Хорошо под горячим душем. Лучше, чем на ледяном ветру страшной старости.
Автономов, распахнув дверь, быстро проник в ванную комнату. Бодрячок такой улыбчивый, живчик такой — смотреть тошно.
— Вот держи. Полотенце — махровое, заметь. Свежайшая рубашка — модняцкая, заметь. Великовата тебе будет, но ничего. Носки в полоску, неношеные, заметь. Милена пришла, ужин готовит. Но ты не спеши, мойся от души. (Рифмач однако!) — Слушай, Анатоль, а у тебя уже брюшко — позор! (Брюшко он, видите ли, заметил, а больше ничего!) — Да, вот что, — вдруг посерьезнел он. — Ты, Анатоль, в разговоре подбодри Милену. Она знает, что ты знаешь, и нервничает. А ты поговори с ней доброжелательно. Дай понять, что ты одобряешь.
— Что я одобряю? — высунулся я из-под горячих струй.
— Наш союз.
— Ваш союз?
— Ну да.
— А ты уверен, что я одобряю?
— А как же! Ясное дело. Ты морализируешь и всякую херню несешь я знаю почему.
— Почему?
— Ты, Анатоль, просто-напросто завидуешь мне. Я тебя на этот раз обошел, вот ты и злобствуешь. Обидно тебе, понимаю, а ты не злобствуй. Прими как данность. Не надо злобствовать. С Миленой будь доброжелательным, корректным. Дай понять, что ты одобряешь.
— Пошел вон!
Но Автономов не послушался.
— Можешь даже прямо сказать, — лихорадочно продолжал он, — что одобряешь. Мол, прослышал я, ребята, что вы решили соединить свои судьбы. Одобряю. И поздравляю. Вот так прямо и скажи.
— Жди! Как же!
— Но только без своей иронической улыбочки, смотри! Без своего дурацкого сарказма, понял? А дружелюбно, доброжелательно. Поздравляю, мол, вас, Милена. И тебя поздравляю, Костя. Конечно, мол, будут трудности с разводом, но они, мол, преодолимы. Понял? Вот так. — И Автономов шарахнулся к двери и выскочил за дверь, ибо я плеснул в него горячей водой. Но тут же опять всунул голову в ванную и озабоченно выдал добавочную указиву:
— Поздороваться не забудь.
Милена в кухонном фартуке хлопотала около плиты. Я вошел, распаренный и благодушный, и, согласно мудрому учению Автономова, благожелательно произнес:
— Здравствуйте, Милена.
Она обернулась, и красные пятна вспыхнули на ее скулах и лбу.
— Ой, здравствуйте! — воскликнула она. — С легким паром!
— Спасибо. Здравствуйте, Милена, — повторил я еще раз на всякий случай, чтобы ублажить Автономова. Он мыкался тут же, и он тотчас же начал вытеснять меня из кухни со словами: — Пошли туда. Не будем Милочке мешать. Тебе ведь помощь не нужна, Милочка?
— Нет, идите покурите, мальчики. (Ого! Мальчики! Это я-то мальчик? И Автономов, выходит, тоже мальчик с пальчик? А она получается девочка?) — Все уже готово. Я сейчас принесу.
Автономов увел меня в гостиную, но я успел заметить, что в гостье произошли перемены. Умелый макияж (парикмахерская?) скрашивал нездоровые изъяны на ее лице. Прическа была безупречна — венец коротких, блестящих волос. Она была, сколько мне помнится, брюнеткой, а стала шатенкой. Круп был по-прежнему выдающийся, а оголенные руки полные и веснушчатые. Как ее фамилия, кстати?
— Как ее фамилия, кстати, Автономчик? — спросил я, оглядывая уже накрытый стол с закусками и бутылкой коньяка посередине.
— Никитина, — буркнул он, кружа по комнате.
— Хорошая фамилия. А отчество?
— Самсоновна.
— Отличное отчество. Ты чем недоволен? Он круто остановился, прекратив кружение.
— Зачем ты дважды поздоровался с Миленой? Подчеркнуто нагло, издевательски — зачем?
— Бог с тобой, Костя! Уважительно до крайности поздоровался.
— Смотри у меня! — погрозил он мне пальцем, честное слово.
Я обиделся, замолчал и закурил. Ну, мальчик я, почему бы и не обидеться.
— Как она выглядит? — тотчас прошептал Автономов, оглядываясь на дверь.
Не отвечая, я опустился в кресло и взял с журнального столика «Известия». Его внутреннее, да и внешнее тоже, возбуждение стало меня утомлять.
— Ты слышишь, что я спрашиваю? — зашипел он.
— Прекрасно выглядит, прекрасно. Это ты делал ей прическу?
— Тиш-ше, остряк!
— Слушай, ты добьешься, что я вообще заткнусь на весь вечер.
— Нет, ты не молчи. Но ты сообразуй все-таки свои слова с обстановкой. Она же нервничает, ей не по себе, это ясно?
