И Петрович не выдержал, помер, и похоронили его на пятом километре, на городском кладбище.
Никто не мог изгадить это место – ни комиссары, ни немцы, ни советская власть, ни украинская, а этим нуворишам-барышникам, этим жлобским глобализаторам-приватизаторам удалось. Не стало Причала, улица появилась Рыбацкий Причал, а Причала больше и нет.
Все мы вышли из КПСС, даже те, кто в нее никогда не входил.
Борис Крутинер
– Дежурный!
– Я!
– Сразу после занятий вызови ко мне Елдырина.
– Есть!
По окончании последней пары Сане Елдырину передали, что его вызывает командир роты. Елдырин не спешил. Во-первых, на четвертом курсе бросаться исполнять приказ начальника – не комильфо, а во-вторых, вызов к капитану III ранга Пневу ничего хорошего не сулил. Пал Палыча Пнева Саня недолюбливал и величал его не иначе как Триппер, по первым буквам имени, отчества и фамилии – три П. Наконец, выдержав паузу, он постучал в дверь канцелярии роты.
– Товарищ командир, главный старшина Елдырин по вашему приказанию прибыл!
Пнев сверлил вошедшего колючими глазками.
– Красавчик, главный старшина, отличник учебы…
Пнев говорил не спеша, растягивая слова, – разогревался.
– Стоим, глазками лупаем, невинность изображаем. Ну просто лама какая то гималайская.
Неожиданно он выскочил из-за стола и, извиваясь червем, возопил:
– А командира с утра дерут!!! Замполит факультета не понимает, как это ты до сих пор не в партии! Он считает это антипартийной деятельностью!
Пнев придвинулся к Елдырину вплотную и уставился ему в глаза. Саня такого оборота не ожидал, а от словосочетания «антипартийная деятельность» заслабило в коленях.
– Пал Палыч, так я это, просто не созрел еще.
– Созревает, Елдырин, вишня в саду у дяди Вани.
Саня сдался.
– Ну давайте напишу заявление.
Ксендзы, охмурявшие Адама Козлевича, были куда как деликатнее.
И понеслось, и поехало, закрутилась машина рекрутинга в славные ряды КПСС. Механизм работал как швейцарские часы – ни скрипа тебе, ни поломок, ни остановок. И отбор кандидатов был на высоте, чтоб какая-нибудь гнида с ревизионистским душком не пролезла в святая святых, ну а уж если ты передовик, да еще с правильным происхождением, то тебе одна дорога – в партию.
Сначала елдыринское заявление рассмотрели на комсомольском собрании и после недолгих прений дали рекомендацию. Но это было только начало, нужно было получить еще две рекомендации от членов партии со стажем не менее пяти лет. Саня уже был не рад, что во все это ввязался, проблем хватало и без этого. Навстречу ему по Галерее героев шел контр-адмирал Шубалин, легендарный катерник, дважды Герой Советского Союза и просто добрый старикан. Решение созрело мгновенно:
– Товарищ контр-адмирал, разрешите обратиться!
– Чего тебе, сынок?
– У меня к вам просьба – не могли бы вы дать мне рекомендацию в партию?
– А чего ж не дать, вон ты какой молодец! Пойдем в преподавательскую, напишу.
Адмирал был в таком возрасте, когда к ответственности уже не привлекают, а требования морального кодекса строителя коммунизма исполняются сами собой, без самоограничений.
Вечером Елдырин зашел к командиру роты.
– Пал Палыч, мне нужна еще одна рекомендация.
– Ну а я здесь при чем?
– Как это при чем? Вы это все заварили, так хоть рекомендацию дайте!
– Елдырин, ты что, нюх потерял?! Ты что несешь?! Да я те щас такую рекомендацию дам, что у тебя!!!..
Но успокоившись и признав справедливость претензии, рекомендацию все же написал. На следующий день к Сане подошел секретарь парторганизации роты курсант Котофей и через аккуратно расчесанные усы торжественным голосом сообщил, что через две недели будет партсобрание и в повестке есть вопрос о приеме Елдырина в партию.
Если процедура приема в комсомол напоминала опрос малолетки в милиции, то прием в партию был скорее допросом с применением спецсредств.
Саня готовился сутками напролет, ему нужно было выучить Устав и Программу КПСС, знать в лицо всех членов Политбюро и их героические биографии, законспектировать речь Леонида Ильича Брежнева на XXV съезде и зазубрить фамилии всех руководителей международного коммунистического движения.
