Я почувствовал запах еще до того, как увидел дым. Густой, темный, едкий, он висел в воздухе, и на секунду я даже решил, что мамины рассказы по запах гари — предвестник беды — правда. Я читал знаки, слушал свое сердце и — вот, пожалуйста — тоже начал ощущать запах пожара. Но когда я подъехал ближе, то увидел, что дорогу к дому Спайка загораживает пожарная машина. Над деревьями поднимались клубы жирного черного дыма, а где-то недалеко ревел, трещал и плевался огонь. Я бросил «хонду» около изгороди и хотел пробраться мимо машины, но меня остановил пожилой пожарный. На дороге валялись развернутые шланги, из одного из них тонкой струйкой сочилась грязная вода.
— Извини, сынок. Туда пока нельзя.
— А что случилось?
— Пожар, не видишь, что ли?
— В том маленьком бунгало?
— Именно там.
— А он-то в порядке?
— Кто?
— Ну, Спайк. Парнишка, который там живет.
— Дома никого не было… О пожаре нам сообщили соседи.
— Понятно… А когда мне можно будет пройти туда?
Пожарник передернул плечами:
— Не знаю, сынок. Не думаю, что скоро. Пожар-то не потушить — наверное, придется валить дом.
— Ладно, спасибо…
Я постоял на дороге, соображая, что мне делать, посмотрел, как ветер треплет клочья дыма, а потом поднял с земли байк и поехал обратно на ферму. Я ехал небрежно, газовал где не положено, а в голове у меня не прекращалось истерическое верещанье: «Хватит! Не надо больше! Довольно!» На повороте на Эппли я едва не вылетел из седла. Машину понесло к обочине, я затормозил ногой об изгородь, снял руку с руля и с полминутки постоял, делая глубокие вдохи. А потом отправился дальше.
На ферме меня ждала записка от Спайка, которую он просунул под дверь трейлера:
Эл. Пришлось уехать, ко мне вчира преходили. Сл. Б. меня не было дома, но я их увидил на заднем дворе. Дурь у меня. Когда устроюсь, сообщу. Спайк
Я читал записку, когда из дома вышел мистер Эванс.
— О, ты разминулся со своим другом, — сказал он. — Он недавно заезжал.
— Да? А что он говорил?
— Да ничего. Похоже, сильно спешил.
— Спасибо, — растерянно сказал я, пытаясь унять обрывки гневных мыслей, что вертелись в голове. «Сколько можно?», «Зачем?», «Я устал!». Я действительно устал. Устал жить в постоянном страхе из-за чужой глупости, устал от нелепых смертей, от панических мыслей. Я хотел вернуть все назад. Назад, к тому времени, когда я переехал в трейлер мистера Эванса, когда я мог наблюдать за птицами, ни о чем не беспокоясь. Мог сделать себе чашку чая и выпить ее — неторопливо, смакуя каждый глоток. Или оседлать «хонду» и рвануть куда глаза глядят, просто так. А сейчас? До меня вдруг дошло, что мне давно пора поговорить кое с кем, и лучше сделать это не откладывая. Оставалось только надеяться, что они на месте, но если нет — какая к черту разница! Все равно человек должен делать то, что должен, даже если у него есть другие варианты!
Я доехал до телефонной будки в Эппли и бросил «хонду» в кусты. Я шел на риск, огромный риск, почти такой же, как если бы я решил прыгнуть с моста в реку, привязав себе на шею камень. Я это знал, но выбора у меня не было. Так как меня уже заперли в ловушку, в ловушку, которая стояла на полу страшной темной пещеры. Я слышал доносящиеся из темноты этой пещеры шорохи и шепоты и все прочее, что воображение может различить среди ночи.
Стоя около будки, я окинул взглядом дорогу и прислушался. В небе было тихо, но деревья кишели птицами. Здесь прошуршала сова, там каркнула ворона, тут семейство дроздов всполошилось, обнаружив поблизости кошку… Кто-то невидимый шуршал травой по ту сторону изгороди. Лиса? Барсук? Чуть дальше овцы тихо стояли, сбившись вместе и глядя друг другу в глаза, словно вели глубокомысленную беседу. Уж будьте уверены: если овцы собираются, как будто хотят поговорить, — быть беде, тут и к бабке не ходи! Некоторые утверждают, что суеверия — это, мол, как одеяло для бедняков, чтобы их разум спал спокойно, да только все они брешут. Никакое это не одеяло! Древние знаки и суевериями-то назвать нельзя. Они — как мост, перейдя который можно попасть в страну, где их подлинный смысл разгуливает в шляпе с пером и в вышитой рубашке, в бархатных штанах и больших кожаных сапогах. И такой смысл не ускользает, он ступает неспешно, позвякивая мелочью в кармане. Я засунул руку в карман, нашарил мелочь, позвякал ею и снова прислушался. Теперь вокруг было тихо.
