Когда бы мы с Аурой ни приезжали в Мехико, будь то летом или на праздники, она любила таскать меня на длинные пешие прогулки по маршрутам ее детства и юности в окрестностях студенческого городка и по самому кампусу, полуавтономному городу-государству, размером превосходящему Ватикан. Однажды по пути в японский ресторан на авениде Универсидад, остановившись на углу в ожидании зеленого сигнала светофора, она ткнула пальцем в три торчащие на горизонте башни, чуть в стороне от череды торговых центров и более низких офисных зданий, обрамляющих улицу, и сказала, что там, в этом жилищном комплексе, в крайней левой башне, и прошли их с матерью первые годы в этом городе. Башни строились, чтобы принять участников Олимпийских игр 1968-го. В клубах смога и лучах тлеющего солнца они походили на выключатели из голубовато-серого картона, вделанные в серо-желтый небосвод. Пока Аура предавалась воспоминаниям, я смотрел на башни и пытался представить себе лестницы, заполненные воющими котами и свисающими вампирами-наркоманами. Когда загорелся зеленый, мы, держась за руки, пошли дальше. Аура рассказывала, что, поскольку мать боялась выносить мусор к помойке у парковки поздно вечером, она всегда просила соседа составить ей компанию. Сосед был полным, тихим мужчиной, работавшим в лаборатории факультета ветеринарной медицины. Каждый раз, стоя в коридоре, через открытую дверь его квартиры Аура видела облезлого голубого ару на насесте в глубине гостиной и террариумы, в которых сосед держал змей и пауков. Еще у него была маленькая рыжеватая дворняга. Тихий, как и его хозяин, пес практически никогда не лаял, а только юлил и приветливо вилял хвостом, стоило столкнуться с ним в коридоре. Но этот бедный маленький песик, по словам Ауры, страдал лифтофобией. Минимум дважды в день сосед выводил питомца на прогулку, и минимум дважды в день они нескончаемо долго ждали лифт, который поднимался с ужасающим скрипом, и пока они стояли, толстый сосед пытался успокоить пса, поглаживал его, увещевал, но все усилия были тщетны: как только лифт с грохотом тормозил на этаже и двери открывались, перепуганный пес терял контроль над мочевым пузырем и писал прямо на пол. Будто обращаясь к капризному, но все равно балуемому ребенку, толстяк журил пса смиренным гнусавым голосом, который Аура до сих пор могла изобразить: «Ты должен был потерпеть, пока мы не выйдем, глупое создание», после чего он возвращался в квартиру за шваброй. И как бы часто соседи ни жаловались на стойкий запах собачей мочи у лифта, какой бы ни было мукой оттирать полы перед очередной прогулкой, — их толстый сосед ни разу не вышел из себя и даже не заикнулся о том, чтобы избавиться от пса.
Это ли не пример безграничной любви? — помнится, заметил я, пока мы шли рука об руку по тротуару.
Спустя мгновение Аура ответила: да, но куда большим проявлением любви был бы переезд с собакой в другое место, на первый этаж.
Может, он не переезжал потому, что еще сильнее любил твою мать?
Кто знает, возможно, сказала она. Бедный Аякс.
Аякс? Как мыло? — спросил я.
А-якс, ответила она, как в «Илиаде». Она взяла меня за подбородок и сказала: ox, mi amor, почему ты такой дурак? — а потом поцеловала. Это был еще один наш маленький ритуал, хотя мои глупые реплики, вопреки ее язвительным замечаниям, часто вырывались непроизвольно. Она объяснила, что и в Мексике мыло называется Ajax, но по-испански греческий герой зовется Áyax. В любом случае, по вечерам мать спускалась к мусорным бакам только при условии, что Аякс шел вместе с ней. Интересно… Может, Аякс действительно был влюблен и специально держал наготове немного мусора, чтобы было с чем выйти на улицу, когда к нему постучится мама?.. — размышляла она. Тут я понял, что Аяксом зовут соседа, а не собаку, и уже был готов сказать по этому поводу какую-нибудь глупость, как что-то меня удержало. Интересно… — Аура произнесла это слово с такой печалью в голосе, будто кто-то нежно взял на фортепьяно минорный аккорд.
В надежде услышать продолжение, я позволил себе заметить: забавная история. Но ее настроение явно переменилось. Как звали собаку? — спросил я. Не помню, ответила она. Она прижалась ко мне, склонив голову на мое плечо, и до прихода в ресторан мы больше не сказали друг другу ни слова. По меркам Мехико, суши здесь были вполне приличные. Это был семейный ресторан, принадлежавший настоящим японцам, а не, как это часто бывало, переодетым в кимоно мексиканцам с повязками мастеров боевых искусств на головах. Оформление под традиционный японский стиль, с замысловатыми резными панелями темного дерева и красными бумажными фонарями с иероглифами.
Возможно, это случилось у мусорных баков, а не на лестнице, как мне казалось раньше, сказала Аура.
Что, возможно, случилось у баков? — осторожно спросил я.
