— Все это написано в заявлении. Что еще?
— Первый муж Галины Николаевны, — спокойно продолжала Инна Семеновна, будто ее и не прерывали, — плохо относился к ее приемной дочери. Этим воспользовался друг мужа и разбил ее семью.
— О мужьях и разводах Лебединской мы уже наслышаны достаточно, и вникать в эту сторону ее жизни у нас нет никакого желания, — снова прервал Инну Семеновну председатель. — Ваша подопечная бросала всю жизнь эту Тамару на кого только могла. То это был… первый встречный, то это были ее родители — кстати, они были и родителями ее родной сестры, которая сегодня молнировала свое согласие на удочерение Тамары. Спрашивается — о чем они думали раньше? А все очень просто. Сегодня Лебединской нужна двухкомнатная квартира, и она вдруг вспоминает, что у нее есть племянница Тамара, которую можно удочерить. Я считаю, — закончил председатель, — мы должны отказать Лебединской в удочерении этого ребенка.
— Вы не правы… — попыталась возразить Инна Семеновна.
— Нет, нет, — снова оборвал ее председатель. — Вас мы слушали достаточно. У нас еще много других дел.
Инна Семеновна чуть-чуть запрокинула голову и улыбнулась. Ее улыбка, немножко насмешливая и заранее прощающая, видимо, озадачила председателя. Инна Семеновна воспользовалась паузой.
— Я знаю, что равнодушных людей нет, — доверительно сказала она. — Я наблюдала десятки случаев, когда люди, казавшиеся равнодушными, вдруг поверив по-настоящему в необходимость своей помощи, совершали чудеса. Равнодушие идет от недопонимания. Но для того, чтобы понять, нужно хорошо разобраться. Все справки говорят о том, что Галина Николаевна воспитывала Тамару с восьмимесячного возраста, инспектору же по опеке было угодно представить вам материал в другом свете. Почему он это сделал — я не знаю. Зато мне доподлинно известно, что пятнадцать лет назад Тамара не была удочерена по вине того же отдела опеки… Но в одном вы правы. Удочерение действительно сейчас связано с получением квартиры. Однако Галина Николаевна не фиктивно удочеряет чужого ребенка, чтобы получить квартиру, а квартиру получает ради ребенка, с которым она мыкается по углам с тех пор, как она дала расписку свекрови, обязуясь не жить в ее квартире. А было это двенадцать лет назад. И если за эти двенадцать лет мытарств ей и пришлось несколько раз прибегнуть к помощи родителей, то тот, кто жил без квартиры, знает, как трудно снять квартиру с маленьким ребенком, да еще двенадцать лет назад.
…Когда Инна Семеновна кончила, председатель исполкома сказал примирительно:
— Что ж, вероятно, эту Тамару действительно надо удочерять.
Председателя поддержали:
— Конечно!
— Надо! В порядке исключения!
— Такая судьба… Нужно помочь!
И вдруг, вглядевшись в документы, председатель огорченно сказал:
— Но позвольте! Ведь сегодня ей исполнилось восемнадцать лет!
— Ей исполняется восемнадцать лет в семь часов вечера, — неожиданно для самой себя нашлась Инна Семеновна.
Все рассмеялись.
В коридоре ждала Екатерина Матвеевна,
— Ну что?
— Все хорошо. Сейчас пойдем, я только посижу немножко.
И вдруг страшный крик согнал людей со своих мест. В коридоре на стульях лежала Инна Семеновна. Кто-то искал в ее сумке валидол.
Через несколько минут приехала «скорая»,
— Носилки, — сказал врач.
— У меня инфаркт?
— Нет.
— Тогда я не хочу в больницу.
— Если бы вы не были так возбудимы, можно было бы вылежать дома.
— Откуда вы все про меня знаете? — удивилась Инна Семеновна.
— Так я же врач.
Когда Инна Семеновна уезжала в командировки, Ира всегда заболевала. И Инна Семеновна заставала ее уже в постели. Ира не могла ходить, не могла говорить. Болезнь возвращалась, словно не было стольких лет борьбы с ней. Случалось это не сразу, а через некоторое время после отъезда Инны Семеновны. Вернее всего, перед самым ее приездом. Ире всегда казалось, что причиной тому различные случайности. Поэтому Ира, когда мама уезжала, прикладывала все усилия, чтобы избежать этих, как она считала, «случайностей».
Но разве случайностей можно избежать?
А может быть, тут и не было никаких случайностей?
Ира без мамы чувствовала себя совсем незащищенной. И эта ее незащищенность передавалась окружающим, и они начинали вести себя так, как никогда бы не позволили себя вести при Инне Семеновне.
