— Но расчистил учебный плац в лесу и готовил крестьянских детей к восстанию брат прадеда, и методы обучения он мог усвоить именно благодаря передовым идеям, воспринятым им в Коти, — неуверенно возразил Такаси. — Вряд ли прадед, примыкавший к тем, кто подавил восстание, стал бы передавать брату методы обучения тех, кого готовили к восстанию, как ты считаешь? Разве так бывает, чтобы восстание совместно готовили враги?
— Почему бы и нет? — сказал я намеренно спокойно, но сам почувствовал, что голос мой стал резким. Еще с детства я привык возражать Такаси, который готов был изображать брата прадеда в ореоле героя и борца.
— Мицу, у тебя кровь идет? Опять стукнулся головой? — сказала жена, глянув на мой висок. — Почему тебя так волнуют старые истории, похожие на сон, и ты совершенно равнодушен к тому, что из ранки идет кровь?
— И в старых историях, похожих на сон, есть важные моменты, — сказал Такаси, впервые взглянув на мою жену с неодобрением.
Жена взяла у меня платок, вытерла кровь и, послюнявив палец, смочила ранку. Брат смотрел на нас так, будто присутствовал при интимном акте.
Потом мы молча, на некотором расстоянии, стараясь не касаться друг друга, стали спускаться по лестнице. В доме было совсем не пыльно, но тем не менее, пробыв в нем некоторое время, я испытывал ощущение, будто в ноздрях налипла пленка пыли и нос точно забит мукой.
Под вечер я, Такаси и жена вместе с юнцами пошли в храм за останками брата S. Дети Дзин прибежали туда еще раньше, и я надеялся, что в главном павильоне, как в день рождества Будды, вывесят пожертвованную нашим прадедом картину ада. Мы спустились к «ситроену», оставленному на площади перед сельской управой, — толпившиеся около машины деревенские дети потешались над нашей старой развалюхой, со смехом показывали пальцами на широкую полоску липкого пластыря, наклеенного над моим правым ухом. Мы не обращали на них внимания, и только жена, со вчерашнего вечера не пившая виски и пребывавшая в благодушном настроении, возрождаясь к новой жизни, радовалась даже насмешкам, которые дети посылали вслед «ситроену».
Когда мы въехали во двор храма, настоятель, соученик брата S, разговаривал с молодым парнем. Я сразу увидел, что настоятель, каким я его помнил, нисколько не изменился. Голова с коротко подстриженными седыми волосами, лицо, пышущее здоровьем, добродушное, улыбающееся, без единой морщинки, гладкое, как яйцо. Он был женат на учительнице начальной школы, но после того, как вся деревня открыто заговорила о ее связи с другом детства, ей пришлось бежать в город. Зная, как тяжело пережить подобное несчастье, особенно когда оно случается в деревне, я был поражен, что он, несмотря на все, нашел в себе силы жить, сохраняя беспомощную детскую улыбку. Разговаривавший с настоятелем парень в противоположность ему выглядел внушительно. В нашей местности жители в основном делятся на два типа, но молодой парень, настороженно следивший, как мы с женой вылезали из «ситроена», обладал совершенно специфическими чертами.
— Этот парень — главная фигура молодежной группы, разводящей кур, — сказал нам Такаси.
Когда мы вышли из машины, Такаси подошел к нему, и они стали о чем-то тихо разговаривать. Все выглядело так, будто парень специально поджидал Такаси в храме. Во время их беседы, не предназначенной для чужих ушей, и настоятель, и я, и жена вынуждены были терпеливо ждать, обмениваясь улыбками. У парня было большое круглое лицо с огромным крутым лбом, похожим на шлем, создающим впечатление, что вся голова — просто продолжение лица; выдающиеся скулы, тупой, выдвинутый вперед подбородок — ну точно морской еж; близко посаженные глаза, губы под самым носом — кажется, какая-то таинственная, непреодолимая сила тянет лицо вперед. Не только выражение лица, но и откровенно надменная поза, которую он без всякой надобности принял, разговаривая с Такаси, наводила на мысль о беде, которую невозможно предугадать. Правда, у меня, человека по натуре замкнутого, всегда возникает подобная реакция, когда я встречаюсь с новыми, необычными людьми.
Продолжая тихо разговаривать, Такаси повлек парня к «ситроену». Наши юнцы по-прежнему оставались в машине — в своем уютном гнездышке. Такаси усадил парня на заднее сиденье и что-то приказал Хосио, который был за рулем. «Ситроен» уехал по направлению к въезду в долину.
— Грузовичок, перевозящий яйца, сломался, и он пришел попросить Хосио починить мотор, — объяснил нам Такаси, простодушно гордясь тем, что, мол, только ему удалось сблизиться с деревенской молодежью. Конечно же, Такаси должен взять реванш за свое поражение в споре о поездке прадеда в Коти. Наши бесконечные споры — сплошное детство.
— А он не сказал тебе, что куры гибнут от голода? — спросил я.
