Странно, я уже забыл название фильма, а она помнит по именам всех персонажей — бухгалтерия.
— Сюжет в боевиках не всегда поддается логическому объяснению.
— Ой, ну с тобой только в кино ходить! Даже фильм обсудить нельзя.
* * *
Вероника поежилась от прохладного ветерка и пошла вперед. Я бы накинул на ее подрагивающие плечи дорогой стильный пиджак, но на мне был только старенький пуловер с маленькой дыркой на правом локте.
— Замерзла?
— Ветер холодный.
— Зайдем ко мне, чаю выпьем, согреемся?
— И не надейся.
Вероника, строго постукивая каблучками, твердо зашагала в направлении своего дома. Навстречу нам попадались одинокие прохожие, влюбленные парочки и кучки мелких хулиганов.
— Симпатичный мальчик слева был на Сталлоне похож, правда?
— Не разглядел. Любишь Сталлоне?
— Конечно. Я вообще люблю сильных мужчин, высоких, и чтобы фигура была, они такие, ты вот зря не качаешься, я бы на твоем месте обязательно занялась культуризмом.
Трицепсы, бицепсы… Надо было под пуловер затолкать спасательный жилет.
— Некоторые женщины тоже бодибилдингом занимаются.
— Женщина может быть и слабой, в ней не это главное, и вообще…
— Я не о том.
— Ты что обиделся? Не обижайся — на правду ведь не обижаются. Ты хотел чаю? Зайдем?
Если я чего и хотел, так только не чаю.
— А мама?
— А что мама, чаю, что ли, жалко?
* * *
— Здрасьте.
— Здравствуй.
Коридорчик, комнатка, диван, в углу телевизор, в телевизоре мужчина в белой каске говорит, что у него проблемы с трубами и что будь у него всегда и вовремя трубы, он бы… Щелк. Мужчина превратился в светящуюся точку, но и она быстро погасла.
— Присаживайтесь, как вас зовут?
— Виктор.
— Виктор?
— Да, Витя.
— А вы где работаете?
Где? Я уже говорил, что я летчик-полярник, или нет, не полярник, но что-то в этом роде.
— Я сейчас в отпуске и, наверно, после отпуска уволюсь, меня здесь звали, там у меня товарищ работает, он уже начальник, так что, наверно, я сюда перейду, а то сколько можно мотаться, хотя, конечно, и там свои плюсы, но ведь надо уже и о будущем подумать, нельзя же всю жизнь мотаться, правда?
Уф!
— Я что-то не совсем поняла, где вы работаете.
— Да геологом, мама, я же тебе говорила.
Конечно же, геологом — спасибо, родная.
— О, это, наверно, такая интересная работа и платят там хорошо. А что вы ищете?
— В смысле?
— Ну, какие полезные ископаемые?
Подкованная тетенька, чтобы ей такое брякнуть.
— Марганциты.
Хорошо брякнул, сейчас достанет подшивку журнала «Знание — сила» и ткнет своим указательным пальчиком в раздел геологии.
— А что это такое?
Идиот, не мог сказать, что нефть, газ или какой-нибудь алюминий.
— Это такая группа минералов. Их потом это… В общем, очень ценная руда, ее нигде в мире нет, только у нас и в Австралии, больше нигде нет, очень ценная вещь.
— А как у вас с обеспечением, наверно, выдают спецобмундирование?
— Да, в основном канадское.
— А заработки приличные?
— Так трудно сказать, раз на раз не приходится, в целом хватает, но хотелось бы и побольше.
Я устал. Я взял печеньку и съел, потом еще одну, потом еще. В уголках моих губ застряли крошки, а почему бы Веронику не попросить собрать их кончиком своего розового язычка?
— Витя, а ты далеко живешь?
Вот так-то.
— Нет, не очень.
— Заходи к нам еще, мы тебя не гоним, но нам завтра рано вставать, так что…
— Конечно, конечно. Спасибо за чай, до свидания. До свидания, Вероника.
— Пока.
Тяжелая дверь мягко вошла в косяки, солидно задвинулись замки, дверная цепочка легкомысленно звякнула.
* * *
Было свежо, ветерок чихал мне в лицо меленьким дождичком, вдалеке играла гармошка, и несколько загулявших голосов тянули песню про шумящий камыш. Я запрокинул голову: звезд не было, только луна расплывчато мутнела в пелене туч. Немного резануло в паху — если стану импотентом, то выколю на мошонке: «Толик, я тебя никогда не забуду!» Тихо прошмыгнул кот, две бумажки наперегонки летели в огромную лужу. Прямая дорога сквозь темные подворотни, окружная — хорошо освещена. Фонари. Их желтый свет искривляет пространство, меняет цвета, предметы, лица — люди не узнают друг друга, матери проходят мимо лежащих в канаве пьяных сыновей, отцы не различают насилуемых дочек, стены строят рожи, асфальт хохочет, щербато обнажая канализационные колодцы, — не опускайте туда ногу, лучше лягте на добрую скамейку, поднимите воротник старенького плаща и закройте глаза или идите дальше, но не бросайте мусор в переполненные урны, лучше в черную траву, а окурки надо щелчком выстреливать в неровности тротуара, тогда красный огонек разлетится на десятки маленьких огоньков, а окурок потом подберет, ну, например, Анечка.
