– Что говорят в городе? – пробормотал он, переведя глаза с жены на тарелку с гречневой кашей.
– Почем я знаю? Я и в городе почти не бываю.
– Но ведь на базаре вы бываете, – напомнил он жене. – Так что же говорят торговцы?
– О ценах говорят.
– А о чуде на Чкаловской?.. Стоит девица?
Павла промокнула дочке рот салфеткой.
– В газете «Путь Ильича» написали, что все это слухи.
– А вы-то сами верите в эти слухи?
Жена тускло посмотрела на батюшку.
– По глазам вижу, что верите, – сказал он с долей злорадства. – В Бога-то нам поверить труднее. А в сказку... в абсурд, нелепицу мы веруем безоглядно. – Он тяжело закашлял.
– Что вы такое говорите? Я верую в Иисуса Христа, Господа Бога нашего! – воскликнула матушка, и лицо ее пошло пятнами.
Девочка на коленях ее вдруг заплакала.
Отец Андрей знал, что жена не врет. Она была из сибирских староверов, а им хоть кол на голове теши, но от Бога своего не откажутся. Отец Андрей ничего не имел против них, но его поначалу сильно смущало ее мужское имя Павла. Он хотел даже ее перекрестить по новой, но жена не далась и даже призналась однажды, что апостол Павел мог быть женщиной, так, во всяком случае, считал ее дедушка.
Сейчас они говорили про веру, точнее, об отсутствии ее, и это была любимая тема отца Андрея.
– Да я не вас имею в виду, – пробормотал он с досадой. – А весь народ, всех жителей этого дымного города...
Время от времени он вытаскивал из своего почтового ящика белый конверт, внутри которого лежала небольшая мятая бумажка с заглавием «Святое письмо». Тогда эти письма получали везде. В Москве, Ленинграде, Куйбышеве и Гречанске. Были они написаны почти всегда детской рукой и повествовали о вещах необычайных, например, о том, что какой-то голубь заговорил непонятными словами и слепая старушка прозрела. Суть письма состояла в том, что получатель должен был переписать его семь раз и отправить семи разным людям. И тогда переписчику гарантировалась удача и выигрыш в государственную лотерею. В противном же случае письмо обещало напасти. Отец Андрей понимал, что религиозная народная жизнь сохранилась ныне только в этих чудовищных письмах, но все равно он рвал их с остервенением, не читая. Может быть, от этого в его семье и не было счастья.
Дочка заплакала еще громче.
– Настенька... Успокойся. Вот тебе сахар... – он попытался всунуть в ее ручонки кусок рафинада, но она с ужасом отпрянула от отца, как будто он был драконом, и прижалась к груди матери.
Отец Андрей снова уставился в тарелку с кашей. Заметил в ней волос и осторожно вытащил его двумя пальцами.
Затем порывисто встал и вышел в другую комнату.
Там он схватил за руку сына...
– Поймал!.. – закричал он в возбуждении и заломил руку за спину, заставив Сашку согнуться в три погибели.
Но тот ловко выскочил из-под его напора, увернулся и, толкнув кулаком в грудь отца, повалил его на кушетку.
Было не понятно, всерьез они борются или нарочно. Лицо Сашки пылало гневом, отец же пытался все свести к шутке, к глупости. Они раскраснелись и стали похожи оба на шаловливых подростков.
– Что там у тебя в школе? – спросил батюшка, тяжело дыша после потасовки. – Дразнят?
Сын промолчал.
– Не беспокойся. Меня тоже дразнили. Поповским охвостьем. Во времена моей юности было такое слово «охвостье», и я никак не мог понять, что оно означает. Я сказал об этом отцу, а он только засмеялся.
– А я не хочу, чтобы меня дразнили, – твердо сказал Сашка. – Не хочу быть твоим охвостьем. И вообще ничего не хочу.
– Тогда тебе нужно отказаться от нас с матерью. Но сейчас не двадцатые годы, и это не поощряется.
– Я уеду на стройку, – пообещал сын.
– Только лет через пять-шесть. Если сбежишь раньше, мы объявим тебя во всесоюзный розыск.
– Откажись! – вдруг пробормотал Сашка.
Отец Андрей вздрогнул. Он прекрасно понял, что имел в виду сын. Некоторое время думал, чем ответить, но не находил слов.
– Я знаю, все знаю... – наконец, сказал он медленно и глухо. – Тебя смущает немодность... неактуальность собственного отца. В самом деле, носить подрясник весьма странно...
– На женщину похоже, – сознался Сашка.
– Вот именно. Заросшее лицо, черные одежды, какая-то железка болтается на груди... Не модно.
– Не модно, – как эхо, отозвался сын.
