Феликс апатично поднимает бокал.
— Пусть его мудрость направляет нас еще многие годы.
А затем склоняется над столиком и негромко спрашивает:
— Вы слышали последний стишок, который сейчас ходит по городу?
Масла нет, здоровье тает,
А с задов штаны свисают,
И с подтиркой перебои.
Фюрер, мы всегда с тобою!
Первое, что на миг приходит мне в голову: Феликс спятил, причем окончательно. Может быть, он считает себя защищенным от ответственности за изменнические разговорчики? Или он Volksschädling[33] — один из тех, кто сеет сомнения в народе и от общения с коими нас предостерегает то самое Министерство пропаганды, в котором мы служим? Впрочем, я знаю одно: разговор этот приносит мне странное облегчение. Никто из обитателей моего дома не говорит с другими откровенно, как с близкими людьми. В сущности, все мы — случайный сброд чужаков, что ни ночь жмущихся друг к другу в подвале, пока вокруг догорает мир.
Принесенный нам счет и вправду оказывается не маленьким. Мы платим поровну — еще одна проверка, которую Феликс проходит с легкостью. Потом решаем пройтись вдоль Шпрее. Все мосты разрушены, однако наспех сооруженные паромчики еще бороздят оскверненную реку. Группки берлинцев — некоторые из них явно принарядились в лучшую свою одежду — прохаживаются по ее берегам, точно привидения, разыгрывающие пародию на воскресную послеполуденную прогулку. На уцелевшей вопреки всем вероятиям парковой скамье сидит, целуясь с непринужденной пылкостью, пожилая пара. Всего-то месяц назад такая картина могла показаться гротескной; сегодня она трогает душу.
— Зоопарк разбомбили, вы слышали? Многие животные погибли, но некоторые разбежались. На Курфюрстендамм, среди развалин кафе «Жости», нашли мертвого тигра. По-видимому, бедняга переел шварцвальдского торта. А еще мне говорили, что в Шпрее были замечены крокодилы. Я в этом сомневаюсь, но кто знает?
Мы молча вглядываемся в покрытую сором воду. Несколько жутко изуродованных тел прибило к пирсу. Интересно, думаю я, удалось ли и крокодилам пообедать сегодня так же вкусно, как нам.
— К сожалению, о вашем друге мне сообщить нечего, — говорит Феликс, — однако я связался с моим гамбургским коллегой, чья способность преодолевать самые запутанные бюрократические лабиринты уже вошла в легенду. Посмотрим, что ему удастся откопать. Если можно, расскажите мне о вашем Хью Бэгли побольше.
И снова я настораживаюсь. Каких, собственно, сведений он от меня ждет? Тем не менее я говорю:
— Мы познакомились в кембриджском Крайстс-колледже. Он был забавным, очень умным юношей, происходил из знатного сомерсетского рода. По какой-то причине мы многие годы не теряли друг друга из виду. Я знал его жену, детей — очаровательных на очень английский манер. Он был пилотом-любителем, энтузиастом этого дела. В начале войны написал мне, что вступил в военно-воздушные силы. Это было последнее его письмо. Услышав по радио его голос, я был потрясен.
— Меня уверяли, что эти передачи пользуются успехом у британских слушателей, которые не переносят смехотворную демагогию лорда Гав-Гав[34] или жалкие потуги «Чарли и его Джаз-оркестра». Вы слышали «Стенания Уинстона Черчилля»? Он там проникновенно жалуется под мелодию «Штормовой погоды»: «Стоит моим кораблям встретиться с их самолетами, и меня разбивают в прах». Как будто это способно склонить британцев к капитуляции! Ни разу не был в Англии. Приятно было бы попасть туда когда-нибудь.
Мне хочется спросить, раз уж зашел разговор о «Чарли и его Джаз-оркестре», заметил ли он, что наш официант — «джазовый мальчик», но я не спрашиваю. Трудно поверить, что герр Зильбер способен чего-нибудь не заметить. И потому я задаю другой вопрос:
— Правда ли, что в оккупированной Франции и странах Скандинавии джаз так и не запретили?
Он хмыкает.
— Подозреваю, что Рейх уже не может позволить себе подавлять беспорядки, которые вызвал бы подобный запрет.
Санкт-Петербург
— Но как тебе удалось свести знакомство с великим князем Николаем? — изумленно спросил Геня.
Давид отбросил упавшую ему на глаз прядь волос.
— Мне казалось, друг мой, что ты уже смог по достоинству оценить мой ум. Если вы оба поклянетесь сохранить все в полнейшей тайне, могу поручиться, что «Абиссинцев» пригласят на самый сногсшибательный из костюмированных балов, какие когда-либо видел инфернальный Петроград.
