– ...причащается раб Божий... – слова застыли на губах у отца Андрея.
Перед ним стоял кругленький человечек с веселым счастливым глазом, во всяком случае, одним, с пыжиковой шапкой в руках, который явно не проходил исповеди, но зато подошел охотно под причастие. Это был Михаил Борисович Кондрашов.
– Что вам? – спросил в недоумении священник.
– Пришел засвидетельствовать свое почтение, – весело сказал ему Кондрашов. – Попробовать не дадите?
Он имел в виду причастие.
Отец Андрей накрыл чашу расшитым золотом по-кровцом и, на всякий случай, отодвинул подальше.
– Все подошли, кто исповедовался? – спросил он прихожан.
Церковь удовлетворенно вздохнула.
– Я вас после службы подожду, – пробормотал Кондрашов. – Разговорчик имеется прелюбопытный.
Отец Андрей вынужденно кивнул.
Взял из рук сына чашу, занес ее в алтарь...
– Слава тебе, Боже, слава Тебе...
Осторожно доел оставшиеся кусочки просфоры. Выпил разбавленное вино до капли и промокнул губы.
Он вышел из алтаря без риз, в подряснике и увидел, что Кондрашов меряет складной линейкой иконостас, что-то шепча под нос и вычисляя. В храме к тому времени, кроме них, не осталось ни одного человека.
– Вам помочь? – спросил его отец Андрей.
– Да все уже просчитал. Какой экран заказывать, – озабоченно пробормотал Михаил Борисович. – В Свердловске доставать нужно... Через управление кинофикации...
Он сложил линейку и спрятал в карман пальто.
– А может быть, обойдемся без экрана? – дипломатично поинтересовался настоятель.
– Какой же это Дом культуры без экрана? Нет. Невозможно, – отрезал уполномоченный. – Хотя... – здесь он замялся, и маленькие глазки его хитро блеснули. – Можно было бы отложить решение этого вопроса, если бы вы меня не обижали...
– Чем же?
На это Кондрашов вдруг вытащил из внутреннего кармана распечатанный почтовый конверт.
– «Его святейшеству Патриарху Всея Руси Алексию от протоиерея Андрея Голубцова, настоятеля храма Всех Святых в городе Гречанске...» – прочел с выражением Михаил Борисович. – Вы писали?
Отец Андрей смолчал.
– «Самоуправство уполномоченного по делам религии не имеет границ... Осквернение кладбища с костями наших отцов... Само существование единственного в городе храма поставлено под угрозу...» Стиль, кстати, канцелярский. Из вас мог бы выйти прекрасный бюрократ!
– На почте перехватили? – предположил настоятель.
– Помилуйте, Андрей Евгеньевич. – Кондрашов прижал пухлые руки к своей груди. – Какая почта? Из канцелярии Патриарха мне переслали со специальной резолюцией: «Разобраться и принять меры».
– Сам Патриарх наложил резолюцию?
– Думаю, что не сам, – пробормотал Михаил Борисович, вглядываясь в резолюцию. – Но это и не важно. Виновный в безобразиях уже найден.
– Не я ли?
– Вы! – страстно выдохнул Кондрашов и даже причмокнул губами. – Какой догадливый! За это вас и люблю. – Он в порыве чувств обнял настоятеля за плечи. – В этом городе живут одни дураки. А про по... Между нами, православными. Кес ке се? Умных – только двое. Вы и ваш покорный слуга. А я тут обнаружил... В местном архиве. Знаете, как это местечко называлось при Петре Великом? «Горнорудный завод Смердянск»! Каково?
И Михаил Борисович громко захохотал.
– Смердянск! Клянусь покойной тетей!
Отец Андрей вздрогнул. В упавшем с неба хохоте почудились ему последние времена.
– Давайте выйдем на воздух, подышим. Погода нынче теплая, – предложил уполномоченный.
Тускло посмотрел на алтарь. Вдруг истово перекрестился, надел на себя шапку и пошел к выходу.
Снег стал рыхлым, ноздреватым, как пемза. Его хотелось брезгливо обойти стороной, хотелось не касаться даже ногами, но он был повсюду, по обе стороны Уральского хребта, и некуда было бежать.
Михаил Борисович коснулся рукой кладки, кусок трухлявого кирпича остался у него в руке...
– А вы, оказывается, креститесь... – удивленно обронил отец Андрей.
