— Да что ты! — сказала мне сестра Спайка. — Думаешь, я пустила бы к себе этого урода? Да не в жисть, даже если б мне заплатили!
— Но ты с ним общаешься?
— Нет. Последний раз мы виделись полгода назад, а то и больше.
— Понятно.
— Ну и что он теперь натворил?
— Да ничего особенного…
— Только не ври мне! С чего бы ты тогда ко мне явился?
— Да так… — сказал я. — Мы договорились встретиться в баре, а он не пришел. Вот я его и ищу.
— Правда?
— Ага.
Она покачала головой, но тут ребенок захныкал. Я видел, что она мне не верит, но, если честно, мне было плевать. Не нравилась она мне.
— Знаешь что, — сказала она наконец, — у меня полно дел. Иди давай, и если встретишь моего придурочного брата, привет ему от меня смотри не передавай…
Собака поднялась и сделала шаг в мою сторону. Вид у нее был голодный, глаза начали стекленеть.
— Ладно, тогда я пошел. Спасибо.
Сестра Спайка изумленно воззрилась на меня. Наверное, ей лет десять уже никто не говорил спасибо. А может, и говорил, не знаю. Как бы то ни было, она ничего не ответила, только хлопнула дверью прямо перед моим носом. Я постоял минутку, слушая ее удаляющиеся шаги, а потом пошел к своему мотоциклу.
После Веллингтона я направился в Милвертон. Дорога была спокойная, извилистая, к вечеру тени в высохших полях начали вытягиваться, а недалеко до поворота на Лэнгфорд Бадвилл с поля через изгородь вдруг сиганул небольшой пыльный вихрь. Он походил на призрака — иссохшую женщину в истлевшем желтоватом платье, с лицом, стертым временем, тяжелой работой и смертью. Вот так, кружась, она промчалась мимо меня прямиком к себе в преисподнюю и затерялась где-то на границе миров, там, куда заглядывать мне пока не хотелось.
Все же я остановился, чтобы посмотреть, что с ней станет, но вихрь исчез так же неожиданно, как и появился, сгинул обратно за изгородь. Я окинул взглядом пронзительно-голубое небо и грушевый сад за изгородью, услышал собачий лай, крутанул руль и, войдя в поворот, полетел вниз по дороге.
Милвертон — аккуратненькая деревушка, домики здесь богатые, садики ухоженные, за каменными изгородями растут ползучие розы, травка даже на кладбище подстрижена, и все машины аккуратно припаркованы. Здесь пахнет деньгами, но и тут есть места, куда не добираются ни запах денег, ни местная опрятность. Одно из таких мест я знал: позади высокого уступа у дороги на Тонтон примостился полуразвалившийся домишко с дырявой крышей, трухлявыми оконными рамами и дрянной музыкой, доносящейся с верхнего этажа. В садике громоздился мусор, а к передней стене была прислонена сломанная кровать… Здесь жили местные торчки, с которыми Спайк иногда общался, — они вроде бы снимали этот сарай, а больше ничего особенного по жизни не делали. Я постучал в дверь — никакого ответа. Я несколько раз крикнул в сторону верхнего окна, но оно не открылось, и тогда я поехал в местный паб, тот, что на главной улице, и там нашел одного из наркотов. Он был уже в жопу пьян, но когда я спросил его, не знает ли он, где сейчас находится Спайк, он ответил:
— А к-кто спрашивает?
— Я.
— А ты х-хто?
— Его друг.
— Это чё, у Спай-ка есть-таки д-друг?
— Да.
— Х-ха! Ты чё, бля, за дурака меня держишь?
— Никого я ни за что не держу.
Наркот посмотрел на меня мутными глазами, попытался выпрямиться на стуле, откинулся назад, засунул в ухо палец, поковырял, внимательно осмотрел добытую грязь и сказал:
— Слушай сюда, ублюдок, ты чё нах выеживаешься? Я ж тя сам в жопу, бля, отпердолю, понял? — Он громко рыгнул. — Я тя так отхерачу нах, что ты после этого ходить не сможешь. Ты понял?
— Эй, постой…
— Ты, говно сраное, я тебе не «эй»!
— Ладно. — Я на всякий случай сделал шаг назад. — Спасибо. Если увидите Спайка, скажите ему, что его искал Эллиот.
— Иди нах со своим Спайком, сам ему, бля, говори…
Я сделал еще пару шагов назад, повернулся и быстро вышел из бара, оседлал «хонду» и рванул из Милвертона, пока кто-нибудь из друзей этого урода не успел решить, что меня следует хорошенько отдубасить за наглость.