Нечто по-настоящему ужасное, сказала она. С мамой. Я не знаю, может быть. Ты не представляешь, что довелось вынести маме в эти дни, Фрэнк. Отчасти поэтому я не могу долго на нее сердиться. Не думаю, что она когда-нибудь расскажет мне всю правду. Даже на смертном одре. Аура нарочито передернулась и обняла себя руками, будто пытаясь согреться. Она засучила рукав хлопчатобумажного свитера и протянула мне руку. Смотри, сказала она. Рука была вся в мурашках. Я взял ее в свою: ладонь Ауры была влажной от пота.
Что с тобой, mi amor?
Но она просто сидела и грустно смотрела на стол, это длилось минут пять — может, меньше, но мне показалось, что прошло много времени, — пока я словно парализованный сидел напротив нее.
Что ж, мне было четыре или пять, так что я не очень хорошо все помню, в конце концов сказала она. Теперь Аура смотрела в сторону, ее речь стала размеренной и звучала слегка по-детски. Помню, что мы вернулись домой поздно, на такси. Должно быть, мама брала меня с собой к Вики или что-то в этом роде. Мы ехали на зеленом «фольксвагене-жуке» со снятым передним пассажирским сиденьем, в то время так ездили все такси. Вероятно, я заснула, и она разбудила меня, сказала, чтобы я оставалась на месте, что она скоро придет и что ей нужно снять немного денег. Ее голос звучал обычно, но она выглядела испуганной, будто с неимоверным усилием держала себя в руках, ее лицо подрагивало, словно она вот-вот зарыдает. Действительно ли я это помню, или придумала много лет спустя, чтобы заполнить пробел в памяти? Я не знаю.
Ты хочешь сказать, что не уверена, говорила она тебе это или нет? — спросил я. Что ж, неудивительно. Это было так давно. Но есть ли что-то, в чем ты уверена?
Я помню шофера, сказала Аура, по крайней мере, мне кажется, это настоящее воспоминание. Во-первых, я помню его затылок. У него была очень большая голова с короткими черными волосами, примятыми на макушке. Должно быть, у него были и уши, она невесело усмехнулась, но ушей я не помню, только голову. Она напоминала мертвую планету. Мертвую планету, излучающую антивещество, понимаешь, что я имею в виду? Во-вторых, помню его шею, потому что она была как у свиньи. В-третьих, его глаз. Он повернул голову, когда мама выходила из машины, поэтому я увидела его глаз. Неужели ты никогда не замечал, Аура смотрела на меня умоляющими глазами, какой тихой я становлюсь, если мы сидим сзади в такси, а у водителя большая голова?
Ты имеешь в виду в Мехико или в Нью-Йорке тоже? — я действительно ни разу не замечал ничего подобного.
В основном здесь, ответила она. Нью-йоркские такси отличаются от наших, в них есть эти… перегородки между тобой и водителем.
Возможно, я пару раз и замечал нечто подобное, сказал я, но я не знал, что это из-за размера головы водителя.
Его глаз очень испугал меня.
Чем же он напугал тебя?
Аура повернула голову и сощурилась так, что ее глаз превратился в щелку.
Да, выглядит ужасающе, улыбнулся я, но выражение ее лица как бы говорило: знаю, по-твоему, все это милая чушь, но сейчас от тебя требуется выслушать меня и попытаться понять, что я имею в виду. Я спросил: так что, ты думаешь, случилось той ночью?
Они оставили меня одну в такси, сказала она. Они вышли вместе, таксист и мама. Наверное, он запер двери, точно не помню. Представляешь, каково мне было?
Нет, не представляю, ответил я. Хотя мое воображение быстро нарисовало образ четырехлетней девочки, сидящей со скрещенными ножками на заднем сиденье, словно позабытая кукла, с пухлыми кукольными щечками и глазами, полными страха и недоумения.
Я не уверена, но, скорее всего, они прошли через площадь к зданию напротив и вошли внутрь, продолжала Аура. Я не помню, был ли кто-то на улице и как долго мама не возвращалась. Но когда она вернулась, то вытащила меня из такси и быстро понесла прочь, я помню, как уткнулась лицом ей в плечо. Наверное, я плакала. Думаю, это все, что я помню.
По словам Ауры, за прошедшие годы она бесконечно пыталась сложить воедино эти разрозненные фрагменты воспоминаний, в том числе и во время сеансов психотерапии. Она расспрашивала об этом происшествии и свою мать. «О-о-о, нет, hija, только не сейчас! — так Хуанита обычно отвечала на ее вопросы. Ты что, хочешь чтобы я поверила, что ты это помнишь? Ничего не было. Ничего-о-о!» Но однажды, когда Аура не успокаивалась: ма, ты тогда хотя бы вызвала полицию?! Хуанита ответила со взрывом фальшивого смеха: ну конечно! Любой бы так и сделал! Вызвать полицию! Чтобы они прихватили текилы и поздравили его! С чем поздравили, ма? — спросила Аура, а мать посмотрела на нее в упор и ответила: с удачным ограблением, с чем же еще?
