Директриса энплюсодинского музея была женщина интеллигентная, высокая, когда-то красивая, очень культурная. Униформой всем культурным женщинам провинции служила шаль местного производства — во всей провинции коренное население выживало тем, что шило платки, а если ткани не хватало, плело кружева. Библиотекарши, учительницы, директрисы провинциальных музеев, все, на ком так долго держалась истинная культура, то есть все, кто так долго и глупо делал вид, будто что-то еще есть, тогда как на деле давно уже следовало отказаться от этого дрянного представления и начать какое-нибудь другое,— всегда кутались в шали. Их представление о культуре, однако, было стопроцентно варяжским: веди себя скромно, не харкай. Они любили, чтобы формуляры были заполнены разборчиво. Им нравились ритуальные вещи вроде отставленного мизинца при чаепитии, слов «спасибо» и «пожалуйста», варяжских паролей, не имеющих к культуре никакого отношения, и еще они любили варяжские народные романсы, в которых суровые варяжские женщины, поющие в нос, давали решительный отлуп, тоже в нос, любым мужским поползновениям. Разумеется, среди провинциальных библиотекарей и директрис были истинные подвижники, хорошие люди, и одна из таких подвижниц, Марья Семеновна, работала в городе N+1. Она любила свой приплюснутый купеческий город и крошечный музей, восстановленный местными умельцами. Она любила зал местных промыслов — изготовление грибов из любых подручных материалов, от дерева до глины; грибы были вытканы на местных шалях, украшали кружева, столовый прибор в виде грибов был когда-то подарен президенту, и только так он узнал о существовании данного города. Грибов в городе и его окрестностях водилось очень много. Вероятно, они питались подземной влагой, тогда еще скрытой, смирной.
Не найдя в городе ни одного работающего заведения, губернатор и Аша зашли в музей — просто потому, что там было открыто.
— Проходите, проходите, добрый день,— поприветствовала их директриса.— Я рада, что вы интересуетесь историей нашего города.
Она провела их по залам, стилизованным под купеческое жилище начала девятнадцатого века, где под стеклом на столах лежали извлеченные из семейных архивов гимназические сочинения про Дубровского, фрагменты частной переписки, в которой все благодарили Бога за то, что до сих пор живы, и страница рукописи писателя Кислопрядильщикова, видного народника, сотрудника журнала «Русское богатство»: очерк «Лесной пожар». По стенам висели портреты местных купцов и их детей. Купцы были насупленными, лица их — каменными, и видно было, что купеческое слово их твердо. В лицах детей читался затаенный ужас перед тем, что когда-нибудь и им придется стать каменными, и купеческое слово их будет твердо. Купцы были по большей части варягами и люто ненавидели хазар, видя в них опасных конкурентов. Когда хазары стали комиссарствовать в городе, купцам мало не показалось.
— Это музыкальная шкатулка,— рассказывала Марья Семеновна.— Музыкальные диски хранились в доме казака Онуфрия Янова, впоследствии расказаченного, и купца Прокофия Жвакина, впоследствии раскупеченного. Музыкальные ящики Янова и Жвакина были сломаны во время революции, и диски негде было прослушать. Дети делали из них мишени для луков, и большинство дисков погибло. Уцелел один, завалявшийся на чердаке и содержавший вальс «Амурские волны». Музыкальный ящик случайно уцелел в хозяйстве трактирщика Прушкина, впоследствии растрактиренного. Его починил кустарь Зобов, впоследствии раскустаренный. Ящик долго хранился у комиссара Штейнмана, впоследствии комиссованного, а в 1937 году раскомиссаренного окончательно. Создатель нашего музея Борис Павлович Феклыгин, местный учитель, впоследствии разучившийся, обнаружил диск и совместил его с ящиком, потому что диск без ящика и ящик без диска не представляли никакого интереса. Да, в сущности, вся страна у нас состоит из дисков без ящика и ящиков без диска, и они вечно враждуют, вместо чтобы объединиться и произвести дивную музыку. (Это уже я говорю, а не она). Сейчас вы ее услышите.
Она поставила диск на ящик, накрутила ручку, пружина стала раскручиваться, диск завращался, задевая прорезями за шипы, и хрипловатые колокольчики заиграли вальс «Амурские волны». Аша выглянула в окно. Воды Энки, а может, какие-то другие воды уже поднялись до окна провинциального музея. Вода проступала сквозь крашеные доски пола. По воде бежали мелкие амурские волны: амур означает любовь, и вода как бы слегка трепетала от любви к заполняемому ею городу.