— Здешние молодые ребята все делают вкривь и вкось. Продажа яиц идет плохо, денег не хватает даже на корм, а тут еще новая забота — испортился грузовичок для перевозки яиц. Конечно, когда грузовичок и тот сломался, выйти из положения невозможно, — ответил вместо Такаси настоятель, виновато улыбаясь, будто как местный житель вместе с молодежью несет ответственность за все, что у них происходит.
Мы вошли в главный павильон и сразу увидели картину ада. Пламенеющий красный цвет, который я после ста минут, проведенных на рассвете в яме, увидел на нижней стороне кизиловых листьев, точно в пасмурный день вобравших в себя солнечные лучи, снова бросился мне в глаза в пылающей реке и пылающем лесу на картине ада. В пылающей реке в ярко-красные волны вкраплены темные пятна, и это как раз и связано с воспоминанием о листьях кизила — ярко-красных, с редкими темными точками. Я весь ушел в созерцание картины ада. Цвет пылающей реки и тщательно выписанные мягкие, волнистые линии действуют успокаивающе. Из пылающей реки в меня вливается покой, масса покоя. В реке множество мертвецов — словно от резких порывов ветра волосы у них стоят дыбом; воздев руки, они взывают к кому-то. Есть там и мертвецы, почти полностью погруженные в реку, — торчат лишь их сухие угловатые зады и ноги. Печальный облик мертвецов обладает чем-то вселяющим душевный покой. Видимо, потому, что, хотя они изображены ввергнутыми в пучину страданий, физическое воплощение их мук создает впечатление торжественной игры. Кажется, что они свыклись, сроднились с муками. Такое же впечатление производят и мертвецы-мужчины, совершенно обнаженные, которым на головы, груди, спины обрушиваются горящие скалы. Возникает даже мысль, что мертвецы-женщины, которых черти гонят железными прутьями к пылающему лесу, с удовольствием оберегают связывающие их с чертями цепи, казалось бы усугубляющие страдания. Я стал объяснять настоятелю, как я воспринимаю эту картину.
— Мертвецы в аду мучатся действительно очень долго, поэтому они уже свыклись с муками и, возможно, лишь для порядка делают вид, что мучатся. Определение продолжительности мук в аду продиктовано на самом деле не более чем навязчивой идеей, — согласился с моей точкой зрения настоятель. — Например, в этом огненном аду мертвецы мучатся шестнадцать тысяч лет, а ведь одни сутки в аду — тысяча шестьсот земных лет — вот какие там сутки.
Бесконечные! Мертвецы в этом аду, если продолжительность мук установлена им максимальная, страдают шестнадцать тысяч лет. За это время притерпится какой угодно мертвец.
— Этот стоящий спиной черт, похожий на обломок скалы, работает изо всех сил, не покладая рук, но в его теле зияет черная дыра — то ли тень от мускулов, то ли шрам, непонятно — в общем, выглядит он полуживым. А вот мертвец-женщина, которую он избивает, на вид вполне здоровая. Действительно, кажется, что мертвец свыкся, сроднился с чертом, правда, Мицу?
Из этих слов жены я понял, что и она согласилась с моей точкой зрения, но это не означает, что на нее снизошел такой же глубокий покой, как на меня, от созерцания картины ада. Наоборот, блеск хорошего настроения, владевшего ею с утра, стал постепенно меркнуть. Потом я заметил, что Такаси, отвернувшись от всех, молча стоит лицом к золотому полумраку внутренних покоев главного павильона.
— Что случилось, Така? — окликнул я его, но Такаси, пропустив мимо ушей мой вопрос, бросил через плечо:
— Чем рассуждать о картине, лучше бы, Мицу, взять останки брата S и уйти, тебе не кажется?
Тогда настоятель поручил своему брату, с веранды смотревшему на нас, будто на какое-то чудо, проводить Такаси за урной с прахом.
— Така-тян с детства боялся картины ада, — сказал настоятель. Потом, переведя разговор на парня, пришедшего встретиться с Такаси, начал критиковать теперешнюю жизнь в деревне. — Какую бы проблему ни обсуждали местные жители, они не рассматривают ее в длительной перспективе. Неудача с разведением кур, постигшая молодых ребят, которые попросили друга Така отремонтировать грузовик, красноречиво свидетельствует, что дело их, по существу, агонизирует. Вяло, неумело берутся они за что-нибудь первое попавшееся и в результате оказываются в безвыходном положении, но все еще продолжают легкомысленно надеяться, что какие-то внешние силы придут им на помощь. Взять хотя бы супермаркет — универмаг самообслуживания. Сейчас в деревне под нажимом супермаркета разорились все местные лавки, кроме винно-мелочной, да и в ней сохранился лишь винный отдел, а наши торговцы не только не смогли защитить себя, но в той или иной форме стали должниками универмага. Может быть, они надеются на чудо, на то, что наступит такой критический момент, когда они окажутся не в состоянии выплатить свои долги, супермаркет лопнет и некому будет требовать уплаты? И этот один-единственный универмаг поставил всех жителей деревни в безвыходное положение.
