Несмотря на научную проверку чудес наби, ЦРУ представило доклад, согласно которому таинственным Эманаллой манипулировала группа коварных стратегов из пакистанских секретных служб. Так что нельзя принимать на веру ни чудеса, ни эпизод с ножом, брошенным в него на ассамблее исламского духовенства; ведь с ним знакомы только благодаря телевидению, которое спецэффектам обязано больше, чем реальности. На самом деле аналитики этого влиятельного американского учреждения усматривали в операции начало осуществления великого замысла, который мусульмане Азии якобы давно вынашивали: создание большого панисламского государства, объединяющего Афганистан, Казахстан, Узбекистан, Туркменистан, Ирак и Иран.
Как военные, так и гражданские спецслужбы многих других стран порознь пришли к схожим заключениям.
Вся «эта история», как говорили эксперты, выливается в некое политическое предприятие.
Короче, Запад, который, в отличие от Востока, никогда не делится на Ближний, Средний или Дальний, стал жертвой вполне понятного скептицизма.
Вторая часть
Незнакомец с вокзала Сен-Лазар
В своей черноватой со стальным отливом куртке, джинсах и сине-белых кроссовках он походил на десятки тысяч человек, с которыми на Западе сталкиваешься не только на вокзалах, но и в общественном транспорте, на улицах, в супермаркетах и лифтах.
Но речи его никак не соответствовали этому облику.
— Куда вы бежите? — взывал он к пассажирам, часть которых спешила к перронам, а другая — к выходам. — За деньгами? Неужели это теперь и вправду ваш единственный бог?
Некоторые пассажиры удивленно оборачивались, не сбавляя шага. Кто-то на мгновение останавливался, чтобы послушать незнакомца, обращавшегося к ним неожиданно зычным голосом.
Уж такому бы не понадобился усилитель, если бы он запел.
Несколько человек все же захотели выяснить, куда тот клонит. Их набралось около десятка; они окружили оратора, но на некотором отдалении, словно стыдясь проявить интерес к его упрекам.
— Вы настолько увлечены этими деньгами, что тратите на них свою жизнь, но вам все равно мало. И вы сходите в могилу, удивляясь, что уже пора. Ведь еще столько денег надо заработать, верно? Получить столько удовольствий, столько вещей купить! Но вы останетесь без всего. Ибо лишитесь главного, того, чем пренебрегали всю свою жизнь.
— Чего же? — спросил какой-то пятидесятилетний мужчина с небольшим чемоданом на колесиках.
— Божественного света, без которого вы всего лишь кучка праха, движимая ветром легкомыслия.
— Я не легкомысленный, — возразил пятидесятилетний.
— Неужели? Чтобы содержать любовницу, ты экономишь на образовании собственных детей, как же это еще назвать?
Тот, сбитый с толку, криво усмехнулся:
— А вы-то откуда знаете? Вы что, из полиции?
— Нет, я не из полиции.
Несколько зевак, поглядывавших то на оратора, то на пятидесятилетнего, фыркнули при мысли, что полицейского можно заподозрить в употреблении таких слов, как «ветер легкомыслия».
— Он чужую жизнь как по книжке читает, — объявил один из них новым любопытным.
И рассказал, что тут было. Число зевак возросло; теперь их насчитывалось уже больше пятнадцати.
Никто не знал, когда тут появился оратор. Но за каких-то четверть часа он собрал настоящую толпу.
— Если бы ты побольше стремился к божественному свету, а не к своим ничтожным земным удовольствиям, то вспомнил бы, что не латают старые бурдюки новой кожей.
Маленькая толпа прыснула со смеху. Пятидесятилетний выглядел раздосадованным и явно искал повода улизнуть.
— Мне на поезд пора, — сказал он сухо. — Хочешь сказать, что я должен жить как монах?
— Я не знаю, как живут монахи, — ответил оратор, — но, судя по твоим любовным усилиям и их последствиям для твоего здоровья, молодая любовница тебе на самом деле ни к чему. Тебе пора привести дела в порядок и подумать о более достойной кончине. В твои годы ты одинок, но считаешь себя еще молодым, забывая, что удовольствия с собой в могилу не возьмешь.
Он повернулся к остальным, ошарашенным.
— У скольких из вас есть семья? Настоящая семья? Хотя вы же отдаете своих состарившихся родителей в дома престарелых, куда заглядываете раз в месяц, а сами живете в одиночестве на двоих, слыша единственный голос — голос телевизора.
— Верно! — крикнула какая-то женщина.
Пятидесятилетний, потеряв терпение, пробурчал:
«Глупости», потом развернулся и ушел к своему перрону.
