– Куда прешь, гонобобель тебе в дышло!
Зам расправил плечи и гордо зарумянился, гонобобель приживался.
Штурман, старая ворона, накаркал!
– Давление падает и влажность уменьшается, похоже, хамсин будет.
А хамсин – это вам не фунт изюма: ветер штормовой, температура под пятьдесят, вокруг ничего не видать, все буро-желтое. Судно задраено по химической тревоге, а песок один хрен скрипит на зубах, дышать нечем, кондиционер рассольного типа и работает только при температуре забортной воды меньше двадцати пяти градусов, а здесь гораздо выше тридцати.
Третьи сутки – это уже явный перебор, есть невозможно, спать невозможно, люди, потные и злые, начинают путать время суток, даже штатные шутники-подкольщики впали в уныние.
Права Библия, все имеет начало, и все имеет конец, хамсина это тоже касается. Стих вой ветра, и через заляпанный толстым слоем ржавой пыли иллюминатор начали пробиваться лучи восходящего солнца. Рассветную тишину и благость порвал призывный клич:
– Сильные есть?! Васятка, где ты там чешешься?!!
Опасность миновала, и начальник политотдела экспедиции капитан II ранга Виктор Андреевич Наружный занялся любимым делом – забиванием козла. Он сидел за столом на юте, замешивал фишки и зазывал соперников. К нему спешил его верный оруженосец старший мичман, фельдшер Вася Дворовой по кличке Васька Дуст. Под стук домино судно оживало. Его мыли, мыли снаружи и внутри, потоки бурой жижи стекали за борт, жизнь входила в привычный ритм. НачПО развил бурную деятельность, собрал офицеров и мичманов экспедиции на политзанятия. Из-за приоткрытой двери кают-компании доносилось:
– Маоизм, тире вредное течение, повторяю…
Наружный давал под запись. Вообще кадр он был интересный, бывший борец, накачанный, абсолютно квадратный, на крепких кривых ногах, с постоянно красным лицом. Его смело можно было выставлять на ночь на левый борт вместо ходового огня. С первых дней на судне он пытался дать понять, кто в доме хозяин. И если в отношении корабельных офицеров он вел себя осторожно, даже заигрывая, понимая, что они не его подчиненные и от них полностью зависит его жизнь на судне, то по отношению к офицерам экспедиции он реализовывал право альфа-самца. Он постоянно делал что-то, что напоминало всем о том, что он большой начальник. При проходе Суэцкого канала случился казус, по обыкновению Виктор Андреевич крутился на мостике, мешая всем, и при этом делал все, чтобы лоцман понял, что он человек не рядовой.
Наконец он надоел лоцману, и тот попытался уточнить, кто же это такой.
– Сорри, ху а ю?[1]
Довольный, что на него обратили внимание, ничего не понявший начПО, глупо улыбался.
Лоцман уточнил:
– Ду ю спик инглиш?[2]
Улыбка Наружного стала еще шире, а взгляд непосредственней.
Лоцман обратился к старпому на арабском:
– Забит ауаль, ма газа?[3]
Старпом впал в лингвистический ступор. По-арабски он чирикал довольно бойко, но как объяснить арабу, что такое начПО? Он напряг всю свою фантазию и наконец произнес:
– Ахмар раис.[4]
Погодя неуверенно добавил:
– Кебир.[5]
Лоцман внимательно посмотрел на Наружного и весело подытожил:
– Биззат ахмар![6]
Да, если бы Малевич знался с Наружным, то непременно написал бы «Красный квадрат».
Экспедиция выдалась на редкость халявная, такое бывает раз в жизни. Весь период – стоянка на якоре в бухте Хорумейра с перерывами на заходы в порт Аден. Всех делов – отвезти утром на катере военных геологов на сколоченную из бревен буровую, а вечером забрать да два раза в неделю отвезти на берег воду и продовольствие топографам. Не жизнь – малина!
По прибытии нужно было съездить в селение Азаф, где квартировала танковая бригада. С учетом того, что работы проходили в их зоне ответственности, необходимо было представиться командованию, а заодно познакомиться с губернатором. Наружный напросился на поездку, высадились на берег, взяли у топографов уазик и двинули в Азаф. Встреча была теплой, оказалось, что командир бригады учился в СССР, а потому было о чем поговорить. Треп стоял долгий, в основном про русских баб. Губернатор все время качал головой, делая вид, что все понимает, а в конце встречи через комбрига довел важную информацию, суть которой сводилась к следующему – делайте что хотите, только коз не трогайте, это самое ценное, что есть у местного населения, и если кто козу сворует или убьет – тому тюрьма.
