Вроде, как бы, до какой-то войны, эти земли принадлежали Германии, а потом немца побили, и эти земли отошли Чехии, а в 1939 году, когда германец начал завоёвывать Европу, то завоевали и эти чешские земли, а заодно и всю Чехию вместе с её столицей Прагой. Вот потому здесь живут, в основном, немцы. Ну ладно, думаю, немцы немцами, но мне, да и всем нам хочется посмотреть, как они здесь живут, хочется узнать, что такое «Европейская жизнь».
Надо сказать, что командиры нам в походах в город не отказывали, ходили бойцы группами и обязательно старшим был, кто-нибудь из командиров. А однажды нас возили посмотреть, как у них устроены коровники. Лично мне это очень хотелось посмотреть. Тогда нашим командиром был наш политрук, который понимал по-немецки. Так вот он у немцев, которые ухаживают за коровами, спрашивал то да сё. Вот, что я тебе скажу на этот счёт. Коровник у них устроен, что надо, ясли из белого метала, он не ржавеет, в этих же яслях устроены поилка, корова, когда захочет тогда воду и пьёт, не то, что у нас, три раза в день и не больше. Сена и фуража в яслях, сколько хочешь, поэтому корова и молока даёт по двенадцать литров.
В общем, мне их хозяйство понравилось, и когда вышел из их коровника, настроение было хорошее, но потом вспомнил наши кровники и настроение сразу испортилось, потому что я понимал, что у нас таких коровников никогда не будет, в крайнем случае, я их не увижу. Ну ладно, хватит о грустном, да я тебе и ни об этом хотел рассказать.
В этот раз мы из батареи в увольнение пошли втроём: командир орудия, я и наводчик. Все из одного расчёта. Многие наши бойцы там уже были и поэтому не захотели идти с нами. Старшим у нас был командир орудия старший сержант, его фамилию я, к сожалению, не помню. И как я уже говорил, с нами был ещё наш наводчик, фамилию его не помню, а звали его Павлом. Кстати говоря, у орудия по фамилии его никто и не называл, а звали его по имени Паша. Грамотный парень, по-немецки говорил, с пленными немцами разговаривал. Он наполовину был немец: мать немка, а отец русский. Рассказывал, что жили они в Сталинграде, отца с первых дней войны взяли на фронт, а мы с матерью сидели дома и ждали когда за нами придут и заберут на выселение. Но к нам не пришли ни в сорок первом, ни в сорок втором, а в начале сорок третьего меня призвали в армию, а мама так всю войну и жила в Сталинграде. Как она там выживала, я просто не знаю, — говорил он, — Вот такая у нас была компания.
Идём по городу, он чистенький, дома стоят не разрушены, магазины и другие заведения работают. Везде висят рекламы с надписью, что там находится. Наш наводчик вывески читал, а мы определяли по картинке, что где находится. Прошли магазин, в него заходить не стали, так как у нас ни их, ни наших денег нет. Вот по картинке видно, что швейная мастерская, но нам шить ничего не надо и мы пошли дальше. Смотрим, впереди нас какое-то заведение, а возле него стоят столики под зонтами, а за одним из столиков, сидят трое наших и пьют пиво из бутылок.
Подходим ближе, я вижу, что это пехотинцы: капитан, лейтенант и сержант. Подошли к ним, поздоровались по уставу, капитан нам говорит: «Садитесь за столик, сейчас официантки подойдут, и вы закажите им пиво». Наш командир орудия говорит: «Та мы бы заказали, да у нас нет денег» — «А зачем вам деньги? Мы победители, а побеждённая страна должна нас поить и кормить, так принято в международной практике» — «Ну, раз так принято во всём мире, то давайте сядем, а что из этого выйдет, посмотрим».
Сели за стол, командир орудия свой немецкий автомат положил на стол, у Паши тоже такой же автомат, но он его с шеи снимать не стал, а я свой карабин поставил между ног, на всякий случай, чтобы он был рядом.
Только мы сели, появились молодые девушки в белых передниках, подошли к нам, и одна из них что- то по-немецки спросила. Павел ей тоже по-немецки ответил и они ушли. Через некоторое время они появились с тремя бутылками пива. Сидим, пьём пиво, когда я начал разглядывать заведение, у которого мы сидим, и только тогда я заметил у дверей небольшую табличку, по которой я определил, что это цирюльня. Ну ладно, цирюльня так цирюльня, у них мужики тоже бреются и стригутся. Сидим, попиваем пивко, наш Паша наводчик говорит: «Выпьем это пиво и ещё по бутылочке закажем, вон, видите, пехота по две бутылки выпили и, наверное, ещё закажут». Но пехотинцы сидят и пиво больше не заказывают. Вдруг капитан говорит: «Что это я зря время теряю, пойду-ка я, пусть меня побреют, а то вон какая щетина выросла». Ему их сержант, мужчина лет сорокапяти, говорит: «Не делали бы Вы это, всё-таки там немцы, а они все как один фашисты, так что чего бы не случилось» — «А что может случиться, заявляет капитан, я вот заряженный автомат положу на коленки, и пусть только посмеют, всех уложу». Сказал и ушёл в цирюльню. С тех пор как он ушёл, прошло минут пять, вдруг слышим в цирюльне выстрел и тишина.