— Дай ей таблетку элениума. Или валерианы, — предложил я, просматривая заголовки. ЧЕЧНЯ. ЧЕЧНЯ. ДУМА. ПРЕДСТОЯЩИЕ ВЫБОРЫ. Огромная страна зашевелилась и загудела вдали. А мы на самом ее краешке, в безопасной вроде бы зоне… безопасной?.. заняты мелкими своими делишками.
— Отложи газету! Здесь не изба-читальня! — подскочил ко мне Автонсмов.
— Да, мать-перемать, хватит тебе дергаться!
— Тиш-ше!
В сердцах я отбросил газету.
— Вот интересно, — в сердцах заговорил я, — что было бы, если бы сейчас появилась Раиса Юрьевна? Прилетела бы, предположим, на «Шаттле».
Он ладонью заткнул мне рот — совсем ополоумел старикашка. Я его ударил по руке. Драчливые мальчики, что с нас взять! В этот момент вошла Милена Самсоновна Никитина с большим блюдом в руках.
— Вот, кажется, все. Не знаю, удачно ли получилось, — со вздохом поставила она блюдо на стол. А что на блюде? Ого! Жареные, источающие жир колбаски, печеная картошка, зеленый горошек, стручковая фасоль… не она ли утверждала, что держава при демократах голодает?
— Аппетитно выглядит, Милочка. Скажи, Анатоль, аппетитно? Прямо слюнки текут, честное слово. Сразу видно, что вкуснятина, — заблажил и забалаболил Автономов. — Правда, Анатоль?
— Правда, — сказал я, чтобы он отвязался.
— У нас, Милочка, зверский аппетит после носки-таски. Правда, Анатоль?
— Правда. («Мать-перемать!»)
— Снимай, Милочка, фартук. Садись, командуй. Правда, Анатоль?
— Что — правда? — злобно уставился я на него.
— Ну, Мила кулинарила, ей и командовать. Правда, Милочка? — совсем опупел голодный и влюбленный Автономов.
Эта застольная беседа… Согласно учению Автономова, я должен был проявить максимум дипломатической ловкости и смекалки. С одной стороны, я имел право… С другой стороны, следовало воздержаться… На что я имел право? От чего следовало воздержаться? Их секрет уже не был секретом, с одной стороны, а с другой стороны, тайна все-таки продолжала существовать. Следовательно… что следовательно? В открытую поздравить эту странную, противоестественную пару с предполагаемым браком или ограничиться тончайшим намеком на возможность события? Во всяком случае, вопить «горько» было преждевременно. Но и фигура умолчания не подходила к обстоятельствам. Автономов явно ждал от меня каких-то действий, каких-то многозначительных слов… Он недовольно скривился, когда я произнес под первую стопку: «Ваше здоровье!» — всего-то. Милена нервно откликнулась: «Ваше здоровье!», а он чокнулся с ней: «Твое здоровье, Милочка», игнорируя меня. Мог бы в этот момент ее поцеловать, старая перечница, раз уж жаждал гласности. Я разозлился.
— Жареный папоротник очень вкусный, — громко сказал я.
Милена тотчас отозвалась:
— Да, очень вкусный.
— Вкуснятина, — буркнул Автономов, хотя еще не попробовал этой закуски.
Он сверлил меня глазами, ожидая проявления моей инициативы. Она аккуратно жевала, потупив глаза. На ее лице горели яркие красные пятна. ВЗВОЛНОВАНА? В САМОМ ДЕЛЕ?
— Попробую колбаски. И картошки, и фасоли, — заявил я.
— Да, ешьте, пока горячее, — тотчас откликнулась Милена. — Должно быть вкусное.
— Вкуснятина, — машинально обронил Автономов. Он налил по второй.
— Ваше здоровье, — поднял я свою. Автономова передернуло.
— Ваше здоровье, — подняла свою рюмку Милена. Она быстро взглянула на меня и быстро отвела глаза.
— Твое здоровье, Милочка. — Он опять ее не поцеловал, трусливый старый пес.
— А скажите, Милена, — взялся я за горячую еду, — какой в этом сезоне прогноз на горбушу? — И, кажется, услышал, как мысленно заматерился Автономов.
— А знаете, благоприятный, — с радостью отвечала она. Красные пятна на ее скулах и лбу медленно бледнели. — Очень благоприятный. Но, конечно, могут быть всякие неожиданности. От многих факторов зависит, вы понимаете. Костя… Константин Павлович, — вспыхнула она от своей промашки, — вы почему не едите?
— Я ем. Ем. А вы тоже нашли тему для беседы. Меня бы пожалели. Только освободился от этой сволочной рыбы…
— Ну, давайте о политике, — предложил я. — Вот Чечня. Ельцин объявил о прекращении огня с нашей стороны. Что дальше?
Милена, жуткая политиканша, как я понял, сразу же подхватила:
— Вот именно: что дальше? Я тоже всех спрашиваю: что дальше? Я говорю…
Автономов прервал ее. Он не дал ей договорить. Он с отчаянием обхватил ее рукой за шею, притянул к себе и залепил ей рот поцелуем. НАКОНЕЦ-ТО!
Милена забилась в его садистском горловом зажиме. Она замычала, замахала рукой с опасной вилкой. Я, не будь дураком, отбросил свою вилку и горячо зааплодировал.
