Когда мы приехали, Валентины дома не было, но Станислав сидел наверху в своей комнате и делал домашнее задание, низко склонившись над тетрадью. Он прилежно занимался. Славный мальчик.
— Станислав, — сказала я, — что там с этой машиной? С ней целая куча проблем.
— Никаких проблем. Сейчас усё хорошо. Усё починили. — Он приятно улыбнулся своим щербатым ртом.
— Станислав, неужели ты не можешь убедить маму в том, что маленькая машина намного надежнее этой блестящей громадины, которую так дорого содержать? Ты же знаешь, у моего отца не так уж много денег.
— Сейчас уже все окей. Это очень красива машина.
— Но может, вам больше подошла бы такая надежная машина, как «форд-фиеста»?
— Не, «форд-фиеста» — погана машина. Когда мы ехали сюда по трассе, то видели страшну аварию между «фордом-фиестой» и «ягуаром», и «ягуар» роздавив «форда-фиесту». Так шо чим больше машина, тем лучче.
Он это серьезно?
— Но, Станислав, мой отец не может позволить себе большую машину.
— А я думаю, шо может. — Обворожительная улыбка. — Денег у него хвате. Он же дав денег Анне? — Его очки сползли на кончик носа. Станислав поправил их и холодно посмотрел мне в глаза. Возможно, не такой уж и славный мальчик.
— Да, но… — Что я могла сказать? — …Ему же виднее.
— От именно.
На лестнице послышались быстрые шаги, и в спальню ворвалась Валентина. Она принялась ругать Станислава за то, что со мной разговаривал:
— Хвате болтать з етой любопытной плоскогрудой вороною. Од нее вечно одни неприятности.
Она забыла, что я знаю украинский, или ей просто было плевать.
— Какая разница, Валентина, — сказала я. — Я хочу поговорить с тобой. Может, спустимся вниз?
Она пошла за мной в кухню. Станислав тоже спустился, но Валентина отправила его в соседнюю комнату, где папа подробно объяснял Майку сравнительную безопасность различных тормозных систем, упорно избегая упоминания о конкретных проблемах, возникших с «ровером», хотя Майк настойчиво пытался подвести к этому разговор.
— Про шо з тобой балакать? — Валентина встала прямо напротив меня. Ее красная губная помада размазалась в уголках рта.
— Мне кажется, ты знаешь, Валентина.
— Знаю? Шо я знаю?
Я собралась здраво все обсудить, хладнокровно представить веские доводы и добиться в конце концов любезного признания вины — покаянной улыбки и согласия с необходимостью перемен. Но я испытывала только жгучую, слепую ярость, и хладнокровие мне изменило. В голову ударила кровь.
— Тебе самой за себя не соромно? — Я перешла на украинско-английский суржик — беглый и отрывистый.
— Со-оромно! Со-оромно! — фыркнула она. — Тебе должно буть соромно, а не мине. Чого ты не ходишь до мамы на могилу? Чого не плачешь, не носишь цветов? Чого ты сюды лизешь?
Мысль о том, что мама лежит забытая в холодной земле, тогда как эта самозванка хозяйствует у нее на кухне, вызвала у меня новый приступ бешенства:
— Не смий говорить за мою маму! Не смий даже упоминать за нее своим противным ротом — полуфабрикатов объилась!
— В тебя вмерла маты. Твой батько женився на мени. Тебе не нравиться. Ты мишаеш. Я понимаю. Я ж не дура.
Она тоже говорила на суржике. Мы лаяли друг на друга, как две дворняжки.
— Валентина, почему ты издашь на двух машинах, а у моего батька не хватае грошей, шоб заплатить за ремонт одной? Почему ты балакаешь по телефону з Украиной, а он просе у меня грошей на оплату счетов? Объясни наконец!
— Он давав тебе гроши. А сичас ты их ему виддаешь, — съязвил большой красный рот.
— Почему мой батько должен платить за твои машины? Оплачивать твои телефонии счета? У тебя есть работа. Ты зарабатываешь гроши. Ты должна вносить свою лепту в семейный бюджет. — Я накрутила себя — меня охватил праведный гнев, и из уст посыпалась диковинная смесь английских и украинских слов.
— Твой батько ничего мине не покупав! — Она наклонилась и заорала мне прямо в лицо, обдавая брызгами слюны. Я почувствовала запах подмышек и лака для волос. — Ни машины! Ни украшений! Ни одёжи! — (Она говорила «одьожи».) — Ни косметики! Ни билья! — Она задрала верх футболки и показала свирепые груди, торчавшие словно две боеголовки из реактивной установки — зеленого атласного бюстгальтера с эластичными вставками, перетянутого ленточками, отделанного лайкрой и украшенного кружевцами.
— Я усё купую! Роблю и купую!