В будке пахло кислой рвотой, пивом и окурками, на полу валялись пакеты из-под чипсов, и я сразу же вляпался в какую-то липкую дрянь. Я поднял трубку и набрал номер тонтонского полицейского управления, а когда там ответили, бросил в щель монетку и сказал:
— Могу я поговорить с детективом Поллоком?
— Минуту!
— Спасибо.
Через минуту я действительно услышал в трубке голос Поллока:
— Поллок у телефона.
— Алло! Детектив Поллок?
— У аппарата.
— Это Эллиот.
— Какой Эллиот?
— Ну Эллиот. Эллиот Джексон.
— Эллиот Джексон?
— Ну да, тот, кто нашел в лесу труп повешенного.
— Ах да. Конечно помню. Ну как ты поживаешь, Эллиот? Как твои дела?
— Дела — полный трендец.
Поллок усмехнулся:
— Ты что, вспомнил, что хотел мне рассказать?
— Возможно.
— Ну давай выкладывай.
— Я понимаю, что сегодня воскресенье и все такое, но не могли бы мы встретиться?
— Воскресенье, понедельник, четверг — нам без разницы, мы работаем без выходных.
— Так мне можно поговорить с вами? Лучше где-нибудь… в баре, что ли? Где-нибудь без свидетелей.
Он помолчал, раздумывая.
— Ну не знаю…
— Пожалуйста!
— Это что, так важно?
— Очень важно!
— Ну ладно… Ты знаешь бар «Черная Лошадь»? На Бридж-стрит?
— Нет, но я найду его.
— Встретимся там через час, идет?
— Идет.
Я доехал до места за сорок минут, заказал полпинты и нашел свободный столик в углу. В баре было полно народа, но на меня никто внимания не обратил. Мужчины играли в дартс, бросали мелочь в музыкальный автомат или пялились на женщин, а около стойки бара дремала утомленная жарой псина.
Поллок появился вовремя, заказал бутылку колы и сел рядом со мной.
— Знаешь, Эллиот, — сказал он недовольно, — вообще-то мы так не ведем дела…
— Да я иначе не могу, — пробормотал я, — я очень боюсь.
— Боишься? Чего же тебе бояться?
— Ну, не просто объяснить… — начал я.
— А ты начни с начала.
— А я могу вам доверять? — спросил я, понимая, что в любом случае иду на страшный риск.
— Ну конечно, Эллиот, — протянул Поллок. — Я же полицейский!
Я саркастически усмехнулся.
— Что в этом смешного? И что за вопрос?
— Нет, вы мне скажите честно, могу я вам на хрен доверять или нет?
— Да, — сказал он. — Ты можешь мне доверять.
Я взглянул в его глаза. Потом перевел взгляд на губы. Ни то ни другое ничего мне не сказало, но отступать было поздно. Слишком поздно.
— Ладно, — сказал я, — я вам расскажу.
Я начал с самого начала, с того дня, когда Спайк пришел ко мне и сказал, что видел незнакомого чувака в лесу около холма Хенитон, и как потом мы нашли целый парник дури, и как он попер всю эту дурь. И еще как мы напоролись на повешенного чувака (ну, до того как его повесили) и как теперь дом Спайка выгорел до основания, а в конце добавил:
— Я видел еще кое-кого с тем страшным Медведем.
— Ну да, ты уже рассказывал.
— Да, но после этого я видел его еще раз.
— Где?
— На парковке около полицейского участка.
— Что-о?
— Мне кажется, он служит в полиции.
Глаза Поллока сузились, он наклонился ближе ко мне и понизил голос:
— А почему ты так думаешь?
— Он был в штатском, но у него из нагрудного кармана торчал полицейский жетон. А еще кто-то назвал его «сэр». А сегодня я снова увидел его — около дома, где живут мои родители. Он сидел в припаркованной машине. Я думаю, что это именно он поджег дом моего кореша.
— Почему?
— Он бросил на дорогу зажженную спичку.
— Ну, знаешь, дружок, с такими доказательствами мы далеко не уедем.
— Я знаю. Но у него так неприятно дергается рот. И такие глаза… страшные.
— Ой-ой! У всех полицейских неприятный взгляд. Это профессиональное.
— Да, но не такой, словно тебя собираются задушить голыми руками.
— Н-да… — Поллок отхлебнул колы.
— Теперь понимаете, почему я спросил, можно ли вам доверять?
Он кивнул:
— Понимаю.
— Ну и как, можно?
— Я уже сказал тебе… Да. И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что ты описал мне инспектора полиции Диккенса.
— Кого-кого?
— Диккенса. За глаза мы все зовем его «Дергун».
— Из-за его рта?
— Точно. Но поверь мне, Эллиот, с этим человеком лучше не шутить. На нем медалей и цацек больше, чем на рождественской елке, и он, как минимум, такой же колючий. И еще он совершенно бешеный…