Я ехал куда глаза глядят, пока не доехал до Батеолтона, а там притормозил, чтобы полюбоваться зелеными лужайками, старинными домиками, рощами и увитыми зеленью низкими каменными оградами. Выехав на вершину холма, я решил поехать по дороге, что вела к Столи, но сначала остановился и внимательно оглядел расстилавшиеся передо мной поля. Конечно, я не очень рассчитывал увидеть Спайка прямо на поле, но, если честно, вообще понятия не имел, где его искать. Солнце садилось, окрашивая землю в мягкие золотистые тона. Мимо пролетела стая ворон — видимо, устраиваться на ночлег, только что подоенные коровы расслабленно брели обратно на пастбище. Лес неподалеку выглядел прохладным, деревья — прямыми, домики и фермы — надежными и безопасными. Так легко было поверить в эту обманчивую картинку, в этот мир и покой, в прохладу, в то, что жара наконец пошла на убыль. Что именно здесь — источник покоя, в этом месте, где радуга упирается в землю. Здесь и листья шуршат по-другому, и вода прозрачнее и холоднее, и даже земля закрывает усопших более мягким покрывалом. По вечерам здесь раздаются тихие переборы гитар и мелодичные звуки флейт, а на полянах, не боясь людей, играют кролики. Райские цвета, и райская тишина, место, где растревоженные люди могут встречаться, оставив все свои тревоги позади.
И люди на самом деле освобождались здесь от тревоги. Они протоптали тропинки через поля и холмы. Они шли держась за руки, говорили тихими, спокойными голосами, смеялись. И устраивали пикники в тени зеленых деревьев. Прислонившись спиной к старым калиткам, вместе пили пиво. А когда заканчивали и пить, и есть, и разговаривать, то закрывали глаза и погружались в тепло и уют, как в теплую ванну.
Я тоже сел на мягкую, заросшую травой обочину, положил голову на руки и сидел так не менее получаса. Мимо проехало несколько машин, потом трактор, вдалеке я заметил еще пару машин и тракторов, но белого фургона нигде не было видно. Рыча, пролетел мотоцикл, потом еще один. Над моей головой бесконечно кружил канюк. Потом пчела. Потом эскадрилья голубей. Еще одна пчела. Двое прохожих прошли низом через поле и исчезли в роще внизу холма. Я ждал, что они вынырнут на тропу чуть дальше, но они не появились. Может, орнитологи-любители ищут укромное местечко потрахаться. Невозможно понять, что люди затевают и о чем думают, когда видишь их со спины на расстоянии в полмили, так что я вновь сел на «хонду» и погнал ее в «Глобус», чтобы пропустить кружку пивка.
В баре только и разговоров было, что о пожаре в доме Спайка и как он сам напросился на неприятности. Кто-то сказал:
— Я зашел к нему на днях — так это просто свинарник. Весь дом завален дерьмом. На диван противно сесть, ей-богу. У него еще этот газовый фонарь был, совершенно доисторический, а плита… Даже вспомнить страшно…
— Да, но он никого не слушал… — сказал кто-то еще.
— Чего он не слушал? — спросил я.
— Не слушал, когда ему говорили, что нельзя жить в такой грязи.
— Ему бы хоть разок взять себя в руки.
— Но работник он неплохой, ничего не могу сказать. Всегда душу в работу вкладывает. Он ведь силен как бык, хотя по виду не скажешь.
— Это правда.
— Но ведь сила — это еще не все, верно я говорю?
— Далеко не все.
— Нужна дисциплина, правильно? Какая-никакая ответственность.
— Истинная правда.
— Эй, смотрите-ка, парни, о черте речь…
Я выглянул в окно и увидел, что к бару подкатывает белый фургон Спайка. Спайк припарковался за углом, и я вышел на улицу, чтобы его встретить. Он был бледен как мел, сухие губы потрескались, в глазах плескался страх. Вид у него вообще был какой-то безумный: затравленный взгляд, руки дрожат, ногти обкусаны в кровь. Я никогда раньше его таким не видел. Он выглядел как отражение моего крутого друга в каком-то кривом зеркале. Словно из Спайка высосали всю кровь и заменили чем-то холодным и бесцветным. Я залез в фургон и уселся на пассажирском сиденье. Спайк забил полиэтиленовыми пакетами с травой всю заднюю часть. Она уже упрела там и завонялась. Я сказал:
— Ты что тут забыл?
— Я не знал, куда мне деваться. Заехал к тебе, но тебя не было дома. Так что я просто кружил по окрестностям. Я боюсь…
— Ты боишься? — Мне пришло в голову, что я в первый раз слышу от него такое признание. И почему меня это не удивляет?
— Я до смерти напуган, Эл.
— Я нашел твою записку. Тебя ищут серьезные дяди, Спайк.
— Я знаю, черт подери!
— Они за что-то на тебя обиделись. Не знаешь, за что?
— Господи, Эл! Они сожгли мой дом! Мой дом, блин, все, что у меня было. Вся одежда сгорела, и пластинки, и телик, и мой плюшевый барсук.
— Как, и барсук?
— Ага, и он тоже.
— Вот дерьмо! Он же у тебя был уже сто лет.
