– Для вас всегда найдется, – улыбнулась женщина и отправилась на кухню.
Он сидел, закинув ногу на ногу, облокотившись на спинку стула и смотрел на противоположный берег, где стеной стоял уже тронутый осенними красками лес. По реке медленно плыл черный буксир, который тащил караван из пяти барж. На палубе одной из них женщина развешивала белье, и легкий ветерок, гулявший посредине реки, колоколом раздувал ее юбку. Сценарист проводил баржи взглядом, пока они не слились с гонкой линией горизонта на спокойной поверхности зеленой воды.
Аперитив был янтарного цвета. В нем плавали три кусочка льда. Они ударялись о стенки рюмки, порождая тихий звон. Он отпил глоток. Спиртное разлилось по телу приятным теплом.
В ресторанчике, кроме сценариста, посетителей еще не было. В кронах деревьев с ветки на ветку перепрыгивали птицы, и он ясно слышал порхание их крыльев. Подул свежий ветерок, принес смолистый запах лодок и речного простора.
Опускающийся шлагбаум чуть не задел «Волгу». Машина перелетела через рельсы. Совсем рядом раздался гудок паровоза. Милко включил четвертую скорость и посмотрел на часы. Двадцать семь минут до железнодорожной линии – совсем неплохо по такой дороге, изрытой гусеницами тракторов и колесами телег. О том, чтобы быстрее проехать через такие села, где на каждой улице дети, гуси и старики, можно только мечтать. Скоростные участки больших ралли обычно проходят не по населенным местам, а в горах или в пустыне – там жми на газ сколько хочешь. Причем, в ралли участвуют машины в полном смысле этого слова, а не такие колымаги, как эта, которая вот-вот развалится. Сколько не ремонтируй, проку от нее мало. На ней можно возить только чемоданы с вокзала да пьяных цыган. Да-а, без машины он не человек. Ему нужна машина, хорошая, спортивная. Ее он должен заполучить во что бы то ни стало. Тогда он почувствует себя человеком и скажет «чао» и цыганам, и покосившимся домишкам, и деревянным нужникам во дворах, «чао» – и грязи, и протертым матрацам, и прогнившему чердаку, и бидону с керосином, и керосиновой печке, и пивной «Македония», «чао» – всему… Машина… но где ее взять?.. Машины на улице не валяются…
Раньше он даже не предполагал, что ему будет так нужна машина.
На маленькой улочке окраинного квартала Софии, где прошло его детство, автомобилей не было. Он помнил только телеги с извозчиками да грузовые двуколки с большими колесами. Самой большой роскошью на их улочке, утопающей в пыли и зелени, был трофейный мотоцикл «Штаер», принадлежавший литейщику, который жил по соседству с ними. Был на их улочке еще один предмет роскоши – аккордеон «Вельтмайстер» с восьмьюдесятью басами – собственность его друга Ивана. Отец Ивана, извозчик, купил аккордеон в период своего краткого финансового расцвета. Но Иван игре на аккордеоне предпочитал гонять голубей, и знаменитый восьмидесятибасовый инструмент пылился на шкафу, вместо того, чтобы, как планировал извозчик, веселить гостей на свадьбах и крестинах и приносить доход. Несколько раз извозчик пытался продать его, но не мог найти покупателя – аккордеон был слишком дорог.
В то время мальчишек не интересовали такие вещи. Мальчишки носились по улицам, забирались в чужие сады, катались в товарных вагонах от центрального вокзала до станции Подуяне и обратно, играли до изнеможения в футбол, плавали в летней купальне.
В школу мать отвела его силой, предварительно поколотив. Учеба давалась туго, он был неусидчив, в классе его не покидало чувство, будто к парте он прикован цепями, думал только о том, как бы сбежать.
Школьные воспоминания связаны с драками, разбитыми окнами, бесконечными жалобами учителей, поркой ремнем, сниженными оценками по поведению. В старших классах в его жизни появились девочки, он стал ходить на танцы, Чтобы иметь деньги на карманные расходы, летом приходилось подрабатывать на кирпичной фабрике.
Был он самолюбив и честолюбив, ему всегда хотелось быть первым. Привык, чтобы ему подчинялись, боялись его. Нередко проявлял отчаянную смелость и безрассудство. Однако превыше всего ценил мужскую дружбу и ради товарища готов был пожертвовать всем.
Когда ему исполнилось шестнадцать, стало ясно, что продолжать учение нет смысла, и он поступил на завод.
На заводе долго чувствовал себя не в своей тарелке.