Когда дело дошло до грудей, я была вынуждена признать свое поражение. Я лишилась дара речи. В наступившей тишине услышала монотонный голос отца в соседней комнате. Он рассказывал Майку о карандашах в космосе. Я уже слышала эту историю сотни раз. Майк тоже.
— На заре освоения космичеського пространства, во время экспериментов з невесомостью, возникла одна интересна проблема. Американци обнаружили, шо з помощью обычной чернильной ручки нельзя делать заметки и вести записи без подачи самотеком. Учени провели тча-тельни изследования и у конце концов розроботали высо-котехнологичну ручку для работы в условиях невесомости. У России учени, столкнувшися з етой же самой проблемой, нашли друге решение. Заместо ручок они пользовались карандашами. Так руськи запустили карандаши у космос.
Как мой отец мог не замечать очевидного? Я повернулась к Валентине:
— Мой батько — безобидный человек. Придурковатый, но безобидный. Ты растратила все его гроши на блядске нижне белье и на блядску косметику! Може, тебе просто мало моего батька, а? Может, тебе нужен ще один мужик или, може, два, три, четыре? Я знаю, што ты з себя представляешь, и мой батько тоже скоро узнае. И тогда мы посмотрим!
Станислав воскликнул:
— Ух ты! Я й не знав, шо Надежда так хорошо балакае по-украинськи!
В дверь позвонили. Открыл Майк. Это были Задчуки. Они стояли на пороге с букетиком цветов и домашним тортом.
— Заходите-заходите! — сказал Майк. — Мы как раз собирались пить чай.
Задчуки застыли в дверном проеме. Они заметили грозное Валентинино лицо. (Груди она уже спрятала.)
— Заходьте, — недовольно сказала Валентина. В конце концов, они же ее друзья, может, когда-нибудь и понадобятся.
— Заходите, — пригласила я, — я поставлю чайник. — Мне нужно было отдышаться и собраться с мыслями.
Хотя на дворе уже был октябрь, погода стояла теплая и солнечная. Мы решили пить чай в саду. Майк и Станислав расставили под вишней шезлонги и старый шаткий походный столик.
— Добре, шо прийшли, — сказал папа Задчукам, откинувшись на скрипучем брезенте. — И торт укусный. Моя Милочка тоже такий пекла.
Валентина восприняла это как оскорбление:
— У «Теско» лучче. Миссис Задчук обиделась:
— А мине домашний больше наравиться. Мистер Задчук встал на ее защиту:
— Нашо ты купуеш у «Теско», Валентина? Чому сама не печеш? Женшина должна пекти сама.
После стычки со мной Валентина до сих пор была в воинственном настроении.
— Нема времени пекти. Увесь день гроши заробляю. Купую торты, одежу, машины. Муж-жадюга не дае мине грошей.
Я испугалась, что она опять задерет футболку, но Валентина лишь эффектно мотнула грудью в сторону отца. Тот в страхе взглянул на Майка молящим взором. Плохо зная украинский, Майк не понял, о чем речь, и, как назло, вернулся к теме торта. Он решил снискать расположение миссис Задчук, положив себе еще один большой кусок:
— М-мм, как вкусно!
Миссис Задчук покраснела. Она погладила Майка по ноге:
— Вы хорошо кушаете. Люблю, когда мущина хорошо кушае. Почому ты больше не кушаеш, Юрий?
Мистер Задчук воспринял это как оскорбление:
— Од торта пузо росте. Ты товста, Маргаритка. Трохи товстувата.
Миссис Задчук восприняла это как оскорбление:
— Лучче товста, чим худа. Глянь на Надежду. Як голодающа з Бангладеша.
Я восприняла это как оскорбление. С негодованием втянула живот:
— Быть худой — хорошо и полезно для здоровья. Худые дольше живут.
Все повернулись ко мне и насмешливо захохотали:
— Худиют од голода! Од недоедания! Пока товстый похудие, худый здохне! Ха-ха-ха!
— Люблю товстух, — сказал отец. Пытаясь задобрить Валентину, он положил свою морщинистую руку ей на грудь, немножко стиснув. Мне в голову ударила кровь. Я вскочила, случайно задев ножку стола, и чайник вместе с остатками торта опрокинулся на землю.
Чаепитие вышло не ахти.
После того как Задчуки ушли, нужно было еще помыть посуду и постирать грязную скатерть. Валентина натянула на руки с розовыми перламутровыми ногтями резиновые перчатки. Я отпихнула ее.
— Сама помою, — сказала я. — Я не боюсь испачкать руки. Наверно, ты слишком хороша для этого, Валентина. Слишком хороша для моего отца, ты так думаешь? А вот тренькать его гроши — всегда пожалуйста!
Она заорала:
— Ведьма! Ворона! Вон з моей кухни! Вон з моего дома.
