Тут ему и напомнили, что его кандидатский стаж благополучно завершился и пришло время вступать в члены партии. Подготовка была не нужна, все, что нужно, он знал, да и партийные руководители в СССР и за рубежом оставались те же, сказывалась стабильность социалистического образа жизни.
Повторилась нехитрая процедура с рекомендациями, умело срежиссированное Котофеем партсобрание приняло Елдырина в члены КПСС единогласно, порекомендовав работать над недостатками. И с новой пассией все шло хорошо, в ближайшую пятницу она пригласила его к себе домой, шепнув, что родители уедут на дачу, и строго добавила, что будет ждать его ровно в 17.00 и если он опоздает хоть на минуту, то может забыть ее навсегда.
Саня понимал – угроза не пустая, сказывалось воспитание в гнилой среде питерской интеллигенции, но он был спокоен, ничего не могло ему помешать. В пятницу в 14.00 планировалось торжественное вручение партбилетов в зале Революции самим начальником политотдела, а потом он, уже полноценный член, наконец мог взгромоздиться на эту аппетитную недотрогу.
Наступила пятница, Елдырин встал пораньше, отутюжил брюки, фланку и гюйс, надел новые воннно-морские трусы и тельник. Трудно было определить, к чему больше он готовится, к торжественному вручению или к свиданию, скорее все же к свиданию. После обеда, ровно в 14.00, в зале Революции собралась группа новоиспеченных созидателей коммунистического общества. НачПО задерживался, суетливый инструктор политотдела успокаивал собравшихся, хотя никто и не думал волноваться, а на инструктора смотрели как на ресторанного халдея.
Ждали долго, и когда уже кто-то внес конкретное предложение: «А может, ну его на хрен!» – появился начПО и секретарь парткомиссии. Он прошел вдоль строя и поздоровался с каждым за руку, тем самым демонстрируя принципы внутрипартийной демократии и личное отношение к комчванству.
Оглядев пополнение проницательным взглядом, он произнес речь. Она была долгой и нудной, в ней было все: и любовь к родине, и ненависть к врагам, и цитаты отцов-основателей, и, конечно же, личные заслуги Леонида Ильича Брежнева.
В голове Елдырина крутились популярные, не соответствующие торжественности момента частушки: «Если женщина красива и в постели горяча – это личная заслуга Леонида Ильича!»
Начпо перешел к роли офицеров-коммунистов в решении задач боевой подготовки на флотах, а в голове Елдырина звучало: «Там, где раньше тигры срали, – мы построим магистрали. Приезжай ко мне на БАМ – я тебе на рельсах дам!»
Слово взял секретарь парткомиссии. Седой, как лунь, не первой свежести капитан I ранга, перед тем как торжественно вручить партбилеты, тоже решил пословоблудить. Этот все больше налегал на здравницы – «Да здравствует коммунизм – светлое будущее всего человечества!», «Да здравствует героический советский народ – строитель коммунизма!».
Елдырин нервно поглядывал на часы, времени оставалось в обрез. Наконец начали вручать партбилеты, при этом начПО находил для каждого нужные слова. Время таяло. Секретарь парткомиссии, прослезившись, произнес:
– Ну вот, товарищи, стала наша партия на девятнадцать членов больше. Может, кто-нибудь хочет сказать?
Из строя вышел какой то дятел-карьерист.
– Разрешите мне?
Не иначе, сука, подсадной. Говорил он долго, горячо, глаза его горели. Елдырин украдкой глянул на часы: «Все, конец, теперь и на такси не успею. Два месяца коту под хвост!» А под сводами зала Революции звенел юношеский голос: «…Товарищи сегодня у нас самый счастливый день…»
Это было время развитого социализма, анекдотов про Брежнева, время холодной войны, песен Юрия Антонова и недорогой водки, время расцвета Вооруженных сил, время, когда пиво доставали, а машину покупали по очереди, причем не конкретную марку и модель, а машину, это было время всеобщего дефицита и личного изобилия.
Светящийся от счастья Витя Демушкин гордо прохаживался вдоль причала на Каменной стенке и принимал поздравления. Наконец-то свершилось, утром после подъема флага комдив зачитал приказ о назначении старшего лейтенанта Демушкина командиром гидрографического судна. Ощущения непередаваемые, смотришь на всех свысока, с бывалыми командирами разговариваешь на равных, гордость распирает, как от первой в жизни близости с женщиной распирает. Идешь по улице, и тебе кажется, что все уже знают и завидуют.