К концу второй недели информационная каша в его голове улеглась и систематизировалась. Елдырин был готов. Разбуди его среди ночи, и он назовет любого лидера компартии, от Ле Зуана до Эдварда Герека. Он знал всех партийных руководителей союзных республик, а главное, он уверенно мог отличить товарища Кунаева от товарища Рашидова и без запинки произнести их имена и отчества.
Наступил судный день, с утра Елдырин чувствовал легкое волнение, к обеду оно переросло в панику, и даже беспрерывное чтение конспекта со съездовской речью дорогого Леонида Ильича седативного эффекта не производило. К началу партсобрания он уже находился в состоянии полураспада.
На собрании присутствовали засланцы из политотдела, факультетское начальство и контр-адмирал Шубалин. На трибуну вышел курсант Котофей, вытащил маленькую расческу с мелким зубцом, не торопясь, основательно расчесал усы, продул расческу и спрятал ее в карман. Собрание началось. Сначала, как водится, поговорили о том, как выполняются решения XXV съезда КПСС, естественно, с элементами здоровой самокритики, но в разумных пределах, не перебарщивая.
Когда очередь дошла до Елдырина, он сидел с отсутствующим взглядом, редким пульсом и хватал воздух широко открытым ртом.
– Товарищи коммунисты, в нашу партийную организацию поступило заявление от комсомольца Елдырина.
Котофей зачитал заявление, которое заканчивалось пафосно и неискренне – «…потому что я не мыслю дальнейшую службу на флоте вне рядов Коммунистической партии». Саню пригласили на трибуну.
– Пожалуйста, товарищ Елдырин, расскажите о себе.
Трудно было Сане, ну что он, пацан, мог о себе такого рассказать? Тут простым «родился, пошел, закончил, поступил» не обойдешься. Пнев его подбодрил:
– Ну, Сан Саныч, давай, не робей. Нам в партии бойцы нужны, а не тюхи-матюхи.
Елдырин, как смог, сбивчиво и заикаясь, рассказал о своей недолгой и пока еще не очень яркой жизни. Тут начались вопросы. Саня никак не предполагал, что его товарищи, с которыми он учился, периодически приводил себя в нетрезвое состояние и ходил по девкам, могли задавать такие каверзные вопросы. Видать, это и есть партийная принципиальность. Вопросов было столько, что он сам начал в себе сомневаться, но, видимо, время, отведенное регламентом на инквизицию, вышло, и Котофей перешел к рекомендациям. Сначала зачитали характеристику, «не значился», «не имел», «не привлекался» – это был тот самый случай, когда частица «не» несла положительный заряд. Следом озвучили рекомендацию от комсомольской организации и от коммуниста Пнева, Шубалин вышел на трибуну лично. Старик произнес пламенную речь, из которой было не ясно, как до сих пор флот справлялся без Елдырина. Не подкачал старик, хоть и видел он Саню на лекциях от силы раза три, и то спящим. После такого выступления не принять было невозможно.
Наступил кульминационный момент, Котофей забрался на трибуну и торжественно произнес:
– Кто за то, чтобы принять комсомольца Елдырина кандидатом в члены КПСС? Прошу голосовать.
И сам поднял правую руку.
– Принято единогласно!
Начались поздравления, потряхивания руки, постукивания по плечу и напутствия. Через неделю ему выдали билет кандидата в члены КПСС, и он начал платить членские взносы – пошел кандидатский стаж. Первое время он боялся совершить что-нибудь непристойное, как-никак, почти что член, понимал, теперь с него спрос особый. Комсомольский значок на левой стороне форменки сменила многозначительная пустота. Замначфака при встрече интересовался: «Как дела? Может, помощь нужна?» – что ни говори, а сопричастность – великое чувство! Однако через месяц все встало на свои места, страх прошел, ответственность притупилась, человек ко всему привыкает, даже если он коммунист. О своей принадлежности к передовому отряду строителей коммунизма Саня вспоминал раз в месяц, когда платил партийные взносы. Год пролетел незаметно в учебе, службе и постоянном закреплении успеха в отношениях с дамами. Морально-половая травма, полученная от студентки Ленинградского педагогического института имени А. И. Герцена по кличке Черепашка, почти заживала, и Елдырин в перерывах между подготовкой к госэкзаменам и написанием диплома закрутил очередной роман. Не просто чего абы как, а с серьезной девушкой из приличной семьи. Конечно, никаких далеко идущих планов он не строил, какие на фиг планы, когда молод, а за окном цветет сирень. В отношении девушки его программа минимум до буквы совпадала с программой максимум – он хотел ее до зуда в промежности.