Но он бы удивился еще больше, если бы узнал, что Михаил Борисович, можно сказать, верит в Бога, правда, несколько иначе, чем верил отец Андрей. Кондрашов почти точно знал, что он есть. А если что-то есть, этому нужно дать соответствующую оценку. И оценка со стороны Михаила Борисовича была негативной. Во-первых, в мире существовала смерть. Во-вторых, социальное неравенство, которое было значительно хуже, чем равенство в бедности при социализме. А если так, если Бог ничего не делает, чтобы как-то подчистить и подлатать собственное творение, то его, Бога, следует высмеять, протащить «за ушко да на солнышко», как тогда говорили. Библию Михаил Борисович читал частенько и уважал как литературный труд священных секретарей. И этой скрытой пламенной любовью к Богу – любовью наоборот отличались многие активные атеисты. Отец Андрей хотел верить, потому что сомневался в предмете веры. Кондрашов же знал, и это знание освобождало Михаила Борисовича от всякого рода вер и сантиментов.
– Хотите свежий анекдотец? – сказал он, как всегда, улыбаясь. – Приходит к Богу человек и говорит: «Ты – не Бог. Бог – я!..» А Бог ему отвечает: «Какой же ты Бог, если сам говоришь, что Бога нет?» – Кондрашов осклабился. – Каково? В стиле Розанова и Бердяева. Парадоксальная штучка. Если Бога нет, то нет и человека. Не правда ли?
– А где вы читали Бердяева и Розанова? – ушел от ответа отец Андрей.
– В Ленинской библиотеке. В спецхране... Вот здесь у нас будет детская площадка. – И Михаил Борисович показал рукой на развороченное кладбище, на котором двое рабочих устанавливали детские качели. – Дальше разобьем небольшой парк. Дружбы народов... А в самой церкви... вы уж не взыщите... Художественная самодеятельность и кинофильм «Веселые ребята». Устраивает вас подобная перспектива?
– Не устраивает.
– А если не устраивает, то слушайте внимательно! – и в голосе уполномоченного появилась нешуточная сталь. – Все уже согласовано и обговорено... Но дело еще можно приостановить...
Отец Андрей некоторое время ждал продолжения, но потом сам нарушил молчание.
– Так сделайте милость!
– Одного моего желания недостаточно. Нужна ваша помощь... Вас часто спрашивают о чуде на улице Чкалова?
– Бывает.
– И что вы отвечаете?
– А что мне отвечать? Я чуда не видел.
– Да, да... Город бурлит... Как стакан газировки... – уполномоченный задумался, беззвучно шевеля губами и как бы разговаривая сам с собой.
С его лицо сошла экзальтация, он как бы провалился в какую-то неведомую для отца Андрея яму.
Подошел к врытым в землю качелям, сел на них и несколько раз качнулся. Железо жалобно заскрипело.
– Это ведь не я... – пробормотал он вдруг. – Детская площадка на месте кладбища и все такое... Это он! – И Михаил Борисович поднял указательный палец вверх.
Спрыгнул с качелей и отряхнул руки.
Отец Андрей инстинктивно посмотрел в небо. Оно было подернуто низкой, как вата, облачностью и смотрелось вполне равнодушно, даже враждебно всякому живому существу.
– Мы то с вами думали, что покойный генералиссимус... царство ему небесное... людоед и душегубец... Что хуже уже не будет... Но нынешний Первый вообще без тормозов... – зашептал Кондрашов страстно, уводя батюшку прочь, подальше от будущей детской площадки и мрачных, как жесть, рабочих. – Для нынешнего нет авторитетов. Он такое накрутит, столько напылит... Ему бы гопак танцевать и галушки жрать! А он туда же... В политику попер!
Михаил Борисович тревожно оглянулся, чтобы убедиться, не подслушивают ли их.
– А я... за одно разоблачение Берии сказал бы ему спасибо, – пробормотал отец Андрей.
– Чепуха. Обычная борьба за власть, – махнул рукой уполномоченный.
И он был вполне искренен. Хотя не мог сказать всего, что обрушилось вдруг из Москвы. А этим всем был февральский доклад Хрущева, то ли читанный им прилюдно на съезде, то ли не читанный (говорили по-разному), но разрушавший сердцевину власти, которая худо-бедно держала страну. Сам Михаил Борисович доклада не видел, и ему тогда же шепнул на ухо один из секретарей обкома, что Сталин, оказывается, был редкой сволочью. Кондрашов с этим, на всякий случай, согласился и уже вечером отправил письмо куда следует с изложением данного мнения в сем опрометчивом со всех точек зрений разговоре. Каково же было его изумление, когда через три недели письмо пришло к нему обратно с чьей-то размашистой резолюцией: «Никогда такого больше не пишите!» И здесь Кондрашов понял: начался гопак, гопак со всей страной и со всеми ветвями власти, которые хлопали друг о друга, будто в ладоши били, поддерживая неистовый танец Первого секретаря ЦК КПСС.
– Вы что-то хотели сказать про храм, – напомнил ему настоятель.