Назначение старпома командиром – это не просто переселение из одной каюты в другую, это признание и доверие. Вот награду какую-никакую можно к празднику или по выслуге лет получить, сытую должность на берегу по блату получить можно, а чтоб командиром назначили, тут уж никакая выслуга и никакой блат не помогут – ответственность величайшая, тут пахать нужно и соответствовать.
Прошла неделя обмываний, и наступили серые будни. Судно готовили к экспедиционному походу, Демушкин чувствовал себя не в своей тарелке. Дел за гланды, а его никто не вызывает, приказаний никаких не дает, у каюты очередь с документами на подпись. Через неделю его глубокое убеждение о том, что все на судне висит на старшем помощнике, начало рассеиваться. Накануне предъявления моринспекции Демушкин собрал совещание. Все по очереди что-то бубнили о готовности, отличился, как всегда, старший механик, ушлый дядька, годящийся ему в отцы, решил проверить командира на вшивость.
– Товарищ командир, с нашей техникой не то что моринспекции предъявляться, нам от стенки отходить противопоказано. Снабжение получили меньше половины от заявленного, правый дейдвуд течет, сколько раз я просился в док? На промерном катере дизель не в строю…
Никем не остановленный стармех изображал плач Ярославны, раньше все было просто – доложил бы командиру, что механика нужно показательно вдуть, и всех делов, пусть разбираются, а теперь докладывать некому – сам командир. Сработал эффект птенца, когда того выталкивают из гнезда, то могут быть только два варианта, или разобьется, или полетит. Демушкин полетел, тяжелым взглядом он уставился на старшего механика:
– Слышь, ты, король пара и говна, если по электромеханической части будет хоть одно запрещающее замечание, то я тебя с судна спишу и визы лишу, и будешь ты на своей даче помидоры окучивать. Все понял?!
Моринспекцию прошли с первого раза, до выхода оставалось несколько дней. На судне, кроме вахты, ни одной живой души. Демушкин был холостяк и поэтому оставшиеся денечки использовал очень плотно, опустошая тестикулы впрок.
Отдав швартовы под дружный хор пожеланий провожающих, судно не спеша отвалило от причала и направилось на выход из Южной бухты. Машинально отдавая команды рулевому, Демушкин вдруг ощутил, что железо водоизмещением полторы тысячи тон с монотонно бухающим дизельным сердцем под его ногами теперь принадлежит ему, как и полсотни душ экипажа и экспедиции. Он здесь первый, он здесь главный, над ним никого. Вот она, свобода!
Но у свободы оказалась и другая, не такая приятная сторона – ответственность, постепенно он начинал понимать, сколько различных проблем должен решать командир. Первое время чувство ответственности было сильно обострено, Демушкин сутками не сходил с мостика, все время что-то проверял, изводил всех поручениями, но человек ко всему привыкает, даже к ответственности.
При проходе Босфора вползли в полосу тумана. Сильное течение, оживленное движение судов, снующие поперек пролива турецкие паромы, а видимость ноль, бака не видать. Был бы командир, сейчас доложил бы ему, и пусть решение принимает, теперь докладывать некому и не у кого совета спросить, теперь решение принимать нужно самому и понимать, что вся ответственность лежит только на тебе. Ничего, справился.
Приказ о присвоении очередного звания – капитан-лейтенант – получили в аккурат на экваторе, ну и совместили с праздником Нептуна. Отмечали в дрейфе двое суток: шило, разбавленное свежевыжатым апельсиновым соком, сочные стейки из только что выловленного тунца и чаще других звучащий тост – «За первое военно-морское звание!».
Самым тяжелым оказалось решать судьбу человека. Штурман, сволота, нажрался и на вахту не вышел. Ладно бы повод какой-то был, ну там горе или радость какая, нет, надрался в зюзю, и все просто так. Начались разборки – партбюро, судком… Но и ежу ясно, что все это бла-бла-бла и окончательное решение принимать командиру, больше некому. Зам тенью ходит, правильные слова говорит, а на вопрос «Что делать будем?» отвечает – «Вы командир, вам и решать». Демушкин со штурманом старые приятели, плавали вместе, выпивали, иногда вместе по девкам хаживали. Жалко ему штурмана, но в море у командира друзей нет! Да и жалости море не прощает.
Пять месяцев пролетели как один день. Когда возвращаешься домой, время летит быстрее и путь кажется короче. Даже судно, видимо, тоже соскучившись по родному Севастополю, бежит веселее, и нет нужды подгонять механиков. Позади уже и Суэцкий канал, и черноморские проливы, скрытые от окружающих внутренние мечтания – «Эх, мне бы сейчас командира, да доложить ему…» – у Демушкина больше не возникали.
