— Может быть, стоит обратиться к врачу?
— Зачем?
— Ну, он выпишет тебе снотворное или что-нибудь в этом роде.
— Да не хочу я снотворного! Как я встану утром после него?
Грейс как раз узнала новый рецепт приготовления цыпленка, поэтому послушала меня минут пять, а потом убежала на кухню заниматься подливкой. Когда я закончил свой рассказ, мама сказала, что хочет побеседовать со мной наедине, и мы с ней отправились в сад к сараю, где отец держал инструменты.
Когда мы встали около дверей, мама сказала:
— Тот несчастный в лесу, про которого ты рассказал, — он ведь имеет отношение к проделкам Спайка, верно?
— Да. Но я не знаю точно, какое именно.
— Я так и думала. Ты его раньше видел?
— Да.
— Тогда расскажи мне, что происходит? Что происходит на самом деле?
— Мама…
— Лучше расскажи мне все прямо сейчас!
— Я не могу. Я обещал. И я боюсь, что, если я тебе расскажу, ты тоже окажешься в опасности, понимаешь?
— А что, сейчас мне легче? Я каждое утро просыпаюсь разбитая, как будто всю ночь дышала дымом и гарью. Куда бы я ни пошла, меня везде преследует запах дыма, даже в доме уже витает. А когда я думаю о тебе, я вижу тени там, где их быть не должно, и это продолжается до тех пор, пока я не перестаю думать о тебе.
— И что это означает?
— Это означает «опасность», Малыш. ОПАСНОСТЬ! Такую, что ты даже представить себе не можешь.
Я не знал, что сказать. Что я мог сказать? Иногда мне казалось, что мама нарочно сгущает краски, чтобы меня напугать, и что на самом деле она не обладает способностью видеть будущее. Иногда мне даже казалось, что Спайк прав, что все эти потусторонние силы и так далее — сплошная чепуха, но штука в том, что как бы я ни пытался убедить себя в этом, все равно не мог, потому что мамины слова настигали меня в самый неподходящий момент и опутывали сетью, так что мне было не вырваться. Опутывали, затягивали, заставляли поверить. Как сейчас.
— Я думаю, — сказала мама, — что пора уже тебе научиться слушать себя, а не других. Слушать, что говорит тебе сердце, понимаешь? И читать знаки.
— Какие знаки?
— Малыш, ты прекрасно знаешь, о каких знаках я говорю. О моих, о твоих, о наших знаках. О древних знаках. Они же везде, ты и без меня это видишь.
Я взглянул более внимательно маме в лицо и увидел новые морщинки там, где раньше их не было. Волосы у нее на висках совсем побелели. Она была меньше меня ростом, но сама этого не чувствовала. Мне часто казалось, что она гораздо выше меня, а бывало, что я не сомневался, что мама в состоянии остановить голосом груженный углем состав. Ее голос, тихий, как полет мотылька, как дрожь, как прикосновение снежинки к ночному окну, порой мог меняться. Вот и сейчас ее голос изменился, лицо окаменело.
— Слушай свое сердце, Эллиот, — сказала она, — потому что, если не станешь его слушать, придет большая беда.
Я открыл рот, чтобы возразить, хотя понятия не имел, что именно, но, к счастью, в этот момент Грейс открыла на кухне окно и позвала нас за стол, и, пока мы шли к дому, мама тихонько шепнула мне:
— Если не хочешь делать это для себя, по крайней мере подумай обо мне.
— Делать что?
— Сам знаешь что, — отрезала мама и замолчала.
Когда мы все сели за стол, мама сказала, что больше не желает разговаривать о «всяких жутях», и тогда отец рассказал нам, какую работу он выполнил недавно для отставного майора из Киттисфорда. Это майор отличился на войне тем, что однажды захватил немецкий танк, имея лишь ручную гранату да пистолет. Его предки владели огромными участками земли, сотнями гектаров лучших пастбищ, целыми деревнями, стадами овец и коров и даже разводили лошадей. Но их состояние постепенно уменьшалось, они продавали участки земли то здесь то там, и теперь майор жил в бывшем каретном сарае, куда он перевез библиотеку и свой боевой пистолет. Он курил трубку, булькающую слюной и мокрым табаком, жаловался на сильные боли в спине, но, несмотря на расшатанное здоровье, обожал ловить форель. Вот тут, собственно, и начинался рассказ.
— У него на участке есть небольшое озерцо — практически не озеро даже, а пруд. Он развел в нем золотых рыбок, чудесные создания, плавают себе, никого не трогают. И представьте себе, что придумал этот чудак — купил дюжину форелей и запустил их в свой пруд, мол, пусть поплавают несколько недель, а потом он их выловит. Так, говорит, просто в качестве разминки перед настоящей рыбалкой.
— Это что, тот пруд, что виден с дороги? — спросила мама.