— Надо было узнать его имя, — сказал кто-то.
— А я? — спросила молодая женщина, заинтригованная происходящим.
Незнакомец пристально вгляделся в нее.
— Что я могу ответить тебе, женщина? Ты жаждешь любви, но принимаешь за любовь физиологическую активность, которая в лучшем случае длится несколько четвертей часа. Ты хочешь мужчину, который был бы одновременно богом и смертным. И поэтому в твоей жизни неудач больше, чем камней на дороге. Ты просыпаешься в скомканных простынях, но твоя душа скомкана еще больше.
Девица была никакая: ни хорошенькая, ни дурнушка. Несмотря на макияж, она казалась безликой. Нахмурившись, она уставилась на незнакомца воспаленным, встревоженным взглядом.
— Откуда ты все это знаешь? — крикнула она. — Ты что, ясновидец?
Он выдержал ее взгляд.
— Ты продала бы душу дьяволу, думая, что он на нее польстится, — ответил незнакомец спокойно. — Но кладовые дьявола ломятся от таких душ, как твоя.
Толпа, поскольку это уже стало настоящей толпой, засмеялась. Не каждый ведь день получаешь бесплатное развлечение, тем более такое. Похлеще любого реалити-шоу! Этот проповедник, или кто он там еще, — просто умора.
— Ты за гроши продала свою душу прохвостам.
— Каким прохвостам?
Он махнул рукой.
— Тем, что торгуют дурацкими картинками, — ответил он наконец. — Картинками вечной молодости и счастья в баночке.
На сей раз толпа отозвалась взрывом хохота. Вокруг оратора теснилось человек сто.
— И что же мне делать?
К ним приближались полицейские, тяжелым, твердым шагом людей, отвечающих за поддержание порядка.
— Перестать верить, что можно купить свою жизнь.
— Но делать-то что?
— Эй, вы там, расходитесь! — рявкнул один из полицейских.
Оратор смерил его снисходительным и усталым взглядом.
— Жан-Пьер… у тебя ведь ребенок болен муковисцидозом? — бросил он.
Полицейский остолбенел.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Вчера в больнице тебе сказали, что, к несчастью, ему осталось недолго.
Полицейский напрягся.
— Ты что, в больнице работаешь?
Толпа уставилась на обоих.
— Нет, я не работаю в больнице. Подумай о Господе, Жан-Пьер, и твой ребенок выздоровеет. В тот же самый миг, точно тебе говорю.
Воцарилась необычная для вокзала Сен-Лазар тишина, нарушаемая лишь скрипом чемоданных колесиков да гудками, доносившимися с улицы.
— Жан-Пьер, — сказал полицейскому напарник, — не позволяй себя дурачить, он же пустобрех. Этот гад подает тебе ложные надежды. Давай вышвырнем его.
— Погоди-ка, а откуда он знает мое имя?
— Жан-Пьер, ты человеческое существо, живущее только по милости Господа. Ты ведь был трудным подростком, верно?
— Проклятье! Да кто он такой, этот тип?
— Несчастное детство в захолустье, воровство… Тебя спас футбол. Ты мечтал стать звездой кожаного мяча. Увы…
Жан-Пьер Дюфраншмен слушал разинув рот. Толпа тоже.
— Ладно, если не хочешь, то я сам. Дамы, господа, прошу разойтись…
— Разойдемся, если захотим! — огрызнулась какая-то женщина. — Мы ничего плохого не делаем. Слушаем этого человека, он поинтереснее вас.
— Вы мешаете движению на вокзале. Здесь не место для митингов.
Жан-Пьер схватил незнакомца за руку.
— Так вы говорите, мой сын поправится?
Раздался свист. Несговорчивый полицейский вызвал подкрепление по портативной рации. Потом направился к незнакомцу. Несколько человек преградило ему путь.
— А в чем дело? Оставьте человека в покое! — крикнули из толпы. — Он имеет право говорить!
— Сопротивление силам правопорядка — это уже серьезно, месье.
— А нечего полиции вмешиваться в то, что граждане слушают!
Полицейский схватил незнакомца за руку. Колыхнувшаяся толпа заставила его выпустить добычу и чуть не сбила с ног. Он возмутился. Тут к нему подоспела подмога. В несколько секунд завязалась потасовка. Потом послышалась полицейская сирена, и еще четверо стражей порядка приблизились спортивной походкой.
— Назад! — рявкнул один из них.
Но толпа не отступала. Полицейских стали осыпать бранью. Они все шестеро, увлекая с собой незнакомца, бегом покинули вокзал, вскочили в фургон, и тот, едва хлопнули дверцы, рванул к центральному комиссариату на улице Шоша.
