Он кивнул:
— Понимаю.
— Ну и как, можно?
— Я уже сказал тебе… Да. И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что ты описал мне инспектора полиции Диккенса.
— Кого-кого?
— Диккенса. За глаза мы все зовем его «Дергун».
— Из-за его рта?
— Точно. Но поверь мне, Эллиот, с этим человеком лучше не шутить. На нем медалей и цацек больше, чем на рождественской елке, и он, как минимум, такой же колючий. И еще он совершенно бешеный…
— Так вы думаете, я вам лгу?
— Вовсе нет. — Он придвинулся еще ближе ко мне. — Наоборот. У нас в отделении есть люди, которые спят и видят, как бы вывести его на чистую воду…
— А почему? Что он такого сделал?
— Немало, Эллиот. Он много успел где отметиться… Я сам его терпеть не могу — злобный придурок. Но он очень осторожен, пока нигде не наследил, даже зацепиться не за что. Пока.
— Да кто же все эти люди?
Поллок задумчиво постучал себя по носу.
— Слушай, — сказал он, доставая из нагрудного кармана визитку и протягивая ее мне, — во-первых, сынок, считай, что тебе повезло, что ты доверился мне, а не кому-то другому.
— У вас лицо честного человека. — Я пригубил пива. — Мне так кажется.
— Да, моя жена тоже так говорит. — Поллок постучал по визитке ногтем. — Вот тут, смотри, мой прямой телефон. Если попадешь на кого-нибудь другого, ничего ему не говори, понял? Просто повесь трубку. А пока я переговорю кое с кем из Бристоля.
— С кем?
— Тебе лучше не знать. Но возможно, они сослужат тебе лучшую службу, чем твой так называемый лучший друг.
— Понимаю.
— Ты знаешь, где он теперь?
— Нет. Но я подозреваю, где он может быть.
— Хорошо. Потому что, если мои догадки подтвердятся, он нам понадобится.
— Зачем?
— Да, и ваша дурь тоже.
— Мне кажется, он успел ее вывезти.
— Ладно, постарайся найти его. Вбей в его башку хоть немного здравого смысла.
— Боюсь, это будет непросто.
— Сложное никогда не бывает простым, Эллиот. Думаю, ты и сам начинаешь это понимать.
— Думаю, что начинаю, — сказал я и откинулся назад, и на долю секунды мне показалось, что в лице Поллока я читаю какое-то странное выражение, граничащее с хитростью. И все же он был честен со мной. Либо он — гениальный лжец. — Ну, мать твою, я и попал! — вырвалось у меня, и он улыбнулся. По крайней мере, мне показалось, что это была улыбка, хотя, возможно, он просто скривился от колы или от новостей, которые я только что ему рассказал.
Вообще-то я хороший работник. Я никогда не спорю с хозяином, добросовестно выполняю все задания. Даже если хозяин просит меня сделать что-нибудь, что мне не так уж и нравится, я это обычно делаю. Мне все равно, что я испачкаюсь или порву рубашку. Да, я потею, когда работаю. Когда я потею, то снимаю рубашку, заправляю ее под пояс брюк и продолжаю работать. Во время работы я насвистываю или напеваю песенку и, если у меня есть время, позволяю себе пять минут передохнуть и послушать, как поскрипывает, поворачиваясь, земля. Но затем я всегда опять возвращаюсь к работе и потею снова.
Когда я работал на того арбориста, то всегда потел, и на свиной ферме тоже. А до этого я потел на мужика, которого звали Альберт. Он занимался тем, что изготавливал декоративную бетонную плитку. Мы с ним работали в сарае, стоявшем в дальнем углу его участка, месили цемент в стареньком смесителе, а потом заливали смесь в фигурные формы. Когда цемент застывал, мы выколачивали плитки из форм, составляли их в ряд и ждали, пока они полностью высохнут. А потом нагружали его грузовичок образцами и везли показывать в окрестные магазины садовых инструментов и центры ландшафтного дизайна, да только нам не везло. Хотя Альберт и был неисправимым оптимистом, он все чаще хмурился, потому что, где бы мы ни предлагали свой товар, хозяева качали головами и твердили, что уже покупают плитку у других поставщиков. «Но это же ручная работа!» — говорил Альберт, в волнении потирая вспотевшие ладони и нервно прищелкивая языком. «Оно и видно», — бросал обычно клиент, указывая на какую-нибудь каверну или трещину на плитке.