Расслабленный Наружный наклонился к командиру:
– Он что, хочет сказать, что меня вот это чмо в дырявых шортах и рваных тапках в тюрьму посадит?
– Виктор Андреевич, это вы на судне для них недосягаемы, а на берегу они вас в зиндан забросят, и пикнуть не успеете!
Постепенно у начПО установился рабочий режим, который складывался из следующих мероприятий – проведение политзанятий и контроль политинформаций, сбор дани с береговиков, добыча трофеев и игра в козла. Оказался Наружный мужиком хозяйственным и тащил на судно все, от кораллов и ракушек до черепашьих панцирей. Он забил этим добром все кладовки, начало неприятно попахивать. Боцман с ним в прямую конфронтацию не вступал, но по ночам, ворча и незлобно матерясь, потихоньку выбрасывал начповское добро за борт.
Получили очередную почту. В такой момент, как правило, судно затихает, моряки закрываются в каютах и по многу раз перечитывают письма от родных. Дергать людей в такое время западло. Старпом, сладостно томясь, не торопясь перебирал письма из дома, решая, с какого начать, и в этот момент в дверь затарабанили.
– Кому, б…, неймется?!!!
– Это я, Наружный. Открывай.
Держа в руке письмо, светясь от счастья, в каюту вплыл начПО.
– Виктор Андреевич, с чем поздравить?
– У меня тетя в Одессе умерла, – радостно выпалил Наружный. Видя растерянный вид старпома, он пояснил:
– Померла старая, а меня не забыла, завещала мне запорожец. Только я водить не умею, поможешь?
На следующий день начались занятия. Реквизировав уазик у топографов, Наружный под руководством старпома учился настоящему делу военным образом. Учился он старательно, даже агрессивно. Руль он не крутил, а выкручивал, передачи не переключал, а выламывал. Через неделю интенсивных занятий решили проехать до Азафа. Дорога, надо сказать, была условной – утопающая в пыли грунтовка, на которой и два ишака не разойдутся, обрамленная с двух сторон высоким непроходимым кустарником, пронизанным козьими тропами.
У Наружного получалось, машина двигалась со скоростью сорок километров в час, и он расслабился. На выскочившую козу среагировать не успели, удар, скрип тормозов и тишина. Выскочив из машины, они склонились над козой, та, нервно подергивая задней ногой, похоже, доходила. Наружный приподнял козе голову и шептал:
– Ну что ж ты, миленькая, держись, мы тебя спасем.
Видя неподдельное участие, коза благодарно проблеяла и почила в бозе. НачПО впал в ступор, дело принимало серьезный оборот. Закрыв козе веки, старпом затащил ее в кусты. Ничего не соображающего и что-то бормочущего Наружного он затолкал в уазик и сел за руль. До топографов добрались быстро. Машину отмыли от крови, начПО погрузили на катер.
Васька Дуст долго отпаивал его успокоительным. Валерьянка закончилась, а Наружный, как в бреду, продолжал бормотать:
– Главное – во «Флаг Родины» не попасть.
Каждый флот имел свою газету, на Балтике – «Страж Балтики», на Северном флоте – «На страже Заполярья», на Тихом океане – «Тихоокеанская вахта», на Черноморском флоте издавали «Флаг Родины». На каждом корабле имелась подшивка флотской газеты, для замполита подшивка что для шамана бубен. Если для простого моряка «Флаг Родины» – это программа телепередач или заменитель туалетной бумаги, то для начПО это святцы. Попасть в фельетон на страницах газеты означало конец.
Вот и Виктора Андреевича перспектива попасть в зиндан пугала меньше, чем возможность попасть во «Флаг Родины».
Из ступора начПО постепенно вышел, но был он какой-то вялый, с потухшим глазом. Каждую новую почту он ждал как приговор, садился рядом с кем-нибудь, кто читал свежий номер газеты, и интересовался:
– Ну что, про меня есть что-нибудь?
– Нет, Виктор Андреевич, может, в следующем номере?
Наружный с облегчением вздыхал, сам газету в руки не брал, побаивался. В домино играть бросил, от предложения забить козла его бросало в холодный пот.
Командовал гидрографическим судном капитан III ранга Юрий Михайлович Лукичев. Моряк он был от Бога, болезненно почитал чистоту и порядок, того же требовал и от подчиненных, доводя некоторых до нервного расстройства. Жизнь он знал не по учебникам и был твердо убежден, что народ сволочь и его пороть надо, а матроса куда ни поцелуй, кругом задница. Этими фундаментальными принципами Лукичев и руководствовался в работе с личным составом.
