– Если все это знают, что ж его держат?
– Ну ты совсем младенец! Кто ж его теперь скинет, при его-то степенях и регалиях? Да и потом, во всем, кроме науки, от него есть толк: пробивной, дипломат, со связями. Он такое иной раз может устроить, что и пяти директорам не под силу.
Маркин долго еще говорил о делишках Большого, о его стратегии и тактике, где тончайшие разработанные трюки сочетаются с грубым напором, как в моем случае. Способность противника к обороне он оценивает в момент и здесь лишних усилий не прилагает. Меня он вычислил сходу, понял, что с таким сложные маневры не требуются, можно действовать нахрапом.
Николай сам оборвал свой затянувшийся монолог.
– Ну ладно, психологическая подоплека понятна. А вот что же теперь-то делать? Ты об этом думал?
– Еще не успел, – признался я.
Николай погрузился ненадолго в размышления и выдал вариант в духе «Маркина университетского образца» – в ту эпоху несколько раз лишь отчаянные авантюры спасали его от исключения, казавшегося уже совершенно неминуемым.
Он уцепился за портативный магнитофон, на который я кое-что наговорил, разъясняя Большому смысл своей работы. Николай был «в добрых отношениях» с секретаршей Большого – он со всеми секретаршами имел контакты – и надеялся через нее этот самый магнитофон добыть хоть на полчаса – времени хватит, чтобы переписать кассету с моей речью. Затем можно не спеша сделать еще несколько дублей записи, потом с одним из них Николай собирался явиться к Большому и заставить его во всем признаться. А во время их разговора будет включен второй магнитофон, который Маркин спрячет в портфеле. Потом новая запись еще несколько раз перепишется. И по одному экземпляру той и другой Николай передает в ученый совет – Большой будет посрамлен, выведен на чистую воду.
Блистательная его идея произвела лишь один явно положительный эффект – заставила меня расхохотаться. И этот смех, хотя и был он почти истерикой, все же несколько снял ощущение безвыходности, отчаяния, которое меня охватило. Николай несколько секунд смотрел на меня испуганно, потом спросил:
– Не понимаю, что ты ржешь?
Я категорически отверг его вариант, сказав, что заранее против любой правды, если она пробивает себе путь такими методами.
Маркин вспылил:
– Чистоплюйство! Ты слыхал такие стихи: «Добро должно быть с кулаками»?
– Слыхал. Только не верю им.
– Это почему же?
– Потому что кулаки могут легко и незаметно превратить добро во зло. И вообще, давай без философии. Дело это касается только меня…
– Меня тоже.
– Тебя?
– Ну да! Если б я не говорил в присутствии Большого о твоей работе, он бы ничего не знал.
– Я же не виню тебя!
– А я виню и не могу бездействовать!
Решительность Николая испугала меня не на шутку.
– Вассал! – сказал я очень серьезно. – Дай мне слово, что ничего не предпримешь, не получив моего разрешения. Пойми, что это мое право!
– Твое, – неохотно согласился Николай. – Но ты-то что будешь делать?
– Говорю же тебе – не знаю пока. Скорее всего, подожду Ренча. Он со дня на день должен вернуться.
– Да, Ренч! – сказал Николай с надеждой. – Это, конечно, главный твой козырь. Кстати, учти, Ренч Большого терпеть не может. Тот, кажется, и Ренча в свое время малость пообчистил. Не слышал?
– Ты прямо ходячий набор научных детективов!
– Надо же знать, с кем имеешь дело…
Он явно собирался развить эту мысль, но его оборвал телефонный звонок.
Я поднял трубку – и в первый момент не поверил своим ушам.
– Здравствуйте, здравствуйте, Юрий Петрович! Уже небось наслышаны, какой ваше творение имело шумный успех.
Я окончательно убедился, что бархатный баритон принадлежит Большому.
– С вас, как говорится, причитается – за пропаганду! – добродушно рокотал он. – Пресса, миллионный тираж. Это не каждому ученому даже раз в жизни улыбается. Где же восторг? Где же благодарные излияния?
Он сделал паузу. Я настолько опешил, что слова не мог произнести.
– Вы что, от восторга дара речи лишились? – хохотнул Большой.
– Что-то не понимаю вас, – с трудом выдавил наконец я.
– Если плохо слышно, я перезвоню.
– Да нет, слышно хорошо, но…
– А, тогда все ясно. Не продолжайте! Всему виной эти проклятые газетчики. Выкинули в последний момент целый абзац с комплиментами в ваш адрес. Да еще перепутали: вместо «изложенная мною идея» напечатали «предложенная». Никакой культуры в работе! Вносить такие изменения уже после того, как я подписал текст! Возмутительно, правда?
