Николай Марков был очень, очень высок, тощ и мрачен. Глаза его смотрели только прямо и никогда не мигали. На его, по выражению недоумков, «поросшем бровями» лице лежал отпечаток загадки и иномерного знания.
— Тортик–то вы уже съели? — без подвоха спросил Маза у Николая.
— Какой тортик? — вскинулся Ричард, широко раскрыв глаза.
— И правда, какой тортик? Не было никакого торта, — твердо заявил Николай Марков и обратился к Свинье: — Скажи, ты помнишь какой–нибудь торт, хоть один?
— Значит, съели и ни единой душе не сказали?.. — тонким голосом переспросил Ричард.
— Наврали тебе, Ричард, злые языки, — возразил Свинья.
— Сволочи… — Ричард тихо покачал кудлатой головой.
— Мой лучший друг украл у меня часы и ничего мне не сказал, — проскрипел Внуков, который любил иногда изъясняться коротенькими притчами. — Так бы я ему и поверил…
— Да все вы!.. — Ричард в отчаянии махнул рукой. — Намеднись иду вечером из лабы, глядь — Бобриска тортом обжирается. Я в гости захожу, сижу, ноль внимания. Тогда, говорю, угостила бы, говорю, что ли. Она сунула мне какой–то заплесневелый сухарь и говорит, что больше ничего нету…
— Факт, не было, — осторожно заметил Барабанов. — Известно, кто ее саму угостил очень маленьким кусочком.
— Конечно не было!.. — ломким голосом закричал Ричард.
Пузан стал разливать по кружкам вскипевший чай и сказал:
— Мнительный ты больно, Ричард…
— Помолчал бы ты хоть пять минут!.. — простонал тот.
Все без слов стали брать чай. Ричард сидел и глядел в пол. Наконец он поднял голову. Взгляд его, натренированный подозрениями, мгновенно обнаружил нехватку ему, Ричарду, кружки. Ричард обвел всех отчаянным взором, вскочил и бросился вон из комнаты.
— Стой!.. — закричал Маза. — Возьми у меня!..
Но было поздно. Внуков закряхтел.
— Когда я вижу похороны, я не могу усидеть дома, — рассказал он. — Я выбегаю на улицу, останавливаю процессию и говорю: «Вот такие пироги!»
— Ты, Маза, слышал рассказ Ричарда «Рыбалка»? — обратился к Мазе Николай Марков. — Нет? Тогда слушай.
Рассказ Ричарда «Рыбалка»
Вы уж, товарищи, послушайтесь моего совета, не посещайте рыбную ловлю: очень это обидное во всех отношениях явление для сознательных трудящихся.
Вот вам пример. Пошел я раз летом на пруд рыбачить, размахиваюсь и забрасываю закидуху, только вместо воды в кусты угождаю и начинаю без промедления освободительные движения проводить: тягаю, тягаю лесу, будь она неладна, вдруг как дерну ее… Крючок, не задумываясь, обламывается, и мне в полной мере по лицевой части грузилом свинцовым забубенивает.
Такие вот выкрутасы случаются.
А то еще друг, сволочь, заманил меня на зимнюю рыбалку, посулив кучу рыбы. Пошли мы на реку, мороз крепчает, вьюга завывает, ну просто черт знает что за погода происходит! Начали до воды добираться: долбили–долбили часа два, покуда земли не достигли. Мы, натурально, до речки–то еще не дошли, а когда наконец добрели до нее, то увидели, что лед на ней вовсе отсутствует, но льдины все же шныряют. Он и тут меня подбил со льдины половить, я скок на одну, а она, не будь дурой, кувырк…
Еле до острова доплыл, а потом бегал, обледенелый, по нему и верещал на все знакомые мне лады. К вечеру снял–таки катер меня, заскорузшего, так я все устремлялся в печку корабельную ворваться, еле меня удержали.
И такое бывает…
Другой раз на лодке осенней порой рыбку удил. Выехал на зорьке, сижу, воздух нюхаю, в камыши гляжу, наслаждаюсь, одним словом, природными ресурсами. А тут бултых во–о–от такая зараза в кувшинках, чтоб им провалиться. Ну, думаю, ей–богу, братцы мои, сом! Подгребаю тише воды к тому месту, снасть осторожненько распутываю, крючки вострю, груз (пять кирпичей связанных) только стал опускать за борт со всеми предосторожностями, а тут откуда ни возьмись утка из камышей — порск, вслед за ней — ш–ш–шарах!!! — из двух стволов кряду над самым что ни на есть ухом. У меня ажно руки повяли, груз — нырк, веревка от груза — в петлю и на ноги, дерг меня в пучину, даже пузырь не пустить напоследок.
Этакие передряги.
Правда, охотник–то и спас меня. Но через это вы лучше рыбу на базаре берите, рыбачить, сами понимаете, себе дороже.
Конец рассказа Ричарда «Рыбалка».
— Однако время поджимает, — сказал Барабанов. — Пальцев–то раскипятится, да начнет сухонькими ручонками махать, да забегает кругами… Ты знаешь, Маза, презабавные истории, как мы с ним вчера на экскурсию ходили?