Положение людей определяли там не честолюбие и физическая сила, а совсем другие качества, и ему впервые нужно было подчиняться порядкам, установленным не им. Подчиниться или уйти с завода. Завод спокойно мог обойтись без него, а он без завода – не совсем. В такой ситуации он оказался впервые в жизни.
И он остался, но с большим трудом привыкал к дисциплине, к восьмичасовой работе у станка, к бездельникам в синих халатах, которые целыми днями только и делали, что расхаживали по цеху, засунув руки в карманы, лишь потому, что имели дипломы. Не мог он привыкнуть и к нотациям начальника цеха, который говорил о сознательности и тут же давал баю Минчо, лучшему токарю, левую работу, а затем делил с ним деньги.
И еще не известно, как бы сложилась его жизнь, если бы он не познакомился с Еленой, крановщицей из его цеха. Она проплывала в кабине своего крана у него над головой, и солнечные лучи, проникавшие через стеклянную крышу, освещали ее лицо особым светом. Девушка улыбалась ему сверху, остроумно отвечала на шутки, за словом, как говорится, в карман не лезла. Освещенная таким особым светом, она была похожа на ангела с бабушкиной иконы, которая висела в маленькой кухоньке. И однажды в столовой он сказал ей об этом.
– На ангела?.. – рассмеялась Елена. – Ты в своем уме?..
На следующий день он принес ей икону.
Елена сделала его мягче, добрее, сблизила с людьми из цеха, он стал спокойнее, терпимее с ней работа на заводе казалась ему вполне сносной, даже приятной. Благодаря Елене он не наделал глупостей, которые могли стоить ему трех-четырех лет жизни, – она вырвала его из компании, попавшей потом коллективно в тюрьму за кражу запчастей.
Ему было хорошо с этой худенькой, черноглазой девушкой. Она была первым человеком, поверившим в него. С Еленой он становился естественным, с ней все было просто, он чувствовал себя спокойно и уверенно.
Они встречались два года, затем поженились.
Жили у Елены, с ее больной матерью, за которой девушка ухаживала как за ребенком. Домик был старый, с одной-единственной комнатой, там стояла их кровать. Мать лежала в кухне, она не могла двигаться и целый день оставалась совсем одна.
Милко стал жить как все. Утром они с Еленой уходили на работу, обедали в столовой, после работы она бежала на базар и с полными сетками спешила домой. Готовила ужин, еду для матери на следующий день и садилась за учебники – она училась в вечернем техникуме. Учиться было трудно – много сил и времени отнимали работа, уход за матерью, заботы о Милко. Знания она накапливала медленно, как пчелка.
Милко после работы заходил к старым друзьям из своего квартала, в пивной «Македония» выпивал с ними рюмку водки. Они говорили о футболе, об игроках, о работе… Потом шел домой, ужинал с Еленой, смотрел телевизор, затем наступала ночь со скрипучей железной кроватью и заглядывающей в окно виноградной лозой.
Иногда они ходили в кино, реже – в театр, в субботу Милко отправлялся на футбол…
Сначала такая жизнь с ее покоем и мелкими заботами ему нравилась. Он побелил домик, заменил на крыше позеленевшую от времени черепицу, которая уже не спасала от дождей, поставил новый забор, ходил вечером встречать Елену из техникума…
Так они и жили. Каждый новый день был похож на предыдущий, как две капли воды. Дни сливались в недели, недели – в месяцы, и уже казалось, что это один большой, бесконечный день.
На заводе начались неприятности. Милко так и не научился называть черное белым, поругался с начальником цеха, на трамвайной остановке у завода подрался с бригадиром. Его перевели в другую бригаду… Там было то же самое – работу, которая была полегче и лучше оплачивалась, получали «свои» люди. Милко снова стал несдержанным, он никак не мог понять, что в жизни ничто не бывает только черным и только белым, что есть хорошее и есть плохое и что кулаки ничего не решают. Он зарабатывал немало, но и не много, на жизнь хватало, но не больше. Постепенно он снова возненавидел завод…
Как раз тогда пришла пора службы в армии, и он уехал в часть почти с радостью. Солдатская жизнь до известной степени была беззаботной, ни о чем думать не надо было, другие решали за него, что делать, он был сыт, одет, рядом скрипели и покачивались на волнах рыбацкие лодки. Служба его прошла на море: сотни тысяч шагов по волнолому, зимой и летом, под рокот волн, разбивающихся о камни, стремительно несущиеся катера и бескрайний простор зеленой воды.
Когда он вернулся из армии, тещи уже не было в маленькой кухоньке. Елена похудела еще больше, а ребенок, которого они ждали, не родился. С ним что-то случилось. О нем напоминали лишь темные круги под глазами жены, ее молчание долгими осенними вечерами.