Но здесь было и другое: при Инне Семеновне Ира и не заметила бы половины того, на что она так болезненно реагировала, когда оставалась одна.
Без Инны Семеновны все вырастало для Иры в трагедию. Вот и сейчас Ира не знает, что ей делать: Инна Семеновна в больнице, а Ире надо ехать в редакцию, вычитывать гранки. Обычно Ира ездила вычитывать гранки с мамой. В редакции никто не знал, что Ира больна, что ездит к ним на машине и перед тем, как поехать, неделями лежит — копит силы. Скопленных сил хватало, чтобы те полчаса, которые она проводила в редакции, никто ничего не заметил. Никто ничего и не замечал. Не замечали даже того, что Ира с гранками всегда куда-то исчезала. А исчезала она потому, что гранки вычитывала не она, а Инна Семеновна, которая ждала ее этажом ниже.
С тех пор как по радио передали (а может быть, и не передали — Ира этого так и не выяснила) Ирин первый рассказ, у Иры было много гранок. Илья Львович называл Иру «Ворошиловским стрелком», потому что почти все, что Ира писала, шло в печать. Правда, Ира писала очень мало… Но что из того? Ира очень злилась на Илью Львовича за то, что он ее называл «Ворошиловским стрелком». Она боялась, что он сглазит. Ира слишком хорошо помнила, как он любил, когда она училась в университете, подытоживать ее успехи и делать прогнозы на будущее. А чем все это кончилось?
Илья Львович был человеком не только не суеверным, но Ире всегда казалось, что он получает особое удовольствие, если может высмеять суеверие. Но когда Ира, как-то не выдержав, сказала ему, что просит больше не называть ее «Ворошиловским стрелком», а то он ее сглазит, она вдруг увидела на лице Ильи Львовича испуг. И поняла: он тоже все помнит. И тоже боится. И то, что даже Илья Львович тоже боялся — было самым страшным.
Чаще всего Ира писала о насекомых. Как-то она пошла в лес и увидела, как муравьи, один за другим спускаясь в ямку, выползали оттуда каждый с желтой крупинкой во рту. Из этих крупинок муравьи строили муравейник. Ира стала приходить к муравьям каждый день и написала о них рассказ.
На следующее лето (Инна Семеновна теперь каждое лето по совету Петра Дмитриевича вывозила Иру на дачу) Ира написала о пауках-линифиях, которые жили под куполами из паутины, и о косеножке, которая, линяя, повисла на еловой иголке, и казалось, будто у нее не восемь ног, а шестнадцать. Потом Ира написала о бабочках, жуках…
Ира писала и очерки. Для очерков надо было «собирать материал». Казалось невероятным, что Ира могла это делать. Но Ира собирала материал, ибо для нее более невероятным было то, что в руках у нее была бумажка, в которой говорилось, что она журналист.
И когда Ира, наконец, добиралась до нужных ей людей и они вдруг начинали рассказывать о своей жизни, жаловаться и просить помощи, Ире казалось, что она сильная и все может.
Рассказ, гранки которого надо было завтра вычитать, был совсем коротким: о том, как Ира вырабатывала рефлекс у ежа. Возможно, если бы мама была дома, Ира на этот раз поехала бы без нее и вычитала рассказ сама. Но теперь, когда мама была в больнице, Ире казалось невозможным не только вычитать рассказ, но и вообще доехать до редакции журнала.
Ира стала перебирать в уме, кого бы она могла попросить поехать с ней. Но таких не нашла. «Что ж, — решила Ира, — придется в коридоре найти кого-нибудь и попросить помочь, будто очки забыла…»
На следующее утро, когда Ира была уже в костюме и складывала в папку листки с поправками, которые должна была внести в гранки, пришла Галина. У Галины теперь был ключ Инны Семеновны. Галина должна была приходить через день — покупать продукты и готовить. Во всяком случае, она обещала это подруге Инны Семеновны Екатерине Матвеевне, которая уехала вчера в Ленинград, взяв предварительно с Галины слово, что та не бросит Инну в беде.
Войдя к Ире в комнату, Галина шепотом начала быстро, быстро объяснять Ире, что она пришла не одна. Что с ней тот самый Боря, который бросил медицинский институт, потому что падал в обморок при виде трупов, тот самый Боря, который на работу не поступил, пишет фантастические рассказы и голодает. Галина обещала Бориной маме, которую она знает тысячу лет, познакомить Борю с Инной Семеновной, но так как Инны Семеновны нет, то она очень просит поговорить с ним Иру.
— Зачем? — испугалась Ира. — Я ведь ничего для него не смогу сделать. — Ира боялась сейчас тратить свои силы.
