— Нет, — говорит Жильбер как можно тверже, — это неверно.
Глава IX
Весна одиночества
Жильбер растянулся под липой. Ему хотелось бы закрыть глаза и слушать пение птиц да шум ветра в листве, но он не может оторвать взгляда от лица Матильды. Она стоит совсем рядом — застыла в неподвижности на последней ступеньке крыльца. Как могла она измениться до такой степени? Она, такая живая, такая стройная, стоит теперь в нерешительности, с опущенными плечами, словно тяжесть горя придавила ее и мешает двигаться. Лицо бледное, почти некрасивое. Глаза, прекрасные глаза Матильды, потеряли блеск, окружены лиловыми тенями. Губы плотно сжаты — кажется, они никогда уже не смогут улыбаться.
На дороге стоит такси, приехавшее из Экса. Шофер грузит чемоданы в багажник.
— Ты в самом деле не хочешь ехать со мной, Матильда?
Голос у Луи мягкий, почти умоляющий. Матильда уже отказала ему. Это она вызвала такси по телефону. Клоди бежит через террасу, она смеется, локоны ее прыгают по плечам. Жильбер испытывает глупое умиление: какая прелестная у него дочка — восхитительная, свежая и розовая, как цветок. Матильда берет ребенка за руку и подходит к шезлонгу Жильбера.
— До свидания, Жиль...
«Даже голос у нее изменился», — думает Жильбер. Если бы он мог высказать Матильде, как ему грустно за нее, — высказать все, что он чувствует... Если бы можно было говорить с ней просто, как прежде. Но она стоит перед ним холодная, напряженная и смотрит куда-то мимо — уже самый ее вид делает невозможным всякое проявление чувств, всякий дружеский жест. Видя, как она берет за руку Клоди, он говорит;
— Но, Матильда, эта малышка — моя дочь...
— Да, Жиль, она твоя дочь, но она еще нуждается во мне. — И дрогнувшим голосом добавляет: — Не отнимай у меня Клоди, Жиль. Она — единственное, что у меня осталось. Ты будешь видеться с ней, когда захочешь. Стоит только послать за ней Гобера.
Жильбер встает, берет дочь на руки. Ему хотелось бы поцеловать Матильду, но она уже отошла и садится в такси. Жильбер несет Клоди до машины и усаживает около тетки.
— А ты, Матильда, — спрашивает он перед тем, как захлопнуть дверцу, — ты ведь вернешься? Ты здесь столько работала, ты полюбила эту деревню. Скажи мне, ты вернешься в Бастиду?
— Никогда. Я никогда не вернусь, — сухо отвечает Матильда и дает шоферу адрес адвокатской конторы.
Луи молча стоит возле своего «пежо», в котором он надеялся отвезти Матильду и Клоди.
Жильбер подходит к нему. Оба смотрят вслед удаляющемуся такси, затем Жильбер возвращается к своему шезлонгу.
— Она ненавидит нас, — грустно говорит Луи.
— Почему? Ко всему, в чем она винит нас, мы абсолютно непричастны.
— Да, непричастны, но она никогда не перестанет нас ненавидеть просто потому, что мы живы, а Жорж мертв.
Жильбер молчит. Теперь он упрекает себя за то, что приехал слишком поздно. Вернись он на несколько минут раньше, и Хосе не совершил бы этого безумного поступка. Почему он не позвонил в Бастиду? Почему не попросил Луи предупредить Хосе? Почему он останавливался и смотрел на деревья? Он шепчет:
— Мне жаль Матильду, я просто в отчаянии.
— Она любила Жоржа, любила его! — гневно повторяет Луи. — Значит, существуют все-таки женщины, способные на такую любовь! Она любила его со страстью любовницы и преданностью матери. Она пожертвовала для него всем — жизнью, призванием (ведь она была более одаренным адвокатом, чем Жорж), даже своим достоинством женщины. Вспомни, как она крикнула тебе, что сама толкнула Франсину в объятия Жоржа!
— Забудь ее, — говорит Жильбер.
— А ты? — спрашивает Луи. — Ты сможешь забыть ее? Разве ты не любил ее, ты тоже? А Хосе? Он живет у меня, потому что Матильда перестала его замечать. Я слышу, как он рыдает ночи напролет. Он оплакивает не свое преступление — он корит себя за то, что причинил горе Матильде. Сегодня вечером он уезжает...
Жильбер знает об этом: консульство разыскало двух дядей Хосе. Они прислали нежные письма, полные орфографических ошибок... Они ждут его, как сына. Оба работают на рисовых плантациях в устье Эбро. Там у Хосе будет семья, двоюродные братья его возраста, там он, может быть, станет счастлив...
