббекра.
— Эта сумма вам понадобится, а быть может, и окажется недостаточной, — сказал Аббекр, опять пододвигая деньги.
— Я не возьму их, Аббекр, и не надо настаивать, — сказал Мак-Грегор.
Кэти, сидевшая на стачанной Хамидом тахте, легонько ткнула мужа в бок.
— Бери, — сказала она. — В Европе все теперь намного дороже, чем ты думаешь.
Он не знал, говорит ли Кэти в насмешку или всерьез. И все равно, в любом случае он не взял бы этих денег.
— Вы опасаетесь, чтобы не сказали, будто вы платный агент курдов? — мягко спросил Аббекр.
— Допустим, опасаюсь.
— В таком случае, не буду настаивать. Но обещайте мне, по крайней мере, что вы обратитесь в парижский банк Исмаили, к мосье Ажукиру, если вам понадобятся деньги.
— Если будет в том необходимость, — сказал Мак-Грегор и встал.
Но когда Аббекр вышел распорядиться, чтобы подали автомобиль Хамида, Кэти сказала:
— Ты с ума сошел — тратить с таким трудом собранные средства на бредовый курдский замысел. Уж если им досталась эта прорва денег, то пусть хоть сами, черт возьми, несут расходы по розыску.
— Обойдусь и так, — ответил Мзк-Грегор.
Услышав от Аббекра, что «мерседес» ждет, они вышли во двор. Их встретил холод, сумрак, небо лиловело смутно и бархатно, большой обнесенный дувалом сад полнился тусклыми тенями и захолустной тишиной. Аббекр повел их к высоким деревянным воротам, но еще издали они услышали чей-то голос с дувала. Мак-Грегор разобрал, что кричали по-курдски:
— Рашид, не выпускай их со двора.
— Подождем-ка здесь минуту, — сказал Мак-Грегор жене.
— А что там такое?
— Не знаю еще. Подождем.
Послышалась возня, топот чьих-то бегущих по улице ног. Зафырчал мотор, с ревом отъехала машина.
— Рашид! — крикнул за спиной у них Аббекр. — Где ты?
— Что тут происходит? — спросил Мак-Грегор.
В свете фонаря у ворот возник курд, вооруженный автоматом, запыхавшийся от бега. Увидев их, он сказал со смехом:
— Не бойся, доктор. Все уже в порядке.
Попросив еще чуточку подождать, Аббекр осторожно вышел за ворота.
— Надеюсь, тебе это доставляет удовольствие, — сказала Кэти Мак-Грегору. — Мне же — ни малейшего.
— Обычная курдская драматизация событий, — сказал Мак-Грегор.
— Нет уж. В таких делах курды — настоящие душегубы.
— Кэти!
— Именно — душегубы...
Вернувшийся Аббекр заверил, что все в полном порядке.
— Что поделаешь, такая сумма денег, — сказал он извиняющимся тоном.
— Это не за деньгами охота, а вот за кем, — и Кэти сердито указала на мужа.
— Нет, нет, — сказал Аббекр, усаживая их в гудящий дизелем «мерседес» и заверяя Кэти, что пусть курды и слишком дерзки, слишком шумливы, слишком старозаветны, но они не душегубы. И Аббекр деликатно помахал им вслед кончиками пухлых пальцев, словно демонстрируя, сколь мягкими могут быть курды.
В Тегеране, под низким потолком своей гостиной, в старом скрипучем доме среди сада, обнесенного высоким глиняным дувалом и полного сухих листьев, сухих цикламенов, пыльных бугенвиллий, роз, эвкалиптов, узких арыков, — в Тегеране они попытались достичь какого-то согласия, которое позволило бы им пройти сквозь эту передрягу без разрыва.
— А как ты объявишь Джамалю Джанабу, что уходишь от них и связываешь свою судьбу с курдами? — сурово спросила Кэти.
Джамаль заведовал отделом изысканий и залежей — тем отделом Иранской национальной нефтяной компании, в котором работал Мак-Грегор.
— Не знаю, что ему сказать, — признался Мак-Грегор.