Поскольку Давид был нашим предводителем, в сохранении тайны мы поклялись сразу.
— В таком случае готовьтесь к событиям изумительным, — сказал Давид.
По прихоти великого князя мальчики определенного возраста должны были изображать на балу demoiselles d’honneur[35]. Во исполнение этого желания Давид навестил вместе со мной и Геней одного из самых загадочных среди его немолодых друзей — некогда прославленного, а ныне жившего затворником актера, которого он неизменно именовал «Majesté»[36]. Мы провели несколько головокружительных вечеров в тесных апартаментах старого актера на Театральной улице, — он рылся в сундуках со старинными нарядами, подбирая те, что его чрезвычайно развитая фантазия находила пригодными для кого-либо из нас. Человеком он был лысым, толстым, с поблескивавшими голубыми глазами и быстрой улыбкой. В камине его ревело пламя. Облаченный в покрытое пятнами желтое с черным кимоно, старик босиком разгуливал по комнате, что-то негромко напевая сквозь сомкнутые губы с зажатыми в них булавками, посредством коих он, примеряя на нас выбранные им одеяния, подгонял их к нашим телам. Впрочем, время от времени Majesté нарушал молчание, произнося пылкие сценические монологи:
— Вот я и спрашиваю — что такое наш Петербург, как не дурная декорация, пышная иллюзия величия? Царь Петр и грандиозная труппа его архитекторов — все как один иноземцы — попросту одурачили нас. Весь прочий мир смеется над нами, но чего же они от нас ждали? Мы — призраки в умело поставленной пантомиме Империи. Тот же безумный мужик Распутин, гипнотизирующий Царицу, которая в свой черед гипнотизирует своего послушного супруга, — кто они все, как не персонажи фантастического фарса, который разыгрывается на фоне варварского задника, именуемого загадочной славянской душой?
После чего он возвращался к исполнению своей задачи — приодеть и нас так, чтобы мы обратились в иллюзии. Приготовления эти настолько захватили меня, что я решил внести в них свою лепту. Одним вечером, когда мама отправилась к друзьям играть в покер, я прокрался в ее спальню и позаимствовал из сейфа очень красивое, горевшее бриллиантовым пламенем колье, которое обожал в детстве. Задним числом глупость этой кражи наполняет меня дрожью, однако в то время мне требовалась для моего убранства какая-то обладавшая истинной ценностью деталь.
И наконец великая ночь настала. Я облачился в зеленую тюлевую мантию с огромным корсажем из оранжерейных гардений. Тяжелые кабошоны свисали с моих ушей, а на шею я пристроил украденное у мамы колье. Геня щеголял огромным париком и мантией из лавандового атласа и черных кружев. Давид был затянут в малиновый шелк с золотым шитьем, над головой его покачивался плюмаж из страусовых перьев. Никогда еще не чувствовал я себя столь изысканно нелепым, хотя, должен признаться, вид моих товарищей «Абиссинцев» странно волновал меня — казалось, их наряды и принижали, и возвышали обоих. Впрочем, мне всегда нравились мужчины в живописных мундирах.
— Но что же наденете вы! — спросил, когда с нашим переодеванием было покончено, Геня у Majesté.
— Дорогие мои! Вряд ли вы ожидали, что убогий старик наподобие меня омрачит своим присутствием празднество столь великолепное. Я останусь здесь и буду сплетать что-нибудь из теней. Идите же, отважно блистайте и не думайте ни о чем, кроме любви.
И едва он произнес это, как у дверей позвонил приехавший за нами личный шофер великого князя. Пока лоснистый «торпедо» мчал нас к дворцу на набережной Мойки, Давид объяснил нам, что сегодняшняя fête[37] устроен в честь молодого финского матроса.
— Сколько я знаю, его зовут Эска. По-видимому, он очень красив. Великий князь Николай услышал о нем от великого князя Дмитрия Павловича, а тот перенял его от князя Юсупова. Отсюда и нынешний бал. Полагаю, мы получим прекрасную возможность увидеть своими глазами причину столь большого шума. Великий князь Николай, быть может, и не самый яркий свет в окошке царской семьи, однако говорят, что при выборе молодых компаньонов он выказывает на редкость хороший вкус. И как знать? Если красавец-финн разочарует его, тогда, о мои «Абиссинцы»… — Он возбужденно хихикнул. — Во всяком случае, мне сказали, что нам следует быть готовыми ко всему.