Анечка сидела на ступеньках перед моей дверью и курила вонючую папиросу «Беломорканал».
— Ну ты и ходишь.
— Меня ждешь?
— Нет, соседа.
— А, ну он, кажется, уехал, так что…
Анечка сплюнула, зыркнула и спустилась на ступеньку вниз. Ну и шла бы себе. Я взял ее за руку.
— Ладно, заходи. Ты что дома совсем не ночуешь?
— Иногда ночую.
Только не надо мне рассказывать про многодетную пьющую мать, многосудимого пьющего отчима, голодных и чумазых братишек и сестренок.
Я сказал Анечке, что пить не будем, она сказала: как хочешь. Я сказал Анечке, что спать с ней не буду, она пожала плечами. Я сказал Анечке, что она сейчас примет ванну, она стала медленно раздеваться. Я спросил Анечку, что, может быть, она хочет есть. Анечка кивнула головой. Я пожарил пять яиц, которые давно ненавижу так же, как сосиски с промышленными пельменями, и мы быстро их съели, промокая мягкой булочкой растекшиеся желтки.
Ванна быстро наполнилась водой. Я оценил указательным пальцем температуру и позвал Анечку:
— Иди мойся. Мыло, шампунь найдешь, в тазике можешь постирать свои вещи.
Я вымыл посуду, вытер стол, с грохотом вытащил из кладовки раскладушку, расправил ее и прилег на диван.
Я слышал, как Анечка выключила воду, слышал, как она заплескалась, потом затихла, потом опять заплескалась, затихла, шумно встала, шумно села, тихо, долго тихо, слишком долго тихо, уж слишком долго тихо — проклятие!
Я открыл дверь в ванную комнату, под водой с открытыми глазами лежала Анечка. Я испугался, я так испугался, что у меня заломило затылок и заныло сердце. Анечка, слегка меня окатив, шумно вынырнула, вздохнула и улыбнулась.
— Ну ты даешь! Не надоело барахтаться?
— Нет, я люблю горячую воду.
Анечка задела мою руку мокрым плечиком. Я наклонился и зачем-то поцеловал ее торчащую ключицу. Потом, потом в носках, майке, штанах я барахтался в ванной вместе с Анечкой. Потом я разорвал мокрую майку. Потом мои штаны заклинило где-то на коленях. А потом был дельфинарий во время гона.
* * *
Я вытаскивал из кармана мокрые комочки бумажных рублей, нежно расправлял их и за краешек прицеплял деревянной прищепкой к бельевой веревке.
— Интересно, высохнут они до утра?
— Не высохнут. Мне на раскладушку ложиться?
Я ворочался на диване, Анечка скрипела на раскладушке. Анечка перестала скрипеть, а я нырнул в темноту и был там, пока не услышал:
— Эй, вставай! На работу опоздаешь!
— Чего?!
Анечка лежала по правую руку от меня и сладко потягивалась.
— Я в отпуске, я уже десять раз говорил, что я в отпуске, и вообще, перехожу в управление, пусть сами ищут за такую зарплату свой антрацит. Ты извини, скоро родственники приедут, да и вообще.
Анечка скривила губы, молча встала, включила утюг, погладила свои вещички, оделась, и выскользнула из моей квартиры. Тягучая тишина повисла в моей маленькой комнатке, стало жалко Анечку, себя, Веронику, мать Вероники, Георгия Григорьевича, Толика и все прогрессивное и непрогрессивное человечество. Был бы с похмелья, пустил бы, непременно, слезу.
* * *
Интересно, а что лежит в пузатом портфеле?
Я оттянул круглую железную пампушку вниз, но замок не открылся, видимо, его заботливо закрыли на ключик. Пришлось залезть в кладовку, выудить из хлама стальную проволоку, выгнуть с помощью пассатижей из нее крючок и, ловко покрутив в замочной скважине, расстегнуть портфель. В портфеле были: какие-то бланки, договор долевого участия, бутылка шампанского, коробка конфет, пачка презервативов и завернутый в белую тряпочку пистолет ТТ с запасной обоймой.
«Пусть пока у тебя побудет». Спасибо, Георгий Григорьевич. Что там у нас за незаконное хранение оружия? Сейчас позвоню ему и скажу, какой он козел.
— Алло, Георгий Григорьевич?
— Да.
— Это Виктор. Мне что с портфелем-то делать?