— Да, я люблю Матильду, — говорит Жильбер просто, — и все же она лишила меня всего: жены, дочери, а теперь и Хосе покидает меня, чтобы она не страдала при виде него. Бастида опустела... Если бы ты не жил так близко, если бы Гобер не приходил поговорить со мной о хозяйственных делах, если бы его жена не передвигала мебель, делая уборку, я бы в этом большом доме не слышал ничего, кроме своего дыхания и шума собственных шагов. К счастью, есть работа, которой всегда непочатый край и за которую я скоро буду в силах взяться, а не то... — И Жильбер делает неопределенный жест.
— Хочешь, приходи ночевать ко мне, — предлагает Луи.
— Нет, я должен быть здесь, но мы будем видеться часто, очень часто.
Хосе знает, что Матильда уехала. Он — в последний раз — помог Гоберу подрезать абрикосовые деревья и теперь направляется к Бастиде. Хосе хочет провести этот последний день подле своего tio Жиля. А потом он будет ждать поезда, будет ждать конца путешествия, будет ждать своих дядей, будет учиться собирать рис в заболоченной пойме Эбро, будет ждать Жиля, который обещал навестить его. Хосе присел на гравий у шезлонга.
— Ты в самом деле стал большим красивым парнем, — говорит Жильбер: ему очень хочется, чтобы серьезное лицо Хосе смягчилось.
Но юноша больше не улыбается.
— Я хотел бы вас спросить кое о чем, — говорит он, не поднимая головы, как будто стесняясь своих слов, — вас, мужчин: вы считаете, что Матильда оправится?
Луи кладет руку на черные жесткие кудри Хосе.
— Любовь и отчаяние — это не болезни, Хосе, но я боюсь, что понадобится много лет, чтобы Матильда оправилась.
— Я не понимаю любви, мне не нравится это чувство, — говорит Хосе. — Почему tia Матильда любила el Claudico? Почему плакала Алина, когда убили ее Жан-Поля? Она вроде так его любила, а теперь танцует с американцами. Все ночи проводит в Эксе, ходит там с ними на голове! Она пьет, курит, красится, она спит с этим рыжим Джо, который дает ей сигареты, банки с консервами, разные другие подарки.
— Возможно, именно потому, что она любила Жан-Поля, — шепчет задумчиво Луи.
— А Франсина, — гневно продолжает Хосе, — за что ты любил esta puta, tio Жиль? Эту Франсину, которая не любила тебя, обманывала, которая ушла от тебя, да еще с немцем, — добавляет он, сжав кулаки. — Если она вернется, убей ее!
Луи вздрагивает, Жильбер в смятении смотрит на Хосе. Он думает: «Надо с ним поговорить, надо, чтобы он понял». Но слова, уже готовые слететь с его губ, кажутся Жильберу лишенными смысла. Как это сделать? Как объяснить этому ребенку, что нельзя убивать! «Не убий!» — заповедь, поруганная больше всего на свете! А Хосе — много он познал, кроме смерти? Он, которому с детских лет приходилось вставать с земли среди трупов и говорить: «А мне всегда везет». Луи, да и сам он — сколько раз они брали с собой Хосе, когда ходили в маки? А там — чему они его учили? Убивать и радоваться тому, что удачно выстрелил, пустил под откос поезд, заминировал мост, расстрелял патруль, убил врага. Для Хосе жизнь и смерть — игра в орел или решку, когда каждый выигрывает одно из двух. Как же теперь сказать ему, что это отнюдь не игра? Как сделать из этого одичавшего ребенка разумного человека, наделенного критическим умом, способного к сомнениям, гуманного? Да, тот человек, встреченный на дорогах отступления, был прав: «Ранний плод — горький плод».
— Слушай меня внимательно, Хосе. Никогда больше не произноси этих слов: «я его убью», «убей его»! Нельзя убивать. Смерть человека — это очень серьезно. Ты видел, в каком отчаянии Матильда. Хорошенько запомни: у каждого человеческого существа есть кто-то, кто любит его, кто ждет его, кто будет страдать, если он погибнет. Война окончена. Нельзя допустить, чтобы она превратила нас в чудовища. Не надо больше убивать. Никогда.
Хосе приподнимается на локте, он слушает внимательно, губы его приоткрыты, большие глаза полны удивления.
— Да, tio Жиль... Значит, никогда больше не будет войны?
— Нет, — говорит Жильбер, — больше никогда.
Он знает, что лжет.
Жильбер подгоняет косилку к ферме. Он не сразу спускается с сиденья, а ждет, когда отойдут онемевшие руки и пальцы. Он вытирает влажное от пота лицо, закуривает сигарету и смотрит на свои поля, где на месте скошенных хлебов остался ковер из густой золотистой соломы. У него хватило сил закончить работу, и он счастлив. За кипарисами, которые обозначают границу имения, садится солнце, окрашивая небо в красный и фиолетовый цвета. Бумьен ждет своего хозяина, вертится вокруг косилки. Лиза Гобер выходит из хлева, выстраивает в ряд бидоны с молоком.
— Не очень замучились, мосье Жиль?
— Нет, я чувствую себя много лучше.
