— А моя баба после операции второй год с койки не встает. Сиделку нанял, куда деваться. Но природа свое требует. Что делать, коль жена совсем прокисла! — обронил другой.
— Ох, Миша! А я свою еще в прошлом месяце из дома выгнал. Насовсем кекелку вышиб. Измучился вконец. Ну ни хрена не умела, ни жрать, ни убрать, ни стирать, всюду сам. Вот и надоело. Троих детей к матери в деревню отвез, чтоб подрастила. Бабе не мог доверить, голодом заморит, вшами обрастут. Теперь сам живу. А на душе черней ночи. Конечно, бабу больше не заведу. Только вот так, для отдушины. Чтоб не забыть, кем на свет родился. Ты уж нас не обессудь. Присядь с нами. Не отворачивайся. Счастливый ты, что не торопишься жениться. И не приводи в дом бабу! Мороки с ней не оберешься, а толку мало. Теперь счастливых женатиков нет. Все с бабьем измаялись. Потому бегаем по девкам. Все просто здесь. Встретились, расстались, никто никому ничем не обязан. И все довольны друг другом…
— Ладно, мужики! Я вас понял, но чтобы без грохота и шума обошлись. Мне утром на работу, отдохнуть хочу. А и матери покой нужен, — попросил Михаил.
Гости ушли уже под утро, ни разу больше не потревожив хозяев.
А через неделю, уже другие мужики устроили драку меж собой. Не поделили девок. В ход пошли кулаки, посуда, трещали стулья. Стоны, угрозы, мат, визги девок, все смешалось в один тугой ком.
Девчата пытались разнять хахалей, но сами отлетали в углы, сбитые с ног в слепой ярости. Вот кто-то пустил в ход нож. Мишка застыл в дверях в ужасе, пришел в себя, когда его грубо оттолкнули в сторону. В квартиру ворвалась милиция.
Всех хахалей вместе с девками сгребли в одну машину, туда же запихнули Мишку. Отпустили его под утро, выругав как мальчишку и предупредив, чтоб не брал больше на квартиру блядешек, иначе самого лишат жилья, не посмотрят, что мать калека.
Парень сел у постели матери, все рассказал ей и попросил:
— Пощади меня! Убери дешевок, откажи им. Иначе я уйду из дома. Не могу больше так жить. Если б слышала, как в милиции обзывали, грозили выкинуть из квартиры.
— Вот им всем, — отмерила баба по локоть и разразилась грязной бранью. Она обещала утопить милицию в жалобах, за то что ее сотрудники врываются в квартиру без зова и сгребают всех подряд.
— Мам! Эти хахали ударили ножом кого-то из своих. Будет ли он жив? Если нет, то и нам отвечать придется.
— А мы причем, пусть меж собой разбираются козлы! — глянула в прихожую, где появились девки.
Им не удалось проскользнуть в комнату незамеченными. И женщина позвала их на кухню:
— Ну что там? Насмерть завалили кого-то?
— Нет. Живой. Только плечо проткнули. Жив.
— Как вас отпустили? Что сказали?
— Отодрали всех нас в дежурной и велели молча сматываться. Не обзывали и не грозили. Сказали, иногда будут возникать с проверками, кого застанут, заметут в отдел. А нас попользуют в очередь, — говорила бледная, растрепанная как курица Юлька.
— Просила я вас завязать с блядством. Обещали, но не смогли. А значит, отвалите отсюда, чтоб духу вашего здесь не было. Нынче переселяйтесь куда угодно! Ни знать, ни видеть вас не хочу
— Поверьте в последний раз, умоляю! Не гоните! Мы будем жить тихо и никогда больше не потревожим вас! — встала перед Катей на колени Анжела и заплакала так горько, что женщина, послушав ее мольбы и клятвы, снова сжалилась.
— Чтоб быстро убрали в комнате и привели себя в порядок! — скомандовала Катя.
Через час ничто не напоминало о случившемся. Девки прибрали в комнате, переоделись, причесались, подкрасились и убежали на занятия, оставив хозяйке за прощенье деньги и золотой перстень, оброненный кем-то из хахалей в драке.
Вечером, когда все вернулись с занятий, а Мишка с работы, дверь квартиры закрыли наглухо на все замки. Решено было не открывать на звонки, не смотреть в глазок, а к телефону станет подходить только Мишка.
Но все было тихо и девчата, включив тусклый свет, собрались в своей комнате. Потихоньку, шепотом переговаривались. Вскоре к ним заглянула Катя, потом Лянка, а там и Мишке надоело сидеть в одиночестве. А девчата говорили о своем, самом больном и горьком:
— Я тоже не думала, что так получится. Он три года со мной встречался. Говорил, что любит, называл единственной. Я верила. Ждала из армии вернее собаки. А едва вернулся, отец ему другую привез, молодую, богатую. И он женился. Уже через неделю. Даже не сказал мне — прости. Его сестра на свадьбу пригласила, ухмылялась довольная. Я отказалась от приглашенья, домой пошла, а землю под ногами не вижу. Взвыла я в сарае, ртутью решила отравиться. А тут дед, как по сигналу в дверях встал. Увидел поломанные градусники, сразу смекнул. И попросил:
— Пошли в дом, поговорить с тобой хочу. Я не хотела разговаривать ни с кем, ни о чем. Тогда дедуня осерчал. Взял за шиворот и силой из сарая вытолкал, но не в дом, в сад повел. Сели мы с ним под яблоней, а он и говорит:
— Всевышний каждому свою судьбу приготовил и если Алим женится на другой, значит, он не твоя судьба! Бог от ошибки уберег, от горестей. Ты не была бы с ним счастливой.