— Нет, — сказал Маза.
— Тогда слушай. Рассказываю историю про экскурсию Пальцева. Надысь пошли мы с Пальцевым на экскурсию. А Пальцев прославился тем, что придумывает новые способы научной работы. Вот и на этот раз он придумал рассказывать про растения разнообразные легенды и мифы. Пошли мы это, значит, а он возьми да и найди адонис. Стал он тогда рассказывать: «Однажды один древнегреческий царь заточил одного юношу в темницу…» Тут он осознал, что забыл продолжение, долго вспоминал, делал вид, что переживал за юношу, и задумчиво закончил: «Вот такая сказка…»
— Ничего не соображает, — подвел итог Маза.
— Во–от… А на водохране стали купаться, он неожиданно для себя и предложил: давайте, мол, отожмемся раз по тридцать для бодрости, а?.. Сам хлоп на живот и давай отжиматься. Раза три отжался, да побагровел, да глаза выпучил, да затрясся. Вскочил и говорит нам эдак раздосадованно: «Никакого эффекта!..»
— Один Витька увлекся отжиманиями и ничего не заметил, — сообщил Внуков.
— Давай каждые–то пять минут припоминать!.. — заворчал Витька. — С ума вы, что ли, сошли?..
— Это ты, Витька, с ума сошел, — мягко сказал Николай Марков.
— Ты и раньше–то был того, не в себе маленько, — заметил Свинья. — А сейчас, видно, и накрылся медным тазом…
— Свинья, ты дурак, — вкрадчиво и настойчиво сказал Витька.
— Почему это я? — удивился Свинья. Спор начинал приобретать теоретический характер. — Ошибаешься ты, Витька. Ты не спеши, ты трезво рассуди, мы же тебя не торопим. А если желаешь, можешь даже спросить хоть у кого. Просто выйди на дорогу и спроси у первого встречного, кто из нас двоих является дураком. И первый же встречный скажет, что дурак — ты.
— Нет, Свинья, это ты дурак, потому что ты мне завидуешь и плетешь козни. Ведь не скажешь же ты, что любишь меня!
— Конечно не люблю, я же не дурак. Но и не завидую — участь–то твоя незавидная. Положа руку на сердце, я тебя, Витька, ненавижу.
— Я и говорю, что дурак! К тому же еще и агрессивный! — обрадовался Витька. — Тебя надо изолировать, а то вдруг вон Мазу поцарапаешь!
— Уел, — скептически хихикнул Свинья. — Ненависть к тебе ведь не повод для вывода, что я дурак. Вот ты, Витька, как ко мне относишься?
— Нормально. Спокойно.
— Вот я и говорю: разве к дуракам можно так относиться? Их надо ненавидеть, как я тебя, к примеру. В душе, конечно. Ну, убедил я тебя?
— Ладно, убедил, — раскипятившись, согласился Витька. — Я дурак, а ты умный. Тогда я скажу, что безнравственно жрать баранки человека, которого ты в душе ненавидишь. И сидеть на его койке безнравственно. И кружкой его пользоваться. И мазью от комаров. И кедами. И зубной пастой. И энцефалиткой…
— Ты, Витька, ктырь, — сообщил Свинья. — Ты даже не дурак, а злобный недоумок.
— Время! — сказал Николай Марков. — Пора за работу.
Маза и суета
Сбавляя накал, солнце медленно уходит за черные зубцы соснового бора. Небо заливает аквамарин и приносит с собою звезды, как волна приносит с берега песчинки. Густая синяя тень опускается на биостанцию. Выщербленные стены домиков и костяшки забора смутно белеют. Зажигаются большие, голые, неуютные окна, и в их свете вьется мошкара. Над дальним лесом стоит облачный вал — скульптурно–объемный и лимонно–лиловый. В зените беспощадно ярко в ореоле своего холодного огня сияет режущая глаз луна, покрытая полупрозрачными морями.
Рядом со мной на бревнах возле самопального теннисного корта сидит Толстая Грязная Свинья. Танька–ведьма сказала мне, что сегодня мы пойдем в лec по одному очень важному делу и нужен человек, который помог бы мне дотащить зеркало и оконную раму.
— А зачем они? — поразился я.
— Не твоего собачьего ума дело, — ответила она.
Танька появляется из–за кустов и идет к нам. Заметно, что она нервничает. Она глядит на нас и шипит:
— Гос–споди…
Вслед за ней мы направляемся к домику Тимофея Улыбки. Оконная рама стоит в крапиве у задней стены.
— Берите, уроды, — говорит Танька.
Кряхтя, мы поднимаем раму, и, ругаясь на нас, Танька кладет сверху зеркало.
— Давайте, — говорит она. — И только попробуйте мне разбить!..
Мы выходим на шоссе.
Ночью у деревьев вырастают какие–то новые ветви, которые перекрывают дорогу, как галерею. В сосновых лапах тихо, но очень напряженно, изредка там мелькают электрические искры. Над ветвями плывет луна, и деревья вершинами смахивают с ее боков светящуюся пыль. В молчании мы выходим за поворот.