Сидя в гостиной дома, где он родился и вырос, где отовсюду на него тысячелико глядела Персия, Мак-Грегор пожалел, что с ними нет сейчас дочери или сына, — не потому лишь, что соскучился по ним, но и потому, что при детях Кэти была бы с ним не так строга.
— Тебе неизбежно придется солгать Джамалю, — продолжала она безжалостно.
— Солги я — и он тут же распознает ложь, — сказал Мак-Грегор.
— А что же тебе остается — ведь ты поклялся курдам хранить тайну.
— Ну не сердись, Кэт, — мягко успокаивая, подошел он к ней. — Я не стану обманывать Джамаля, старого нашего друга.
— Он столько лет защищал и ограждал тебя.
— Знаю, — вздохнул Мак-Грегор, пропуская сквозь пальцы ее стриженые волосы, а мыслью уходя куда-то далеко. — Жаль все-таки, что ты остриглась. Стала похожа на своего брата. — И с удивлением увидел, что глаза ее наполнились слезами.
Она отстранилась, сказала:
— Оставь свои нежности. Ты просто хочешь уклониться от неприятной темы.
— Ты права, — оказал он отходя.
Днем, у Джамаля Джанаба, он постарался обойтись без лжи. Джамаль — толстый, пухлощекий, встревоженного вида перс — своим обостренно-нервным чутьем тотчас угадал, что Мак-Грегор хочет и не решается сказать что-то важное. Выйдя из «геологоразведочной», где Мак-Грегор показывал Джамалю схемы четырех скважин из намеченных к бурению в курдских районах, они поднялись на верх стеклянной коробки — здания ИННК, в кабинет Джамаля. Сели с краю длинного стола, за которым вот уже пять лет проводили свои еженедельные совещания, и Мак-Грегор, сняв очки, сказал просто:
— Хочу на время уехать в Европу, Джамаль.
От удивления у Джамаля отвисла мясистая челюсть.
— Дорогой мой, — произнес он. — Прямо сейчас и уехать?
— Я знаю, следовало предупредить заблаговременно, — продолжал Мак-Грегор, — но решение я принял только после приезда Кэти.
— А-а, дети... — с надеждой в голосе сказал Джамаль. — Детям потребовалось твое присутствие.
Сам Джамаль был нежный семьянин. У него было двое упитанных сынишек и пухлая дочурка с голубыми — от дурного глаза — перстеньками на пальцах, кудрявая, с пухлыми ножками. Джамалю приятно было обнаруживать ту же семейную нежную струнку у своих друзей. Ведь в этом же и радость дружбы!
— Нет, дело не в детях, — сказал Мак-Грегор. — Просто хочу на время уехать.
— Надолго?
— На полгода. Быть может, надольше.
— Неужели!.. — Джамаль встал, подошел к окну за спиной у Мак-Грегора, бросил нервный взгляд на улицу сквозь пластиковые рейки жалюзи. Затем уставился на рисунки дочери, изображающие женщин в чадрах и приклеенные к листьям большого каучуконоса в кадке. — Полгода, — повторил он. — Значит, дело серьезное.
Мак-Грегор сидел, не оглядываясь на Джамаля.
— Возможно, будет даже лучше, если я уволюсь, — сказал он.
— Но зачем? — воздел обе руки Джамаль. — Зачем, во имя аллаха, тебе увольняться? По какой причине?
— Ну скажем, по причине конфликта убеждений, — сказал Мак-Грегор помедлив.
— Опять политика? — проговорил Джамаль упавшим голосом. — О господи...
В тот раз, когда Мак-Грегора вторично подвергли домашнему аресту, Джамаль был на год брошен в тюрьму. Иранские нефтепромыслы были тогда денационализированы, возвращены иностранцам, и те позаботились о том, чтобы все ярые поборники национализации были упрятаны за решетку. И теперь прежний пыл и неподдельное мужество Джамаля были укрыты глубоко под панцирем презрения к политике, и, зная это, Мак-Грегор не пытался взломать защитный панцирь. Но он понимал, что без объяснений не обойтись.