– Но мода – вещь преходящая. Сейчас не модно носить бороду и заплетать волосы в косичку, как у меня. Но лет через десять-двадцать это может стать вполне нормальным, даже желаемым.
Сын недоверчиво хмыкнул.
– Поверь моему жизненному опыту. Подрясник? А вот шотландцы, например, носят юбки, и никто не бросает в них камень. А по поводу креста на груди... – он задумался. – Могу допустить неблизкое будущее, когда кресты станут носить по приказу. Почему бы и нет? Сейчас носят звезды на погонах и на лбу. А потом наденут кресты.
– Ну, это вряд ли, – сказал Сашка.
– Напротив. Вполне вероятно. Я этого времени не застану, а ты доживешь. Я вообще могу представить себе эпоху, когда церкви сделаются полны и туда будут ходить по моде или распоряжению. Только знай – вопроса веры это не решает. Надеть крест легко, а вот пойти на крест – значительно труднее... Даже Спаситель плакал в Гефсиманском саду! А что уж говорить о нас, грешных... – Он снова закашлялся.
– Я не пойду на крест, – отрезал сын.
– Тогда ты будешь стоять у креста, на котором распинают другого. Согласен на такую роль?
Сашка промолчал.
– Скажи подробно, что тебя смущает, – продолжал добиваться отец.
Сын опять не ответил.
– Не хочешь держать чашу при причастии? Хорошо. Я попробую найти другого человека. Если мне разрешат власти. Дай мне на это месяц.
– А ты мне помоги в геометрии, – пробормотал Сашка, смиряясь.
– Гипотенуза равна сумме квадратов катетов... Так или не так? – отец потер лоб, на котором выступила испарина. – Сумме квадратов катетов... – повторил он полузабытое правило, как молитву. – Сумме квадратов катетов...
Он почувствовал, что в ноги дует весенний ветер. Дом его был построен на невысоком летнем фундаменте. Давно уже надо было сделать двойные полы, но средств и рук для этого не находилось.
– А нельзя по-другому? – сказал вдруг Сашка.
– Как это по-другому? – не понял отец.
– Но ты же сам сказал: или ты распинаешь, или сам висишь на кресте. А нет другого пути?
– Нету.
– А я найду.
– Попробуй, – разрешил ему Андрей. – Это никому до тебя не удавалось.
– Я смогу, – пообещал Сашка. – Не беспокойся.
Отец Андрей призадумался. Он перевел собственную сентенцию на себя и почувствовал возможную лживость произнесенных им слов. Сам-то он висел на кресте или распинал висящего? Не понятно. Он всегда думал, что его распинают. Но дети были рядом, жена Павла намедни связала ему ладные носки из овечьей шерсти, и дом был хоть на летнем фундаменте, но собственный, не коммуналка, не клоповный барак, не холерный больничный корпус. И если отец его умер на лагерных нарах, то сына не тронули, и ему явно светила смерть в кругу жены и детей, то ли двух, а то и девяти, пока безымянных, но существующих уже в метакосмосе, смерть с исповедью и причастием, если к тому времени, конечно, церкви еще сохранятся.
Но он успокоил себя тем, что не следует торопить события. И что его личное место на кресте или рядом с ним определится Богом в самом ближайшем будущем.
– ...причащается раба Божия Лиза во оставление грехов и в жизнь вечную, аминь. – Отец Андрей аккуратно положил кусочек причастия в рот беззубой старухе из чаши, которую держал в руках сын.
Промокнул ей губы и дал поцеловать чашу.
– ...причащается раба Божия Елена во оставление грехов и в жизнь вечную, аминь.
Народу на литургии было немного, всего человек десять, знакомых до боли, постоянных агнцев Христова стада, в вере которых отец Андрей был вполне уверен и которые составляли его настоящую Родину. Не та березка на лысом склоне, тем более не кадящий днем и ночью завод, не партия, которая задумчиво смотрела на церковь, размышляя, прихлопнуть ли ее сразу или дать помучиться, а вот эти – Лиза, Елена, Федор, Прасковья... Бог в его душе существовал благодаря им. Но тот же старец, что нагадал девять детей, обличил его однажды в человекоугодии, сказав, что абсолютно пустая церковь не отменяет тем не менее существования Бога, а поголовный атеизм не отменяет Христовой жертвы.
Этого отец Андрей понять не мог. Он всегда считал, что святыня существует только благодаря почитающим ее людям, икона мироточит только из-за любви прихожан и паломников.
За стенами церкви был слышен механический гул. В узком окне, забранном решетками, был виден экскаватор, который сносил уверенным ковшом остатки сельского кладбища.
– ...причащается раб Божий... – слова застыли на губах у отца Андрея.