— Благодарю вас за внимание,— сказала Марья Семеновна, поправляя очки.— Теперь мы продолжим нашу экскурсию по городу, надо только взять лодку.
Она быстро надула с помощью насоса небольшую резиновую лодку, открыла окно, причем вода хлынула в дом; директриса забралась в плавсредство и помогла разместиться там губернатору с Ашей.
— Внизу под нами вы видите улицу Семеновскую и дом купца Кузина, пожертвовавшего три тысячи на создание городской библиотеки,— говорила Марья Семеновна, деловито гребя, лавируя меж постепенно скрывавшимися домами и возвышавшимися над водой храмами.— Вот эта удивительная церковь Николая Угодника казалась мне в детстве очень высокой, как бы длинношеей, и я называла ее «балерина». А вот эта удивительная церковь Параскевы Пятницы казалась мне кругловатой и приземистой, и я называла ее «бабушка». У нас был очень хороший город. Приносим вам свои извинения за то, что вы знакомитесь с ним в ситуации временных неудобств.
Вода прибывала неудержимо. Лодка поднималась выше и выше. Скоро над водой торчали уже только кресты колоколен. Вдалеке виднелся скалистый обрывистый берег — здесь начинался юг, горы.
— Благодарю вас за посещение нашего города,— сказала Марья Семеновна, причалив к скале.— Наша экскурсия окончена. Всего доброго.
Губернатор и Аша вылезли на скалу и хотели помочь Марье Семеновне, но она решительно отказалась.
— Я не могу оставить музей,— сказала она.— Надеюсь, экскурсия вам понравилась. Там между гор есть тропинка, она вас вывезет к жилью. До свидания. Не забывайте наш город.
Она взялась за весла и отчалила куда-то по розово-серой гладкой воде.
В горах Кавказа жили вечно воевавшие, горные, гордые жители, и именно у них в последнее время находили приют немногочисленные правозащитники, бежавшие из Москвы и других городов. Естественно было бы предположить, что они переместятся к ЖДам, но правозащитники, в отличие от губернатора Бороздина или наивного сельского борца Вовы Сиротина, были ребята умные и знали, что ЖДам они не нужны абсолютно. В лучшем случае их поблагодарят и дадут грамоту. За рубежом они тоже больше никому не были нужны, а горцы их еще кормили — за то, что они делали горцам посильный пиар в глазах мирового сообщества.
Мировое сообщество, правду сказать, особенно не интересовалось горцами. Но они были частью исламского мира, с которым остальной мир до сих пор вяло воевал, и в этом качестве могли иногда послужить информационным поводом. У них был свой сайт «Горцы.ru», полный кавказских легенд и шахидских баллад. В балладах говорилось о том, как сладко взорвать себя. Баллады были богато проиллюстрированы. Все они походили на стихи из дембельских альбомов, и гурии изображались примерно так же.
Каждый день ровно в четыре часа пополудни полевой командир Рамзан, которого давно никто не ловил, потому что у русских не было на это сил, а остальных он не интересовал, выходил в эфир, публично молился Аллаху, а потом начинал рассказывать о том, как плохи неверные.
— Неверные не моют ног, а мы моем ноги пять раз в день,— говорил он веско.— Неверные носят вонючее нижнее белье, а мы не носим никакого нижнего белья. Неверные едят нечистую, грязную свиню, фу. А мы не едим свиню, мы прэзираем свиню. Свиня не моется ни разу в день, а мы моемся до пяти раз в день. Свиня — нечистое, неверное животное. Неверный — такая же свиня. Неверного надо резать, как свиню.
После этого Рамзан непосредственно в кадре резал очередного неверного, творил благодарственную молитву и исчезал. Его место заступал правозащитник или правозащитница. Правозащитница рассказывала о борьбе гордого народа горцев за свою независимость. Борьба увенчалась полным успехом, потому что гордый горный народ был теперь на фиг никому не нужен и сидел в своих горах в полном одиночестве. Даже резать неверных становилось все трудней, потому что похищать их на улицах больших городов было рискованно, а добровольно ехать в горы они не хотели. Правда, действовал небольшой экскурсионный бизнес «Война в горах» — ознакомление с местной культурой, горловое пение, посещение развалин древнего монастыря, дегустация вина, похищение, выдача после выкупа (выкуп оговаривался заранее и входил в стоимость тура). Похищение заложника уже было аттракционом вроде похищения невесты, но Рамзан часто не удерживался и резал заложника, а это серьезно ударяло по бизнесу.