Я успел поработать на Альберта всего пару месяцев, а потом он совсем разорился и закрыл свое производство, а мне сказал, что лучше бы я поискал работу в другом месте. Он не сказал, что увольняет меня, но я и так видел это по его грустным глазам и подергивающимся губам. И все равно я уважал старика Альберта. Да, он проиграл, но не сдался: в последний раз, когда я случайно встретил его в баре, он сообщил мне, что намеревается купить старинный велосипед, на котором мороженщики в старину ездили, знаете, такой тяжелый, с морозильником у руля, и ездить вдоль берега моря на курорте Торки, продавая мороженое и охлажденные сласти. «Это настоящее золотое дно, я совершенно уверен, что быстро разбогатею», — сказал он, и я ему поверил. Я такой — людям верю, даже в себя стараюсь поверить. И знаете, если к вечеру рубашка у меня не намокает от пота, я понимаю, что провел этот день неправильно и что мне надо сказать самому себе пару слов наедине. Назовите меня старомодным, но это у меня в крови. Сам не знаю, что за фигня.
Короче, на следующее утро я с головой окунулся в работу — в основном чтобы унять панику и отвлечься от мрачных мыслей. Конечно, я мог бы попросить выходной у мистера Эванса, он бы мне не отказал, но дел на ферме было действительно невпроворот. И когда я закончил с дойкой, хозяин попросил меня сходить в лес нарубить дров ему на зиму. Я и пошел.
Роща была обширная, но негустая, неряшливая из-за обилия орешника и молодой поросли ясеня, составлявших подлесок, и резко шла под уклон, точно юбка, сползающая с бедра. Я взял с собой топор, пилу и пару мешков и, когда нашел хороший сухостой, принялся за работу. Рядом на дереве немедленно уселась малиновка, следя за мной одним глазом и, видимо, надеясь поживиться древесными жуками, и прыгала с ветки на ветку, попискивая. Тут я припомнил, как кто-то говорил мне, что малиновки так храбры только в Англии, а в других странах они вообще никогда не приближаются к людям, наоборот, забираются в самые густые кусты. Я сказал: «Какая ты храбрая птичка!» — и она что-то прочирикала мне в ответ, дрыгнула хвостиком и порхнула на срубленное мной дерево. «Но домой я тебя не приглашаю, поняла? — продолжал я. — Даже и не думай лететь за мной следом и залетать в дом. Все знают, что малиновка в доме — к смерти. Слышишь, что я говорю?» Птичка склонила головку набок, прыгнула на ветку рядом с моим лицом и уставилась на меня одним крохотным круглым глазом. Я вновь замахал топором, и, когда у меня был уже приличный штабель бревен, нашел толстый старый пень, и вытащил пилу.
Работенка была жаркая, пот лил с меня в три ручья, но, к счастью, в роще была какая-никакая тень. Вот так, за пилкой дров, я ненадолго отогнал от себя беду. Если бы беда была мышью, она сейчас шмыгнула бы в норку, свернулась клубком и обвила бы длинным хвостом нос. И дышала бы так тихо, что даже жук или самый крохотный муравей не услышали бы ее. Гора дров росла, беда совсем умолкла, и в голове у меня остались только приятные мысли о том, как тепло будет мистеру Эвансу зимой греться у жаркого камина. Вообще-то мне ужасно нравится запах пиленой древесины, он такой заманчивый, в нем есть обещание чего-то хорошего, как в только что сорванном помидоре или пышной горячей булке. Если бы дрова были человеком, я уверен, они умели бы слушать чужие рассказы, у них были бы добрые глаза, теплая улыбка, а в руке они всегда держали бы стакан прохладного лимонада. Ха! А говорили бы они медленно, обдуманно и взвешенно, используя простые слова, без всякой там зауми. Они бы и ведать не ведали, что в мире есть насилие, они никогда никому не угрожали бы, наоборот, охраняли нас от беды. Я начал наполнять дровами мешки, и на секунду мне показалось, что они прошептали мне: «Ничего, парень, пережди денек, и все встанет на свои места. Только денек пережди, а там опять сможешь спокойно спать».
Малиновке надоело наблюдать за мной, и она упорхнула куда-то, а я через час уже вернулся на ферму. Я вытряхнул наколотые дрова из мешков, сложил их в поленницу за домом, а затем пошел за коровами: наступало время вечерней дойки. Коровы уже ждали меня у выхода с поля, пыльные с дороги, со свистом отмахиваясь хвостами от надоедливых мух.
Когда я привел их на задний двор, мистер Эванс вышел на крыльцо и сказал:
— Не забудь дать коту молока.
— Я никогда про него не забываю.
— Молодец. — Он ушел в дом выпить чашку чая.
После дойки я съел бутерброд и отправился на поиски Спайка. Пораскинув мозгами, я решил, что он может скрываться в двух местах. Он мог, к примеру, поехать к сестре. Она жила в Веллингтоне. Вообще-то это было не слишком вероятно — в последний раз, когда он упоминал сестру, они вроде бы не разговаривали, — но я все равно решил проведать ее. Сестра Спайка открыла мне дверь сама — на бедре у нее сидел малыш. У нее был такой же жесткий взгляд, как у Спайка, только его еще усиливали опущенные углы рта, темные круги вокруг глаз и руки, тонкие, как спички. Пока мы стояли в дверях, из-за ее спины вышел огромный пес с повязкой на голове и странным косящим взглядом, оскалился на меня и зарычал.
