— Держи! — гаркнул дядя Леня и сам попытался закрючить дверь, но медведь рванул так, что они чуть не вылетели в сенцы. А Володя тем временем бегал по избе с ружьем, искал патроны нужного калибра и тоже кричал:
— Мужики, отойдите! Я его через дверь жигану!
Все это длилось мгновения Я почему-то оказался на печи с валенком в руках (может, подсознательно вспомнил наказ матери — при появлении медведя залезть повыше от земли). Володя наконец отыскал на лавке патронташ и лихорадочно заряжал ружье. В этот миг с улицы дернули так, что дядя Леня не выдержал и выпустил ручку из рук. Дядя Иван сунулся за дверью, запнулся о порог и выкатился в сенцы. Дверь распахнулась. Я вытаращил глаза. А Володя отступил к стене, продолжая пихать в стволы патрон, который не лез…
Но вместо медведя в избу влетел дядя Федор и тут же захлопнул дверь, ловко набросив крюк. В следующую секунду ее рванули так, что затрещали косяки. И раздался рев…
— От стерва! — вращая глазами, воскликнул дядя Федор. — Чуть только не прижучил! Все штаны испозгал! А здоровый!..
И, увидев Володю с ружьем, закричал:
— Чего копаешься! Бей через дверь!
— Погоди, давай запустим, — сказал дядя Леня и взял полено. — Пускай погреется…
Дверь уже ходила вместе с косяками, шевелились бревна простенка. Никто не успел сказать слова, как дядя Леня выбил поленом крюк, раздался грохот в сенцах, затем в избу заскочил Басмач и за ним, на четвереньках — дядя Иван. Дверь закрылась сама собой и наступила тишина. Лампа мигнула и погасла. Кончился керосин…
* * *
Разбирательство и хохот продолжались до самого утра. Обижался лишь дядя Федор, но и то недолго.
— Ну и шутки! — поначалу возмущался он. — А если в Володька через дверь засадил?
Но дядя Леня предусмотрел все. Прежде чем заорать — медведь! — когда дядя Федор выскочил на улицу по-легкому, он спрятал патронташи, оставив свой с патронами двенадцатого калибра. А такого ружья ни у кого не было.
Потом и дядя смеялся со всеми, хлопал Ивана по плечу, вспоминал, захлебываясь:
— Ну и силушки в тебе! Дверь драл — чуть изба не развалилась!
— А ты-то! Ты! Вдвоем с дядей Леней удержать не могли! — хохотал Иван.
Я никогда не видел дядю Федора таким веселым, раскованным и каким-то свойски доступным, как открытая настежь дверь. И Басмач радовался со всеми, вилял хвостом, и клал свою морду на колени то к одному, то к другому, лупая на свет бельмастым глазом. Дядя Леня смеялся меньше всех, чаще поглядывал на возбужденных мужиков и хитровато ухмылялся в белые, почти не видимые на лице усы.
Под утро все-таки угомонились и поспали часа три, до рассвета, чтоб на берлоге не дрожали руки и ноги. Утром запрягли кобылу в сани, привязали к разводьям Басмача, чтобы не поспел раньше и не потревожил медведя, уселись плотно, бок о бок и поехали. Басмач рысил за санями, не ослабляя повода и внимания; единственный его глаз буравил спины, так что все время хотелось оглянуться. Кто-то однажды неловко махнул ружьем и пес в два прыжка оказался на санях, вернее, на мужиках. Ощерился, показывая клыки: дескать, положи ружье на место, не балуй. Дядя замахнулся на него, согнал, спихнул на снег, полагая, что бежать надоело, прокатиться вздумалось. Но в другой раз Володя уже специально повернул ружье в сторону Басмача, как тот в мгновение оказался на санях. Теперь он не щерился, глядел на мичмана, утробно ворчал, словно хотел сказать — глядите, мужики, я свою жизнь просто так не отдам. И мужики это поняли, стали извиняться перед Басмачом за баловство, говорить, что пошутили, кто-то сунул ему кусок домашней колбасы.
В километре от берлоги коня распрягли, привязали к саням, к сену, а сами пошли вперед. Басмача я вел на поводке. День был морозный, скрипел снег, трещали ветки, и дядя Леня морщился, словно от зубной боли, показывал кулак. Мы остановились на сосновой гриве, искрещенной присыпанным снегом буреломником, мужики встали полукругом за деревья, а я озирался, приглядывая дерево, куда бы забраться. Но дядя Леня велел мне сидеть за выворотнем и ждать сигнала, когда спустить Басмача. Сам он прислонил ружье к дереву, скинул полушубок и с топором, в рубахе, куда-то пошел. Мужики тихо переговаривались, курили, Басмач скулил и терся о ноги. Берлоги пока было не видно: лишь небольшая ямка между двух перекрещенных валежин, куда и Басмача-то не спрячешь. Малопульку я держал голыми руками и пальцы прикипали к металлу.
Дядя Леня потюкал где-то топором и скоро появился с сучковатым обрубком березы и длинной жердью.