— Откуда ты знаешь? — не поверила тогда.
— А вот и знаю! Он же на подводной лодке служил и весь облучился. Перестал быть мужиком. И отцом никогда не будет.
— С чего взял эту чушь?
— Ты сама знаешь, что служил на флоте. Ну, а до меня дошло, где именно! Теперь глянь на него внимательно. Помнишь, какие густые волосы были у Алима, а теперь стал лысым как коленка. И бледный, будто всю кровь хорьки высосали. От прежнего Алима ничего не осталось. Я сразу понял его беду. И только спросил, как звали лодку, на какой служил. Он и проговорился. Так вот не реви, а радуйся. Недолго он проживет на этом свете. И молодая жена недолго порадуется. Не будет меж ними счастья. Сбежит от Алима. Помяни мое слово…
— Эх-х, деда! Пусть хоть год с ним прожила бы, я его до смерти помнила б, ведь люблю его!
— Юлька моя! Нельзя вернуть уходящего, на нем печать смерти стоит. Выходи хоть за петуха, но пусть он будет мужчиной и отцом…
— Честно говоря, деду тогда не поверила. Думала утешить, успокоить вздумал вот так. Ну и места себе не нахожу. Все что дед говорил, забыла мигом. Ну, а я говорила, что у меня полно родни и кое-кто пошел на свадьбу. А на четвертый день, как мне сказали, невеста за столом сидела зареванная. Никому ничего не шепнула, а люди догадки строить стали, кто во что горазд. В самую точку мой дед попал и сказал, мол Алим за четыре дня не смог жену девственницу сделать бабой. Слабак оказался. Его невеста женой не стала. Не смаячило у Алима. А родня с претензиями — верни приданое. Зачем такой мужик, у какого меж ног кроме лебеды ничего нету. Алимова родня свое несет, мол, девка овцой воняет, вот и не может парень себя преодолеть. У него на запах овцы аллергия. Ну спорили они долго. Всю деревню насмешили. Уже соседские мужики стали Алиму помощь предлагать по мужской части. Мол, у нас нет такой придури как аллергия на девку. Овцой пахнет? Затащи ее в сарай и уделай. А если не справляешься сам, доверь это дело другим, желающие всегда найдутся! — усмехалась Юлька и продолжила:
— Месяц невеста прожила в доме Алима, а потом не выдержала, ушла к своим, так то вот не стала женщиной. Но и Алима опозорила. Теперь все над ним потешаются. Но ни одну девку нынче не уговорят. А уж скольких уламывали, да все отказали.
— К тебе приходил? — спросила Катя.
— Конечно. Возле дедовской пасеки ждал. Ну и давай про любовь трепаться. А кто поверит после всего? Но я его проучила! — расхохоталась Юлька.
— Как? — загорелись глаза Дашки.
— Да очень просто! Сама его завалила в траву, зацеловала, затискала всего. Алим пытается напрячься, а там тихо. Я же все чувствую, измотала всего, а потом встала и сказала ему, что такой он мне не нужен, хоть я и без приданого, но платоническая любовь мне не по кайфу. Слышала, что возили его родственники в Москву лечить. Целых полгода его кололи. Но мужика в человека не вернули. Он с горя запил, опустился, от былого Алима ничего в нем не осталось. И родня языки поприкусила. Несостоявшаяся жена забрала приданое, снова вышла замуж и родила сына. Про Алима и говорить не хочет. Забыла давно. Вот так и закончилась моя первая любовь. Друг Алима сделал меня бабой и долго требовал у него за свою услугу угощенье.
— Сволочь он, тот друг! — возмутилась Катя.
— Ничуть! Он правильно сделал! Ведь предлагал мне замуж, но я отказалась.
— Почему?
— Не любила его. Опустела душа.
— Зачем же отдала честь?
— Зато свою природу уважила. Она потребовала, значит, созрела. А честь, чего она стоит, если на Алимов напарывается. Я ни о чем не жалею. И дед, узнав, не ругал. Сказал, что мне виднее как собой распорядиться.
— Но он живой? — спросила Дашка.
— Все время в больнице лежал. А когда выписали, опять запил. Врачи сказали, что в этом режиме долго не протянет. Но мне уже безразлично, отгорела. А теперь даже смешно, кого любила и за что? После него только флиртую, никого не пускаю в сердце и душу. И семью не хочу заводить. Если решусь, то рожу для себя ребенка и буду растить своей радостью. Мужик мне не нужен. С ним только морока и заботы. А жизнь и без того короткая. Выучусь, вернусь в деревню, буду там работать врачом. С моей родней в нашем доме, хоть троих вырастим. Зато никто их не обидит, и вырастут людьми, получив в приданое чистую душу и хрен такой, чтоб не краснеть перед девками, что мужичьего нет. Не надо богатства. Его с собой не заберешь на тот свет, а вот добрую память о прожитом, пусть сберегут и ничего по пути не растеряют, — умолкла Юлька, глянув в темноту за окно.