Пехотинцы бросились в помещение, мы втроём за ними. Заскакиваем в салон, и что мы видим? Капитан с перерезанным горлом лежит у кресла, его автомат рядом с ним, фрау забились в угол и стоят, дрожат и больше никого нет.
Лейтенант в ярости кричит на этих девок: «Где эта фашистская сволочь, что капитана зарезала?» А они зажались в угол комнаты и только головами мотают и ничего не говорят.
«Ладно, — говорит лейтенант, — без вас найдём, а с вами я потом рассчитаюсь!» Он быстрым шагом пошёл в другую комнату, там тоже никого не было, только стоял большой шкаф. Лейтенант нам говорит: «Отойдите от шкафа», мы отошли, а он выпустил очередью из автомата в дверки шкафа. Шкаф немного постоял, потом медленно начал падать. Как только он наклонился, из него вывалился окровавленный труп в белом халате, а шкаф продолжил своё падение. Грохнувшись об пол, он собою накрыл белый труп, при этом показав нам тайную дверь, которая была за шкафом.
Увидев дверь, лейтенант сказал: «За этой дверью есть немцы, поэтому слушай мою команду. Ефрейтор (это он мне), Вы идите к окну, и если в нём появятся фашисты, то стреляйте наповал. Младший сержант (это он Паше), Вы охраняйте вход в помещение, никого не выпускайте, никого не впускайте, а если будет необходимость, то помогите ефрейтору».
Я вышел на улицу, у тумбы для объявлений занял позицию, где мне хорошо было видно окно, из которого должны убегать немцы. Паша стоял на ступеньках цирюльни с автоматом наготове. Через минуту или две, после моего ухода, в цирюльне послышался взрыв, я подумал, что наши взорвали тайную дверь, а ещё через пару минут открылось «моё» окно и там показалась, чья-то голова. Я из карабина щёлкнул по этой голове, и она исчезла, затем в цирюльне послышались автоматные очереди и снова взрыв. Затем наступила тишина, а из окон продолжал валить дым. Паша ушёл в цирюльню, и они там довольно долго были. Я уже хотел тоже пойти к ним, но у меня пост и его без разрешения командира покидать нельзя.
Прошло довольно много времени, я не знаю сколько, может полчаса, а может час, в здании снова послышались две короткие автоматные очереди. Я подумал, ну с кем они так долго воюют? Наконец, они вышли с ношей — на какой-то материи несли тело капитана. Паша позвал меня. Я подошёл к ним, мы вчетвером взялись за края материи и понесли капитана в расположение пехоты. Лейтенант шёл рядом и нас сопровождал. Шуму мы там наделали много, кое-где стояли люди и смотрели на нашу процессию.
Когда мы вернулись в расположение нашей части, и командир орудия доложил командиру батареи причину нашего опоздания из увольнения, то с этих пор и до самого отъезда выход в город всем бойцам батареи был запрещён. Позже, уже после ужина я думал об этом цирюльнике-фашисте. Ну что тебе надо? Работаешь в своей мастерской, зарабатываешь деньги, ну и живи себе на здоровье, так нет, эта фашистская натура не даёт ему покоя, они войну проиграли, его берет злоба, и он решил убить своего врага. А тем самым он сам был убит, а с ним ещё семь человек на тот свет ушли. Вот такой результат его злобы. Так что, сынок, у нас и после войны было не просто.
Так закончил свой долгий рассказ мой отец.
Другая ветвь нашего рода, по фамилии Ласун. Глава семьи Савелий (отчество мне не известно). Его жена, Пастелина (отчество тоже не известно). Их дети: Приська, Кылына, может быть, Акулина, но все родные звали её Кылына, сын Иван и младшая Пелагея, в обиходе просто Поля, будущая моя мама. Детей буду перечислять по старшинству, но о своей маме, Пелагее Савельевне, я буду описывать позже всех, так как она младшая в семье, притом я о ней знаю гораздо больше, чем об остальных родственниках. Теперь опишу каждого члена семьи. Начну с главы рода.
Его отчество и дата рождения мне не известны, умер вскоре после войны с немцами, начатой в 1914 году. Вернулся с первой мировой, сильно болел и вскоре умер. Похоронен он был на кладбище старого хутора, Гашун. В настоящее время и от кладбища и то самого хутора ничего не осталось. По воспоминаниям его дочери, а моей мамы Пелагеи Савельевной, он был человек образованный, выписывал газеты и журналы и читал их. В хуторе, среди хуторян пользовался уважением, к нему часто заходили посоветоваться по какому-то важному вопросу. Хуторяне, обращаясь к нему говорили: «Послушай, Савелий, ты же сильно грамотный, читаешь газеты и журналы, а в них всё прописано, подскажи, как поступить в моём случае». По словам моей мамы, Ласун Савелий был чуткий и отзывчивый человек, но здоровьем слабый, так что хозяйством он совершенно не занимался, как она выразилась: «Для хозяйства чоловик був никчемный». Притом, в этих словах дочери Савелия Ласуна, звучало недовольство и даже пренебрежительность. Почему так, я маму не стал спрашивать, так как видел её раздражительность, но сам сделал вывод. В то время в сельской местности ценилась простая физическая сила, а грамоту они считали забавой, которой и сена не накосишь, и кусок хлеба не заработаешь. Какой он был национальности мне не известно, поэтому писать не буду, хотя есть предположение, что в нашем роду по материнской линии были евреи. А всем его детям записана национальность русские, но это было уже после советской власти.