— Да. Ну так вот, буквально через пару дней он присылает за мной, чтобы я почистил ему дно пруда. Мерзкая работенка, скажу я вам, там все дно забито склизкой, вонючей грязью. Я успел поработать буквально пять минут и вижу — по воде на меня плывет дохлая рыба, раздутая, как пузырь. Я положил на землю инструменты и за майором… Он достал сеть и выловил эту дохлятину, — понятное дело, это оказалась та самая несчастная форель. Все двенадцать рыб достали мы из пруда, и все мертвее мертвого. Мы с ним тогда решили посмотреть, как золотые рыбки поживают. И что же видим? Осталось всего несколько жалких рыбок. Вот загадка-то!
— Какой вкусный цыпленок… — пробормотала мама.
— Ну, тогда мы пошли обратно в дом, и майор достал свой самый острый нож и вспорол форели брюхо. И что же оказалось…
— Что же? Расскажи нам! — сказала мама.
— …что все форели до единой набиты золотыми рыбками! Эти гадины обожрались до смерти! Представляете?
— Боже, какая ужасная смерть, — пробормотала мама.
— Я именно это и сказал! А когда майор закончил их потрошить, то велел мне сложить эту дохлятину в мешок и закопать в самом дальнем углу сада. Отвратительное было зрелище, я вам доложу.
— Да уж, могу себе представить! — воскликнула Грейс.
Так прошел обед, типичный для нашего семейства. После горячего я убрал со стола тарелки, Грейс вынула из холодильника желе, которое она приготовила на десерт, и тут я случайно выглянул в окно.
Ашбритл — маленький поселок, здесь все друг друга знают. Не только людей, но и собак, кошек, кур, машины, велосипеды. Если, к примеру, ты написал письмо и идешь на почту отправить его, десять человек по дороге обязательно спросят тебя, куда ты идешь. А если хозяйка не развесила белье в тот день, когда она обычно стирает, люди сразу начинают гадать, не случился ли у нее сердечный приступ после дневного выпуска новостей. Бывает, туристы заходят в нашу деревню посмотреть на старый тис, но больше просто так к нам никто не заезжает, поэтому, если на улице появляется незнакомая машина, это уже событие. Может быть, в приходской газете об этом и не напишут, но люди точно будут за вечерним чаем гадать, кто это был и по какой надобности к нам пожаловал.
И вот за окном я увидел незнакомую машину, а в машине — знакомого мне лысого чувака с лицом злого пупса. Он сидел выпрямившись, сложив руки, и глядел прямо перед собой, так неподвижно, что немного напоминал покойника. Я похолодел, во рту мгновенно пересохло, язык прилип к гортани. Я уставился на него, а он вдруг взял и медленно-медленно повернул голову в мою сторону. Неторопливо, как будто знал, что я стою у окна. Наши взгляды встретились. Рот его дернулся, оскалился в усмешке, обнажив зубы — белые, ровные. Он цокнул языком, потом еще раз. Я попытался отвести взгляд, но не смог — меня как будто парализовало. Окно машины было открыто, и его глаза показались мне совсем белесыми, как отсвет облаков на снегу, и такими же холодными. Несколько секунд он смотрел на меня не мигая, а потом что-то сделал в салоне машины и бросил на дорогу зажженную спичку. Но он при этом не курил, вообще производил впечатление человека, который в жизни не прикасался к сигаретам. Такой подтянутый, ухоженный, из тех людей, что фанатично преданы своему телу, маньяк здорового образа жизни, проводящий все свободное время в тренажерном зале, поднимая тяжести или лупя по груше. Прыгающий в зале перед боксерской грушей, вымещая на ней злость, — удар, еще удар, — ругаясь, потея, на шее — полотенце, с лица капает пот прямо на пол, растекается лужей по полу, а под ногтями скапливается кровь.
Он выглядел опасным, напряженным, как скрученная пружина, как готовая к броску змея. Стремительным. Расчетливым. Безмолвным, даже в момент крика. Как лесная сова. А затем он так же медленно отвернулся от меня, провел языком по губам, завел машину и неторопливо поехал прочь, а я остался стоять перед окном со стопкой грязных тарелок, глотая поднявшуюся из судорожно сжавшегося желудка горькую желчь.
Мне уже совсем не хотелось десерта, и я придумал какую-то отмазку — что-то по поводу коровы, которая вот-вот должна отелиться, и что мистер Эванс ждет меня сегодня пораньше, — но они мне не поверили. Конечно не поверили. Они знали, что я вру, видели это по моему лицу и по тому, как я поблагодарил Грейс за вкусный обед и похвалил отца за его интересный рассказ. Мама проводила меня до дверей. Она положила мне руку на плечо и внимательно заглянула в глаза, но ничего не сказала. Только кивнула, дотронулась средним пальцем до середины моего лба и отпустила. Я сел на мотоцикл, но поехал не на ферму. Я отправился к Спайку.