— Как берлогу заломлю — спускай, — шепотом приказал он и потащил к яме обрубок березы. Я затаил дыхание. Дядя Леня ходил возле этой ямки, как у себя во дворе, говорил громко и весело:
— Сейчас дадим Михаиле балалайку! Пускай играет! Говорят, он любит играть-то! Вы, мужики, если что, по мне не стреляйте А то был случай. Один мужик стал залом делать, а у товарища нервы не выдержали. Показалось, будто медведь уже вылазит… Ну и вдарил. Пипку у носа будто ножом отрезало… А мужик на товарища: я, говорит, в другой раз тебя не возьму, плохо стреляешь.
Дядя Леня осторожно всадил обрубок березы в яму, в какую-то невидимую мне отдушину, задавил ее ногой и попробовал еще, держится ли.
— Скорей! — покрикивали мужики. — Чего копаешься? А ну, встанет?
— Так а вы на что? — посмеивался дядя Леня. — Встанет — бейте.
Я спустил Басмача. Он понюхал снег, покрутился возле выворотня и не спеша потрусил в сторону от берлоги.
— Басмач — вперед! — кричал ему Володя. — Взять, Басмач!
Однако Басмач нашел пень за спинами стрелков, забрался на него и лег, свернувшись калачиком
— Во, медвежатник! — засмеялись мужики, глядя в сторону Володи. — Да он только на мохнашки и годится!
— Ну, в добрый час! — сказал дядя Леня и взялся за жердь. — Вставай, михайло! Поднимайся! Тихоокеанскому флоту твоя шкура нужна. Тут ничего не попишешь…
Он пихнул жердью в невидимый лаз берлоги. Я прицелился туда из малопульки.
Вдруг козырек снега выше жерди поднялся, и я ничего не успел сообразить, как дядя Федор гаркнул — огонь! — и от ружейного залпа зазвенело в ушах. Кажется, я тоже дернул спусковой крючок, но своего выстрела не услышал.
— Готов! — сказал дядя Леня и отставил ружье к дереву.
Все произошло так быстро и так просто, что стало обидно. Я увидел голову медведя, которая медленно проваливалась назад, в берлогу, и даже неразрушенный снежный козырек становился на свое место. Мужики повтыкали ружья в снег, сошлись у самой берлоги и закурили. Только сейчас я увидел, что Басмача на пне нет и вообще нигде нет. Я подошел к мужикам. От них валил пар и голубой табачный дым. Володя захлебывался от восхищения.
— Мои пули — меченые, мужики! Обдирать будем — смотрите! Якорек там отлит! Слышите, якорек — это мои пули! Я в ухо бил! В голове искать надо!
Дядя Федор встал на четвереньки, заглянул в черный лаз.
— Глубина! Целая пещера.
А дядя Леня неожиданно подтолкнул его, так что дядя сунулся в берлогу головой и отпрянул.
— Но-но! Шутник! — сказал он и засмеялся.
— Давай, Степан, бери веревку, лезь и обвязывай его, — сказал мне дядя Леня. — Вытаскивать будем. Ты маленький, пролезешь.
Я взял веревку за один конец и полез в берлогу. Едва протиснувшись плечами, я заслонил свет и стало совсем темно. Щупая пространство впереди себя, я забрался в берлогу с ногами, развернулся там у самой стены, наконец наткнулся на что-то теплое, мягкое — отдернул руки. Берлога была и в самом деле большая, с высоким сводом; я не видел этого, а лишь ощущал.
— Ты что, заснул? — спросил снаружи чей-то голос.
— Темно, — сказал я. — Сейчас…
Я нащупал медвежью лапу, сделал петлю-удавку, затянул ее.
— Тащи!
Веревка натянулась, мужики потащили. Дядя Федор командовал — раз-два — взяли! Я встал на колени и, подняв руки, тронул потолок: можно было ходить, чуть согнувшись — такая была высота.
— Ты чего там балуешься? — спросил сверху дядя Федор. — Игрушку нашел! Опусти веревку! Чего ты дергаешь ее?
— Я не балуюсь, — сказал я. — Берлогу смотрю.
— Ты за что привязал-то? — похоже, он наклонился к лазу.
— За лапу!
— Гляди лучше — за лапу! За корень, поди…
Остальное происходило, как во сне. Помню, что-то огромное и шерстяное мазнуло меня по лицу, откинуло и вдавило в стенку. А на поверхности поднялась суматоха. Кажется, слышал, как остервенело лаял Басмач и матерился дядя Федор. И еще помню, что в берлоге как-то сразу просветлело и я обнаружил, что лежу на медведе…
Из берлоги меня вырвал дядя Иван, поставил на ноги, осмотрел, ощупал.
— Целый?.. Ну, слава богу! Хоть все живы остались!
Мужики стояли с ружьями, в недоумении тараща глаза, а в той стороне, где мы оставили лошадь, гремели выстрелы.
— Мать вашу так! — ругался дядя Федор. — Поохотились, называется!
Басмач полз по снегу, за ним тащился кровавый след и зеленоватые кишки. Я подбежал к нему, хотел перевернуть его на бок, чтобы посмотреть, что с животом, но Басмач не дал, вжался в снег.