– Не знаю, – сказал я хрипло.
– По вашему тону можно подумать, что вы подозреваете меня в худшем! Неужели подумали, что я в докладе не назвал вашей фамилии?
– Не знаю, – снова повторил я.
Я не верил ни одному его слову, но сказать ему то, что о нем думаю, назвать его подлецом и вором не мог. У меня никогда не получались такие объяснения. Даже иной раз в магазине – вижу, продавщица меня обвешивает, но промолчу. Не потому что трушу, а потому что стыдно. За нее стыдно. В голове не укладывается – как может человек идти на такую низость. Чувствуешь себя, будто в грязи выкупался, уже от одного того, что при этом присутствуешь. И хочется скорее подальше от этого уйти – не видеть, не слышать. Маркин бы это, конечно, назвал чистоплюйством. Но я по-другому не могу: ведь начать громкое объяснение с Большим, упрекать его – значит, вроде бы, опуститься до его уровня. Словом, я испытывал жгучее чувство стыда и только об одном мечтал – чтобы разговор поскорее кончился.
– Ну, уж это вы хватили! – обиженно рокотал Большой. – Не надо, Юрий Петрович, забываться. И сплетен слушать не надо. У меня, слава богу, за долгую жизнь в науке слишком много наработано, чтобы заниматься такими делами. Не переоценивайте свои достижения, дорогой! Советую вам, как старший товарищ – подумайте, есть ли мне смысл на старости лет из-за вашей идейки марать свое честное имя?
– Хорошо, – снова с трудом выдавил я.
– Что «хорошо»?
– Подумаю.
Большой вдруг расхохотался.
– Нравится мне ваша осмотрительность. Молодой, но очень осторожный. Это здорово! С выводами не спешите, не отдаете себя во власть эмоций. Весьма похвально. При вашем таланте холодная голова – огромное достоинство. Вы, видимо, и мне из осмотрительности работу не всю изложили?
– Что-что? – не понял я.
– Кончик работы в тайне оставили, последние преобразования. В качестве залога, должно быть? А меня дотошные старички и упрекнули на докладе: интересная, мол, идейка, но до блеска не доведена, а можно бы.
Только тут до меня дошло, о чем он говорит. После нашего с Большим разговора в лаборатории я все никак не мог взяться за изложение для него «болотного варианта», как раз в это время хорошо пошел «лесной» и отрываться не хотелось. Словом, принялся я за это дело, когда оставалось всего два дня до назначенного им срока, а заканчивал ночью накануне визита к Большому. Часа в три мозги совсем перестали работать. А я к тому времени довел дело уже до первичной формулы. То есть уравнение было решено, но еще не сделаны последние три особенно изящных преобразования, после которых формула обрела такой вид, при котором рельефно выступала ее общность с «горным» и «пустынным» вариантами. Записать сами преобразования ничего не стоило, но текстовые объяснения к ним пришлось бы делать очень развернутые. Я почувствовал – сил у меня на это уже нет, успокоил себя тем, что успею все доделать с утра, если пораньше встану, и завалился спать. Но проснулся я только в половине десятого и, проглядев свое сочинение, решил, что дописывать конец не обязательно. Всю работу в целом Большой все равно не успеет изложить, а для одного раздела в докладе – даже если он час мне уделит – уже того, что я подготовил, более чем достаточно.
– Так вот какое дело, Юрий Петрович, кончик этот теперь нужен, – наставительно говорил Большой. – Журнал (он назвал весьма известное издание) срочно требует статью – и туда уж надо все целиком. Вы сможете быстро подготовить статью? Прямо к понедельнику?
– Не знаю, – пролепетал я.
У меня все еще в голове не укладывалось, как он может так спокойно и даже весело вести этот совершенно невероятный для всякого нормального человека разговор.
– А надо знать! – сказал он менторским тоном. – И бросьте тревожиться о своих интересах! Ваша фамилия будет первой. Согласно алфавиту.
– А вторая?
– Вашего скромного популяризатора! – он снова хохотнул. – Неужели я, открывший вам столь широкую дорогу, не заслужил этой чести? И чтобы вы не боялись какого-нибудь подвоха, можете отвезти статью в журнал сами. Заместитель главного редактора ждет вас в понедельник к часу дня.
Он говорил обо всем этом как о деле решенном. И от его наглости, от уверенного манипулирования мною, моей судьбой, моими мыслями, от того, что он нисколько не сомневался в своем праве на откровенный грабеж, во мне поднялась такая волна возмущения, что вернулся утерянный дар речи.
